Третьим, самым молчаливым собеседником в этой компании был граф Бернгард Генрих Карл Мартин фон Бюлов, рейхсканцлер Германской империи, выбравший главным внешнеполитическим направлением стратегию «свободной руки», иными словами – привилегии без обязательств, и неизменно ей следующий. Тема встречи трех политиков, вразрез с анонсом, была весьма далека от самого Сименса, поэтому в офисе предусмотрительно не присутствовал никто из компании, давая возможность занятым людям спокойно пообщаться. – Англо-бурская война выявила дипломатическую изоляцию Британии и ее военную уязвимость, – с каким-то издевательским сочувствием вздохнул барон Гольштейн, внимательно ощупывая взглядом невозмутимое лицо англичанина. Губы рейхсканцелра тронула чуть заметная улыбка. Лондон стал задумываться о союзе с Германией после того, как она повела себя в англо-бурском конфликте особенно вызывающе. Если на море британцы не боялись ни Бога, ни черта, то на грешной земле выглядели не так уверенно. Немецкие офицеры, повоевав добровольцами в рядах буров, попробовав на зуб английскую армию, рисовали картину подавляющего превосходства прусской школы на сухопутном театре военных действий. Фон Бюлов понимал, что он нужнее англичанам, чем они ему, и собирался на всю катушку использовать это тактическое преимущество. Опасение вызывал только англоман фон Гольштейн, но он – лицо неофициальное, поэтому канцлер чувствовал себя относительно спокойно. Чемберлен такого комфорта был лишен. Вернувшись из турне по Африке и узнав последние новости из России, он немедленно включился в переговоры с немецкими политиками, и только противодействие сэра Солсбери не давало придать его инициативам официальный статус, что вызывало некоторые неудобства, в частности – необходимость пользоваться не привычными дипломатическими каналами связи, а частными. Благо лидер лейбористов Макдональд и его американские друзья оказались расторопными и услужливыми… – Не хочу показаться нескромным, барон, – ледяным тоном ответил английский министр, – но у Британской империи вполне достаточно сил самой изолировать любого противника в любой точке земного шара. – Однако с русскими у вас это получается не очень, – подал голос канцлер. – У всех бывают неудачи, – поморщился Чемберлен, но быстро взял себя в руки, – русский медведь обречен, как пьяный, шататься в своих границах и периодически стучаться лбом в наглухо закрытые для него выходы к морю. – Если все так радужно, – усмехнулся фон Бюлов, – зачем же вы так настойчиво искали встречи со мной? Чемберлен вскочил со стула и, элегантно обогнув его, облокотился на высокую спинку. – Не скрою, у меня есть программа минимум. Заключается она в достижении договоренности, что при любом развитии ситуации на любом театре военных действий ни один флот не окажет помощь русским прямо или косвенно. – А максимум? – Россия слишком большая, а царь последнее время пытается выглядеть очень независимо. С такой страной трудно работать. Нас бы больше устроило иметь дело с тремя-пятью княжествами на этой территории. Или… – англичанин выдержал театральную паузу, – Британия будет вовсе не против немецких приобретений на востоке – вплоть до Урала. – А после Урала – уже Япония? – Вы крайне проницательны, барон, но согласитесь – вам за сто лет не переварить и того, что лежит к западу от этих гор. – Меня беспокоит совсем не скорость пищеварения, милорд, а наименования блюд и участники застолья. Как бы не получилось, что в то время, когда мы лезем к медведю в берлогу на востоке, на западе начнут разделывать нас. Что вы скажете по поводу такой возможности? Чемберлен задумался. Франция и ее «нежные отношения» с Германией не позволяли пристегнуть лягушатников к «Дранг нах Остен», а потому требовались гарантии… – Правительство Британии не может дать вам никаких публичных обещаний по поводу наших действий в ответ на активность Парижа. Но русским стало известно об участии французской разведки в заговоре, и отношения между ними ожидаемо будут если не разорваны, то прилично заморожены, и Франция вряд ли выполнит свои обязательства по союзному договору с Россией… С нашей же стороны мы можем твердо пообещать невмешательство в случае конфликта между вами на континенте… – Чемберлен сделал многозначительную паузу, – и в африканских колониях… Рейхсканцлер опять улыбнулся. Он прекрасно знал про англо-французские трения, возникшие в Африке, и оценил желание британцев решить эти проблемы чужими руками. «Кажется, моя Германия становится крайне востребованной невестой, – подумал он про себя, – ее любви домогаются все сильные мира сего. А всего-то надо было наподдать лягушатникам под Седаном и показать зубы в Трансваале. Колонии на востоке – крайне заманчиво, но что по этому поводу скажет ”мальчик Вилли”?»