Действительно, ещё одна секунда — и произошло бы непоправимое несчастье. — Попрошу поближе к тротуару, — вежливо проговорил милиционер и приложил руку к козырьку. Вольке с трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому роковому распоряжению. Сразу собралась толпа. Начались разговоры и пересуды: — Первый раз вижу: в Москве — и вдруг разъезжают на верблюдах!.. — Подумать только — чуть-чуть несчастье не приключилось!.. — Неужто ребёнку нельзя уж на верблюде покататься? — Никому не позволено нарушать правила уличного движения… — А вы бы сами попробовали остановить такое гордое животное. Это вам, гражданин, не машина! — И откуда только люди в Москве верблюдов достают, уму непостижимо! — Не иначе, как из зоопарка. Там их несколько штук. — Страшно подумать, что могло бы случиться. Молодец шофёр! — Милиционер безусловно прав… Волька почувствовал, что попал в неприятную историю. Он свесился с верблюда и принялся неловко извиняться: — Товарищ милиционер, я больше не буду! Отпустите нас, пожалуйста… Нам верблюда кормить пора… Ведь в первый же раз… — Ничего не могу поделать, — сухо отвечал милиционер. — В таких случаях все говорят, что в первый раз. Волька продолжал свои тщетные попытки разжалобить сурового милиционера, когда вдруг почувствовал, что Хоттабыч дёрнул его за рукав. — О юный мой повелитель — сказал Хоттабыч, хранивший до этого надменное молчание. — О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идёшь, для того чтобы избавить меня от неприятностей. Все эти люди недостойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя. Волька в ответ только досадливо отмахнулся, но вдруг почувствовал, что с ним повторяется та же история, что и во время экзамена по географии; он снова не был волен над своей речью. Он хотел сказать: «Товарищ милиционер, я очень прошу вас — отпустите меня. Я обещаю вам до самой смерти никогда не нарушать правил уличного движения». Но вместо этой смиренной просьбы он вдруг заорал на всю улицу: — Как ты смеешь задерживать меня! На колени! Немедленно на колени передо мной или я тотчас же учиню с тобою нечто страшное!.. Хоттабыч при этих словах удовлетворённо осклабился и с достоинством поутюжил свою бороду. Что же касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожиданности были даже не столько возмущены, сколько ошарашены этими наглыми словами. — Я самый выдающийся отрок этого города! — продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия. — Вы недостойны целовать мои пятки!.. Я красавец!.. Я ум-ни-ца!.. — Ладно, — хмуро отозвался милиционер, — в отделении разберутся, какой вы умница… и при чём тут окорок… «Ой, что за чепуху я порю! Сущее хулиганство!..» — ужасался Волька, в то время как из его рта вылетели грозные слова: — Не искажай мои слова! Не окорок, а отрок! О, горе, горе тебе, осмелившемуся испортить доброе состояние моего духа! Останови же твои дерзкие речи, пока не поздно! В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашёптывать Вольке свои нелепые высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза. — Товарищи!.. Граждане!.. Голубчики!.. Вы не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, старик, заставляет меня так говорить… Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал: — Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен!.. Он прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего поделать не мог. Между тем чувство негодования и недоумения сменилось у тех, кто слушал Вольку, чувством беспокойства за него. Было ясно, что в нормальном состоянии ни один советский мальчик не вёл бы такие глупые и наглые речи. И вдруг раздался взволнованный женский голос: — Граждане! У ребёнка сильный жар!.. Мальчик ведь прямо дымится! — Это ещё что за недостойные слова! — прокричал в ответ Волька и с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы чёрного дыма. Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать «скорую помощь», и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу: — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места… Лучше всего за город. А то нам худо будет… Слышишь? Не-мёд-лён-но!.. — Слушаю и повинуюсь, — также шёпотом ответил старик. И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении. А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен пассажирами. Он, очевидно, и по сей день пасётся где-то в окрестностях Москвы. Его очень легко узнать, если он вам попадётся на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами. XXIII. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ В ОТДЕЛЕНИИ ГОСБАНКА Когда они с Хоттабычем вернулись домой, у Вольки, несмотря на все пережитые за день неприятности, было приподнятое настроение. Он наконец придумал, что ему сделать с несметными богатствами, свалившимися на него как снег на голову. Прежде всего он справился у Хоттабыча, может ли тот сделать этих всех погонщиков с их слонами, верблюдамп, ослами и всей поклажей невидимыми для постороннего глаза. — Только прикажи, и всё будет исполненно мгновенно, — с готовностью отвечал Хоттабыч. — Очень хорошо, — сказал Волька. — В таком случае, сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми, и давай ложиться спать. Завтра нам придётся встать с восходом солнца. — Слушаю и повинуюсь. И вот граждане, собравшиеся во дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор совершенно пуст, и, поражённые, разошлись по домам. Волька, наскоро поужинав, с удовольствием разделся и улёгся в кровать, прикрывшись по случаю жары одной только простынёй. А Хоттабыч, решивший свято соблюдать старинные обычаи джиннов, превратился в невидимку и улёгся у самого порога, чтобы охранять покой своего юного спасителя. Он совсем было уже собрался завести степенную беседу, когда дверь неожиданно раскрылась, и бабушка, пришедшая, как всегда, попрощаться на ночь со своим внуком, споткнулась о невидимого Хоттабыча и шлёпнулась на пол. — Ты понимаешь, тут что-то лежало у порога! — испуганно сообщила она прибежавшему на шум Алексею Алексеевичу. — Где оно лежало, это что-то? — спросил её Алексей Алексеевич. — И, кстати, как оно, это что-то выглядело? — Никак оно не выглядело, Алёшенька, — ответила старушка. — Что ж это ты, мама, о пустое место споткнулась, что ли? — облегчённо рассмеялся Волькин отец, довольный, что бабушка нисколько не пострадала при падении. — Выходит, что о пустое место, сынок, — растерянно отвечала бабушка и, в свою очередь, сконфуженно рассмеялась. Они пожелали Вольке спокойной ночи и ушли. А Хоттабыч благоразумно перебрался под Волькину кровать. Уж там-то никто на тебя не наступит. Да и к Вольке ближе. Некоторое время оба наших героя лежали молча. Волька никак не мог решить, как начать предстоящий щекотливый разговор. — Спокойной ночи! — доброжелательно произнёс Хоттабыч из-под кровати. И Волька понял, что пора начинать. — Хоттабыч, — сказал он, свесив голову с кровати, — мне нужно с тобой немножко поговорить. — Уж не насчёт ли сегодняшних моих даров? — опасливо осведомился Хоттабыч и, получив утвердительный ответ, тяжело вздохнул. — Видишь ли, дорогой Хоттабыч, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоими подарками так, как мне заблагорассудится. — Бесспорно. — И как бы я ими не распорядился, ты не будешь на меня в обиде? — Не буду, о Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня!