— За что? — За то, что ты пытался провести меня. — Это ты у меня должен просить прощения! — запальчиво возразил Женя. — Я тебя спас, а ты меня за это собирался убить. Не буду просить прощения! — Ну и не надо! — ехидно согласился Омар Юсуф. — Не настаиваю. Но учти, что в таком случае ты через несколько мгновений умрёшь. — И умру! И прекрасно! — гордо прошептал обессилевший Женя, хотя, конечно, ничего прекрасного в этом не видел. — Омарчик! — ласково, но твёрдо вмешался в их страшную беседу Хоттабыч. — Не омрачай нашей долгожданной встречи нечестным поступком. Ты должен немедленно и без всяких предварительных условий выполнить обещание, данное моему драгоценному другу Вольке ибн Алёше. Учти к тому же, что и достойнейший Женя — мой лучший друг. Омар Юсуф в бессильной злобе заскрежетал зубами, но всё же взял себя в руки и промолвил: — Восстань, о дерзкий отрок, и будь таким, каким ты был раньше! — Вот это совсем другое дело! — сказал Женя. И все в каюте насладились невиданным зрелищем — превращением умирающего старца в тринадцатилетнего мальчишку. Сперва на его морщинистых впалых щеках появился румянец, потом его лысый череп стал быстро покрываться белыми волосами, которые вскорости почернели так же, как и его густая борода. Окрепший Женя молодцевато вскочил с койки, весело мигнув при этом своим друзьям. Перед ними был полный сил коренастый мужчина, на вид казавшийся лет сорока, но отличавшийся от своих ровесников тем, что его борода сама по себе становилась всё короче и короче, пока наконец не превратилась в еле заметный пушок, который затем тоже пропал. Сам же он становился всё меньше ростом и всё уже в плечах, пока не приобрёл обычный вид и рост Жени Богорада. Так Женя стал единственным в мире человеком, который может сказать: «Когда я ещё был стариком», с таким же правом, с каким многие миллионы пожилых людей говорят: «Когда я ещё был юным сорванцом». LX. ОМАР ЮСУФ ПОКАЗЫВАЕТ СВОИ КОГОТКИ — Одно мне непонятно, — задумчиво произнёс Омар Юсуф, поёживаясь от холода, — я ведь собственными ушами слышал, как Сулеймановы джинны сказали: «Давайте сбросим его, то есть меня, в волны Западно-Эфиопского моря». Вот я и думал, что если мне когда-нибудь посчастливится снова увидеть землю и солнечный свет, то это будет у знойных берегов Африки. Но это, — он показал на видневшийся в иллюминаторе быстро удалявшийся остров, — это ведь совсем не похоже на Африку. Не правда ли, о братик мой Гассан? — Ты прав, любезный моему сердцу Омар Юсуф: мы находимся совсем у иных и весьма отдалённых от Африки берегов, — отвечал ему Хоттабыч. — Мы сейчас… — Понял! Честное пионерское, понял! — прервал Волька беседу братьев и от полноты чувств даже заплясал по каюте. — Вот это здорово! Понял!.. Понял!.. — Что ты понял? — брюзгливо осведомился Омар Юсуф. — Я понял, как это вы очутились в Арктике. — О дерзкий и хвастливый отрок, сколь неприятна мне твоя непомерная гордыня! — произнёс с отвращением Омар Юсуф. — Как ты можешь понять то, что остаётся тайной даже для меня — мудрейшего и могущественного из джиннов!.. Ну что ж, говори своё мнение, дабы мы с моим дорогим братом вдоволь могли над тобою посмеяться. — Это как вам угодно. Хотите — смейтесь, хотите — нет. Но только всё дело здесь в Гольфстриме. — В чём, ты говоришь, дело? — язвительно переспросил Омар Юсуф. — В Гольфстриме, в тёплом течении, которое и принесло вас из южных морей сюда, в Арктику. — Какая чепуха! — презрительно хмыкнул Омар Юсуф, обращаясь за поддержкой к своему брату. Однако тот осторожно промолчал. — И совсем не ерунда… — начал Волька. Но Омар Юсуф поправил его: — Я сказал не «ерунда», а «чепуха». — И совсем это не ерунда и не чепуха! — раздражённо продолжал Волька. — Я как раз за Гольфстрим получил пятёрку по географии. — Я что-то не помню такого вопроса, — озабоченно сказал Хоттабыч. И Волька во избежание обид со стороны Хоттабыча соврал, будто бы про Гольфстрим он сдавал ещё в прошлом году. Так как Женя поддержал Волькину научную догадку, то к ней присоединился и Хоттабыч. Омар Юсуф, оставшись в единственном числе, сделал вид, что согласился насчёт Гольфстрима, но затаил против Вольки и его приятеля злобу. — Я устал от спора с гобой, о самонадеянный отрок, — произнёс он, деланно зевая. — Я устал и хочу спать. Достань же поскорее опахало и обмахивай меня от мух, покуда я буду предаваться сну. — Во-первых, тут нет мух, а во-вторых, какое право вы имеете отдавать мне приказания? — возмутился Волька. — Сейчас будут мухи, — процедил сквозь зубы Омар Юсуф. И действительно, в ту же минуту в каюте загудело великое множество мух. — Здесь можно прекрасно обойтись без опахала, — примирительно заявил Волька, делая вид, что не понимает издевательского характера требований Омара Юсуфа. Он раскрыл сначала двери, а потом иллюминатор. Сильный сквозняк вынес жужжащие рои мух из каюты в коридор. — Всё равно ты будешь обмахивать меня опахалом! — капризно проговорил Омар Юсуф, не обращая внимания на все попытки Хоттабыча успокоить его. — Нет, не буду! — запальчиво ответил Волька. — Ещё не было человека, который заставил бы меня выполнять издевательские требования. — Значит, я буду первым. — Нет, не будете! — Омарчик! — попытался вмешаться в разгоравшийся скандал Хоттабыч. Но Омар Юсуф, позеленевший от злобы, только сердито отмахнулся. — Я лучше погибну, но ни за что не буду выполнять ваши прихоти! — мрачно выкрикнул Волька. — Значит ты очень скоро погибнешь. Не позже заката солнца, — заявил, отвратительно улыбаясь, Омар Юсуф. В ту же самую секунду Вольке пришла в голову прекрасная мысль. — В таком случае, трепещи, презренный джинн! — вскричал он самым страшным голосом, каким только мог. — Ты меня вывел из себя, и я вынужден остановить солнце. Оно не закатится ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра! Теперь пеняй на себя! Это был очень рискованный шаг со стороны Вольки. Если Хоттабыч успел рассказать брату, что в Арктике солнце в это время светит круглые сутки, то всё пропало. Но Омар Юсуф в ответ на Волькины слова только глумливо возразил: — Бахвал из бахвалов, хвастун из хвастунов! Я сам люблю иногда похвастать, но даже в минуты самой большой запальчивости я не обещал остановить ход великого светила. Этого не мог сделать даже Сулейман Ибн Дауд — мир с ними обоими! Волька понял, что он спасён. И не только спасён, но и может прибрать к рукам неприятного братца старика Хоттабыча. Кстати, Хоттабыч одобрительно подмигнул Вольке, а о Жене и говорить не приходилось. Он догадался о Волькином замысле и сейчас таял от восторга, предвкушая неминуемое посрамление Омара Юсуфа. — Не беспокоится Омар Юсуф. Раз я сказал, что остановлю солнце, то можете быть уверены: оно сегодня не закатится. — Мальчишка! — презрительно бросил Омар Юсуф. — Сами вы мальчишка! — столь же презрительно возразил ему Волька. — За солнце я отвечаю. — А если оно всё же закатится? — спросил Омар Юсуф, давясь от смеха. — Если закатится, то я буду всегда выполнять самые идиотские ваши приказания. — Не-ет, — торжествующе протянул Омар Юсуф, — нет, если солнце, вопреки твоему самоуверенному обещанию, всё же закатится — а это, конечно, будет так, — то я тебя попросту съем! Съем вместе с костями. — Хоть вместе с тапочками, — мужественно отвечал Волька. — Зато если солнце сегодня не уйдёт за горизонт, будете ли вы тогда во всём меня слушаться? — Если солнце не закатится? Пожалуйста, с превеликим удовольствием, о самый хвастливый и самый ничтожный из магов! Только этому — хи-хи-хи! — увы, не суждено осуществиться. — Это ещё очень большой вопрос, кому через несколько часов будет «увы», — сурово ответил Волька. — Смотри же! — предостерегающе помахал пальцем Омар Юсуф. — Судя по положению солнца, оно должно закатиться часов через восемь-девять. Мне даже чуть-чуть жаль тебя, о бесстыжий молокосос, ибо тебе осталось жить меньше полусуток. — Пожалуйста, оставьте вашу жалость при себе! Вы лучше себя пожалейте. Омар Юсуф пренебрежительно хихикнул, открыв при этом два ряда мелких жёлтых зубов. Какие у тебя некрасивые зубы, — пожалел его Хоттабыч. — Почему бы тебе, Омар, не завести золотые, как у меня? Омар Юсуф только сейчас заметил необычные зубы Хоттабыча, и его душу наполнила самая чёрная зависть. — По совести говоря, братец, я не вижу особенного богатства в золотых зубах, — сказал он как можно пренебрежительнее. — Уж лучше я заведу себе бриллиантовые.