[38] – Однако интересно, что по этому поводу скажет его императорское величество Вильгельм Второй? – эхом мыслям рейхсканцлера произнес Чемберлен. – Его покровительственно-дружественное отношение к русскому кузену может сослужить дурную службу. – О, не беспокойтесь, милорд, – будто защищаясь, поднял обе руки Гольштейн, – в связи с известными событиями в Петербурге и медицинским заключением этого бедняги Карла Бонхеффера, а также после коллективного обращения к кайзеру прусской знати, возмущенной сделкой с Мемелем, он не будет спешить снова активизировать свои двусторонние встречи с царем. Тем более после демонстративно организованной в Кронштадте штабной игры по отработке военных действий Балтийского флота русских против Германии… – Барон! – прищурил глаза Чемберлен. – Случайно не ваша ли идея была реализована с этим психическим заболеванием русского императора? На пальцах одной руки можно перечесть людей, которые могли пригласить доктора инкогнито на встречу августейших персон и предоставить условия для нужного медицинского заключения. Гольштейн вспыхнул и потупился, демонстрируя собеседникам блестящую, словно отполированную, лысину. Впрочем, министр колоний Великобритании не стал развивать затронутую тему и тоже замолчал, просчитывая в уме конфигурацию, складывающуюся на мировой «шахматной доске». Задумались все участники переговоров. Стремительно растущий хищник – Германия и дряхлеющий, но еще полный сил – Британия – имели по поводу России полный обоюдный консенсус. Территорию, привольно раскинувшуюся на одной седьмой части суши, они оба воспринимали исключительно как корм и мучились только одним вопросом: как бы съесть его половчее, так, чтобы никто из «партнеров по застолью» не вцепился бульдожьей хваткой в спину. – Мне кажется, русские о чем-то догадываются, – прервал тишину рейхсканцлер. – Царь хочет обменять польские заводы на новые, отводя им место аж за Уралом. Кроме того, в качестве компенсации за Варшавский транспортный узел он настаивает на строительстве Северной железной дороги аж до Кольского полуострова. Началось срочное строительство второй колеи Транссиба. Все дорожные бригады ЮМЖД перекинуты на Байкал… – Все это – трепыхания жука, уже надетого на иголку энтомолога, – отмахнулся от слов фон Бюлова Чемберлен. – Все преобразования в России «too little and too late» – слишком мало и слишком поздно. Все, что он делает, включая реформу армии, надо было затевать сразу после русско-турецкой кампании, а сейчас… Каждый его шаг ведет к краху. Опора престола – гвардия – деморализована и небоеспособна. Знать удалена от трона и озлоблена. Заигрывание с плебеями и натравливание их на аристократию только ослабляет центральную власть и приведет, в конце концов, к гражданской войне… – Вы слишком мрачно описываете ситуацию в России, милорд! – покачал головой рейхсканцлер. – Из сорока тысяч офицеров русской армии меньше половины – потомственные дворяне, а тех, чье состояние позволяет гвардейские расходы, – еще меньше, около трех тысяч. В этом свете логичной представляется попытка царя опереться на служивое сословие, чьим единственным доходом является жалованье. Выражаясь языком Карла Маркса, царь сделал ставку на армейский пролетариат в противовес изнеженным аристократам, которые, как показали события в Петербурге, даже на заговор уже не способны. Аналогичные процессы идут и на гражданской службе – русский монарх открыл двери в высшее общество для тысяч неизвестных и незнатных представителей третьего сословия, еще вчера не смеющих даже мечтать о карьере придворного. Того, кто попробует у них эту возможность отобрать, они будут грызть зубами, милорд! – У себя на заднем дворе они могут грызть что угодно и как угодно, но в столкновении с военной и военно-морской элитой эти плебеи смогут только собирать свои выбитые зубы. – Французскую элитную рыцарскую кавалерию в свое время унизили простые английские йомены с длинными луками, – сварливо прокомментировал заявление Чемберлена фон Бюлов, начав раздражаться от английской надменности, – а вашего посла и всю его агентуру скрутили вообще какие-то горцы, не так ли? – Это была случайность, – потупив голову, сквозь зубы процедил министр Британии. – Ну, хорошо-хорошо, – примирительно произнес канцлер. – Отнесем этот инцидент к разновидности стихийного бедствия. Я передам ваши предложения кайзеру, милорд. Мы поставим вас в известность о его решении в ближайшее время. Надеюсь, вы обеспечили надлежащую секретность вашей миссии? – О, за это можете не беспокоиться, – облегченно выдохнул Чемберлен, – русская разведка после отстранения Канкрина представляет собой рыхлую и недееспособную субстанцию. Они не способны сохранить даже собственные секреты. Куда уж им разгадывать чужие!.. В это же время в Лондоне – Иногда мне кажется, что я не способна сохранить даже собственные секреты. Куда уж еще разгадывать чужие! – Маша облокотилась о гранит набережной Темзы и грустно обвела взглядом дно реки, обмелевшее из-за отлива. Речные понтоны и баркасы, оказавшиеся на мели, выглядели, как жуки, беспомощно завалившиеся на один бок и подобравшие под себя лапки-весла, с точечками-иллюминаторами на грязных боках. – Никак не могу привыкнуть, – поежился Алексей Игнатьев, – вроде теплее, чем у нас, но холод пробирает до костей… Мария, приглашаю вас в ресторан. Я сегодня несказанно богат – отец от щедрот семейных златом одарил, – и поручик с заговорщицким видом похлопал себя по карману, в котором покоилось портмоне. – Нет, Алексей, – покачала головой девушка, – может, у меня паранойя, но нам не стоит разговаривать там, где есть даже случайные посторонние. Мне все время кажется, что за мной следят… А при встрече с Гувером или Макдональдом я чувствую себя, как голая – у меня постоянное ощущение, что они все знают про меня и просто играют, как кошка с мышкой… – Хорошо, – вздохнул Алексей, – обопритесь на мою руку и давайте попытаемся сделать вид, что променад под этот моросящий дождь и промозглый ветер доставляют нам истинное удовольствие. Но, чур, как только закончим с делами, вы согласитесь составить мне компанию и выпить не меньше пинты горячего шоколада – исключительно, чтобы не простудиться. Маша наклонила голову и слегка улыбнулась. Игнатьев прекрасно знал о ее пристрастии к горячему шоколаду и бессовестно пользовался этим каждый раз, когда надо было поднять ее настроение или отвлечь от сезонной хандры, наваливающейся все сильнее. – Итак? – вопросительно произнес поручик, когда они сделали первые шаги. – Макдональд в разговоре с Гувером проговорился, что фабрикант отправился к швабам… – Понятно, – кивнул Алексей, – Чемберлен уже в Берлине. Детали известны? Маша покачала головой. – Это было сказано между делом. Макдональда сейчас больше беспокоят проблемы его партии. Насколько я поняла, его пригласили в игру, но теперь у него появились новые обязательства… И новые партнеры. Вам знаком такой финансист – Джейкоб Шифф? Он уроженец Франкфурта, но живет и работает в Америке. Именно с ним последнее время ведет наиболее интенсивную переписку лондонский офис Гувера. Судя по тону обращений и другим косвенным признакам, центр принятия решений понемногу перемещается за океан, где тот же Шифф – далеко не самый главный. – А кто еще? – Например, его жена – Тереза Леб. Именно в банке ее отца трудится указанный Джейкоб. – И на основании чего вы сделали такие выводы? – Хотя бы на основании того, что в Берлин поехал только министр колоний, а с миссис Леб изволил встретиться сам министр иностранных дел Британии. – Мария, только не говорите мне, что всю эту информацию вы почерпнули из офисной переписки. Маша звонко рассмеялась. – Конечно же нет. Мистер Гувер настолько уверен в своей безопасности, что избрал для обозначения должностных лиц самый незамысловатый шифр, именуя их «Первый», «Второй» и так далее. И когда он говорит по телефону, что «Третий племянник» встретился с тетушкой Терезой, остается только сопоставить его слова с этой иерархией и найти похожее имя на конвертах… Маша посерьезнела, остановилась и вскинула на поручика свои огромные глаза. – Бюро мистера Гувера используется для неформальной связи Британии с Европой и Америкой, и мне становится страшно, когда слышу эти планы и вижу задействованные силы для их реализации. