– А кто вам сказал, что мы будем их давать в долг? – А как тогда деньги попадут к населению? – Мы будем выкупать у них готовую продукцию. Казенный заказ. Контрактация. – Но у нас во всей стране нет столько продукции! – Предоплата. Под товарный вексель. – Это опять тупик частной эмиссии. – Совсем нет! Кризис, который мучает сейчас весь мир, – это кризис перепроизводства. Он возникает не тогда, когда населению уже не нужен произведенный товар, а когда население готово купить, но у него нет на это денег. А производитель не может себе позволить отпустить продукцию в кредит, потому что ему тоже не хватает денег для расчетов со своими поставщиками и работниками. – И тогда государственный заказ является практически единственным способом разорвать порочный круг неплатежеспособности и спасением для всей экономики, – задумчиво произнес Малешевский. Его лицо возвращалось к своему нормальному цвету. – Да, – подтвердил император, – выкуп продукции у производителя не создает принципиально невозвращаемый денежный долг. Но это не единственное его достоинство. Это еще и мощный инструмент в борьбе с инфляцией. Ведь когда у государства на руках имеется товар как естественное обеспечение денежной массы, никто не мешает установить пониженную отпускную цену на него, одновременно изъяв из оборота какое-то количество денежных знаков. – Вот так вот просто? – растерянно спросил Кутлер. – Нет, не так просто, – без тени улыбки произнес император, – совсем не просто. Это всего лишь модель, главная идея которой состоит в том, что рыночная экономика не может саморегулироваться, и поэтому вмешательство государства неизбежно, – говоря это, император еще раз многозначительным взглядом скользнул по глазам Столыпина. – И сейчас в России сложилась ситуация, когда вмешательство государства критически важно. – Ваше величество, – осторожно вступил в разговор Малешевский, – я не знаю, кто конкретно является вашим финансовым консультантом, и не представляю, на чьи работы он опирается, но в ваших словах есть здравое зерно и своя, пока непонятная для меня, логика. Меня интересует вопрос – зачем вам мы? Император усмехнулся. Действительно, странно. Его консультанты и помощники, а также экономисты, на работы которых он мог сослаться, или вообще не родились, или еще ходили пешком под стол. Вот задача! Придется обходиться собственным авторитетом. – Вы рассматриваете деньги как экономическую категорию. Классическая наука объявляет, что деньги – это мера стоимости, средство платежа или способ накопления сокровищ. Для меня же деньги – это, прежде всего инструмент управления. Вот и вся логика. – Однако, – парировал Кутлер, – про такую утилитарную функцию денег я пока не слышал. – Странно, – пожал плечами монарх. – Майер Амшельд, основатель династии Ротшильдов, еще в восемнадцатом веке сказал: «Дайте мне контроль над деньгами государства, и меня не будет интересовать, кто в этом государстве пишет законы». – Ну что ж, – странно скривился Малешевский, – если упомянуты Ротшильды, все становится понятнее. И все же, государь, чем мы, замшелые консерваторы, можем быть полезными в вашей революционной деятельности? При словах о революции и Столыпин, и Балак-шин одновременно встрепенулись. Каждый из них по-своему уже столкнулся с этим явлением. – Мне послышалось, или вы действительно относите меня к карбонариям? – губы императора тронула улыбка. – В сфере финансов – однозначно! – церемонно склонил голову Малешевский. – От вас, Болеслав Фомич, я жду количественную оценку риска неплатежей на внутреннем рынке. Причем показатели требуются динамические, а не статические. Идеально, если вы еще приложите описание переменных, влияющих на динамику. Эта оценка нам очень пригодится при авансовых платежах за еще не произведенный товар. Начните с зерна, потому что в этом году государственная интервенция на зерновой рынок будет беспрецедентной. Император повернулся к Кутлеру, судорожно протиравшему очки в ожидании своей участи. – А вас, Николай Николаевич, как человека, в руках которого сосредоточена наиболее полная информация об имущественном состоянии подданных, я попросил бы приступить к работе, которую не делал никто и никогда. Мне требуется максимально полная и подробная, систематизированная по отраслям, потребителям и регионам опись товаров, производимых в России. Отдельным и специальным списком прошу учесть все, что идет на экспорт. Думаю, что вам здорово помогут в данном вопросе ярмарочные инвентарные описи, но не абсолютизируйте их. Не все, что выставляется на ярмарках, произведено в России, и не все, что произведено, является товаром. – Простите, ваше величество, но как будет называться эта деятельность, которой, как вы справедливо заметили, еще никто не занимался, и какими силами ее проводить? – Для начала работы, думаю, будет достаточно выделенного комитета, который предлагаю назвать – Госкомстат. – Как прикажете… Император с усмешкой посмотрел на чуть расслабившихся чиновников, и Столыпину показалось, что царь слегка ему подмигнул. – Мы отвлеклись от первого вопроса, вызвавшего столь бурную дискуссию, о необходимости дополнительной эмиссии. Малешевский перевернул свой блокнот на чистый лист. – О какой эмиссии идет речь, ваше величество? – Миллиард рублей… – Сколько? – выдохнули одновременно Кутлер и Малешевский, а Столыпин и Балакшин затаили дыхание. – Это для начала, – «успокоил» их монарх. – Большая часть транша пойдет на контрактацию урожая этого года, который я намерен закупить в казну без остатка. – Инфляция, – непослушными губами прошептал Малешевский, – это неминуемая катастрофическая инфляция! Вы полностью разрушите финансовую систему. Последствия будут непредсказуемы. – Мы только что говорили с вами про обеспечение денег, и вы были несколько удивлены простым очевидным решением совсем не очевидной для вас проблемы. И вот опять, – вздохнул император. – Хорошо, давайте разбираться дальше… Столыпин понял: все, что сейчас говорит император, – не для финансистов, а для него и Балакшина. Они не отрываясь смотрели на монарха, с трудом переваривая цифры, пока не укладывающиеся в голове. – Что такое инфляция и всегда ли это явление так злобно и разрушительно? – академически продолжал император. – Мы выкупим у производителя его продукцию. Он сможет рассчитаться с поставщиками и рабочими. Таким образом, мы поддержим отечественное производство, предотвратим банкротства, сохраним рабочие места. – Но неминуемо упадет курс рубля по отношению к иностранным валютам, – уверенно заявил Малешевский, – инвесторам это не понравится… – Чем ниже обменный курс национальной валюты, тем конкурентоспособнее товары, производимые на внутреннем рынке, – пожал плечами император, – ведь стоимость всех затрат, номинированных в рублях, относительно иностранных денег также снижается. Так что низкий обменный курс – это спасение и укрепление национального производителя. – Но рабочие, получив деньги, тоже пойдут на рынок, – от волнения Кутлер начал жестикулировать, – захотят купить товары, а их вовсе нет или будет недостаточно. Цены взлетят… – Все будет, как вы сказали, если мы, сделав первый шаг, вдруг остановимся, – император, уже не отрываясь, смотрел на Столыпина и Балакшина, – но государственное регулирование экономики не терпит полумер. Сказав «А», надо говорить и «Б». Поэтому мы точно так же закупим еще не произведенный товар, пользующийся спросом у рабочих, как уже закупили зерно. Да еще и снизим на него цену. В обмен на полученные деньги мы постоянно должны предлагать новые востребованные товары… Впрочем, спрос можно создавать и самим. Удовлетворим внутренние потребности – предложим рабочим выкупать казенную долю в акциях предприятий и предложим стать совладельцами заводов, на которых они работают. Но в первую очередь, конечно же, оденем и накормим. Скупка зерна преследует именно эту цель[53]. Произнося последние слова, император движением фокусника откинул крышку сундука и извлек оттуда ярко начищенный, блестящий прибор, похожий отдаленно на керосиновую лампу, и самые обычные сапоги. Во всяком случае, выглядели они именно так. – Это изобретение преподавателя артиллерийского училища полковника Поморцева, – прокомментировал император удивленный взгляд чиновников, упавший на подчеркнуто прямые, как отглаженные, голенища, – кстати, не единственное. Его вертикальный дальномер и аэронавигационные приборы достойны высшей оценки и внеочередного звания. Но сапоги – это гениально! Голенища – не кожаные, хотя выглядят очень похоже. Это каразея, пропитанная эмульсией яичного желтка, парафина и канифоли. Благодаря такому трюку голенища пропускают воздух, но не пропускают воду, а стоимость сапог снизилась почти в два раза. Ну и, конечно, изделие шведской компании «Примус» – с помощью него можно приготовить обед без дров и даже без плиты. Как видите, вся эта продукция имеет двойное назначение. В первую очередь, она пойдет в армию. Но точно так же она будет востребована и гражданским населением. Как думаете, товарищ Балакшин, станут крестьяне покупать сапоги и примусы? Так что у нас будет чем связать деньги. Было бы что связывать… * * * Столыпин стоял в тамбуре вагона императорского поезда и озадаченно глядел на пролетающие мимо пейзажи заснеженной Прибалтики. В ковенском, насквозь прозападном дворянском собрании, естественно не публично, а строго в кулуарах, подшучивание над царской семьей, иносказательное, но вполне узнаваемое высмеивание ограниченной компетентности монарха в вопросах государственного управления считалось правилом хорошего тона. Столыпин, будучи по натуре монархистом, тоже, чего греха таить, позволял себе соленые шуточки и игривые комментарии при чтении фельетона про помещиков Обмановых, где наследник-монарх угадывался абсолютно инфантильным, несамостоятельным ленивцем. И вот состоялось их личное знакомство. Случилось то, что психологи называют когнитивным диссонансом, или полным разрывом шаблона… Этот гнев при виде замерзшего часового подделать невозможно… Команда, поданная таким тоном, что вальяжный генерал превратился в испуганную ворону… Разве так ведет себя избалованный бонвиван? А личная встреча и эти вопросы, чеканные категорические силлогизмы, не оставляющие ни единого шанса для возражений, даже если ты не согласен… И глаза… эти стальные глаза, заглядывающие прямо в душу… «Государь спрашивал меня, что я желаю – кофе или чай. А я желал выпрыгнуть на ходу из поезда, дабы не быть захваченным невидимым, но ощущаемым каждой клеточкой тела энергетическим смерчем, туго закручивающимся вокруг императора и влекущим в свою воронку непреодолимо и уверенно», – размышлял Столыпин. Потом было совещание с моряками, где Петр Аркадьевич скромно сидел в уголочке, не понимая и половины того, о чем идет речь. Он не понимал, а император чувствовал себя как рыба в воде и в артиллерийских, и в инженерно-морских хитросплетениях понятий и терминов. Сегодня – эти финансовые гении, помощники Витте… Столыпин был о них премного наслышан. Выглядели «гении» в дискуссии с императором… не очень… И этого царя автор «Обмановых» назвал некомпетентным и инфантильным? Какая гадкая, неуместная клевета! Какая несправедливость… В тамбур не вошел, а скорее ввалился Кутлер. Очки чиновника запотели, и он на ощупь пытался открыть вороненый портсигар с серебряной инкрустацией. Руки у него предательски дрожали. Скоба не поддавалась. – А, это вы! – буркнул финансист, узнав Столыпина. – А, черт! Сломанная папироса упала и покатилась по скачущему полу вагона. Столыпин помог Кутлеру снова открыть непослушный замок и зажег длинную, почти каминную спичку… – Благодарю покорнейше, – начальник окладных сборов, а теперь и Госкомстата, жадно затянулся и с наслаждением выпустил в воздух струйку сизого дыма. – Нет, вы видели? Вы слышали?.. Это все как? Это откуда? Господи, как же был неправ Сергей Юльевич, как же он был неправ… – И в чем был неправ господин Витте? – осторожно поинтересовался Столыпин. – Во всем! – энергично махнул рукой Кутлер, и вторая папироса полетела вслед за первой. – Да что ж такое? Что за день сегодня такой! Фу-у-у, – чиновник привалился к стене, сорвал очки и стал ожесточенно их протирать неведомо откуда появившимся в руках платком. Глаза его были закрыты. Внешне он стал спокоен и невозмутим. Внутреннее кипение прорывалось из него не совсем разборчивым шипением, в котором все же можно было расслышать: «когда бы знать, что все так сложится», «когда бы знать»… – Не понимаю вашей столь нервной реакции, – пожал плечами Столыпин, – мне кажется, государь по отношению к вам был вполне лоялен. – Лоялен, говорите? Если бы он знал то, что знаю я… Хотя, может, и знает… Ну а вообще – как бы вы себя чувствовали, если бы при вас человек с домашним образованием за четверть часа вполне аргументированно и доказательно не оставил камня на камне от университетского курса практической экономики, а потом, играючи, описал другой, логичный и непротиворечивый, но… его точно не читают ни у нас, ни в Европе! Это как называется? – Это, уважаемый Николай Николаевич, – вздохнул Столыпин, опять уткнувшись в вагонное окно, – называется помазанник Божий. Мы, кажется, слишком затаскали и позабыли смысл этих слов. И вот нам сейчас очень наглядно и доходчиво об этом напомнили… «Завтра принадлежит мне» В каждой религии всегда присутствовало и поныне существует некое священное место, избранное колыбелью веры. Туда всегда отправлялись в паломничество неисчислимые толпы людей в надежде обрести долгожданный покой и спасение. Сколько пилигримов целовали стены Иерусалима или плакали от радости, увидев вместе с Тангейзером величественные купола римских храмов! Сколько магометан брели через холмы пустыни в Мекку! А сколько индусов миллионами собирались в Варанаси, покрывая широкие берега реки Ганг! Для людей современной культуры уже нет объединяющей религии, одного храма. Образ религиозного поклонения столь разнообразен, что можно сказать: у каждого человека – своя религия и свой алтарь. Были такие и у Вильгельма Второго. Одно из них – замок Роминтен, затерявшийся в одноименной лесной пуще Восточной Пруссии, сакральное место германской нации. Священный – совсем не значит богатый. Гораздо роскошнее Роминтена дворцы Баварии, построенные на чудесных альпийских склонах. Какие там бассейны и фонтаны, какие беседки и аллеи! И все-таки прусские земли казались Вильгельму милее. Они не выглядели такими музейными и декоративно-однообразными. В старинном парке Голдап, спускающемся в глубокий овраг, все было первобытным и естественно красивым: старые дубы, стволы упавших деревьев в высокой траве, каменистая речка, мельница. Или графство Шталлупенен, объятое вековыми буками, с его старинными заросшими прудами, руинами дворца. Величественный, из серовато-красного гранита высеченный замок Инстербург, обрамленный кронами корабельных сосен. Восточная Пруссия, утопающая в этих бесчисленных парках, рощах, оврагах, холмах и реках, всегда казалась кайзеру садом дивной красоты. Но главное – покой! Именно его так остро не хватало Вильгельму. Время при пересечении рубежа XX века понеслось вскачь норовистой лошадкой, увлекая и пугая уставшего, нервного седока. Поэтому, игнорируя стенания канцлера о чемодане срочных дел в Берлине, после встречи с императором России кайзер развернул свой кортеж на Роминтен, а беспокойному Бернгарду фон Бюлову предъявил железобетонный аргумент о необходимости срочного и весьма секретного совещания с Военно-разведывательными бюро штабов Первого гвардейского корпуса (г. Штеттин), Второго корпуса (г. Кенигсберг) и с 4-м отделением местной полиции, обеспечивающим немецких разведчиков фиктивными документами для пересечения границы с Россией и проживания там. «Всем шампанского!» – кричало все естество императора Второго рейха, подъезжающего к милому его сердцу охотничьему замку. У него все получилось. Никки даже не пришлось уговаривать сцепиться с Британией. Пока Вильгельм вспоминал домашние риторические заготовки и примерялся, как бы половчее предложить русским поход в британские колонии, царь сам намекнул о возможном походе на Восток «для освобождения из-под британского ига порабощенных народов Индостана». В тот же вечер во время торжественного ужина, куда пригласили всю русскую делегацию, капитан Брозе из Отдела иностранных армий и лейтенант Вейднер из отдела разведки III-Б, скрытно, но внимательно изучив багаж начальника российского генштаба полковника Юденича, обнаружили и скопировали прелюбопытные документы, подтверждающие серьезность намерений Российской империи. Вильгельм вытащил из саквояжа копию особо секретной карты русского Генерального штаба, добытую стараниями его ловких разведчиков, расстелил непослушный свиток у себя на коленях. Прогладил рукой. Прищурился. Полюбовался на две толстые красные стрелы, одну – из Китая, другую – из Туркестана, направленные своим острием на Кашмир и Калькутту… Видно было, что стрелы рисовали впопыхах, не нанесли даже полагающиеся в таких случаях шифры картографической службы. Но и без них это была бомба, которую надо только правильно использовать. А! Вот еще одна маленькая стрелочка, нацеленная из Лхасы на Бутан. Да, все правильно, русские на Тибет тоже имеют влияние. Император коснулся пальцем наконечников кровавого трезубца: «Вся сила русского медведя без остатка должна сгинуть на Востоке, смертельно ранив британского льва!» Кайзер закрыл глаза и задумался: «Как, когда и под каким соусом передать копию этой карты в Лондон? Если сделать это рано – Никки просто откажется от своих планов и дезавуирует любую информацию, если поздно – русский паровой каток пройдется по слабосильным колониальным гарнизонам лимонников и даже не заметит их присутствия». Все надо сделать вовремя, чтобы и Британия, и Россия сосредоточили свои силы в Азии, оставив Германию в Европе наедине с лягушатниками. Второй рейх еще скажет свое веское слово, а сейчас он должен остаться над схваткой, пока крупнейшие морская и сухопутная державы взаимно уничтожают друг друга. Свернув карту, Вильгельм взял в руки блокнот с описанием мобилизационного плана русской армии. Экспедиционный корпус правильнее было бы назвать армией вторжения в полтора миллиона человек. Если по этому плану треть его надавит на Индостан из Китая и две трети – из Туркестана… Как интересно все складывается. Когда начались переговоры, Вильгельм окончатльно поверил, что Никки всерьез нацелился на британские колонии. Иначе зачем ему такая концентрация военной промышленности на Урале и в Сибири, в том числе и за счет перемещения на восток производств из западных губерний? Зачем задуманная передислокация двух третей армии за Волгу и новые военные округа прямо на Дальнем Востоке, в Приморье? «Сам понимаешь, Вилли, какую уйму оружия, патронов, снарядов, взрывчатки, снаряжения, продуктов и фуража будет потреблять военная машина, – озабоченно говорил русский император, сверля глазами кайзера. – А ведь все это надо где-то произвести, складировать и доставить на поле боя. Поэтому тут, тут и тут, – карандаш царя летал по карте от Кольского полуострова до Екатеринослава, – нам нужно ставить горнообогатительные комбинаты. А вот тут, – и карандаш очерчивал овал на Урале, – металлургические и патронные заводы, станкостроение. Естественно, все это требуется соединить железными дорогами, поэтому нужны рельсы, подвижной состав, паровозы… И я уже тебе говорил – нужна химия. Это удобрения, чтобы поднять урожайность, иначе армию не прокормить, это компоненты для производства взрывчатки и… – кончик карандаша сломался, уткнувшись в Читу, – заводы про производству и нитрованию толуола “под ключ” и с инструкторами-наставниками». Вильгельм спрятал блокнот и стукнул тростью по полу экипажа: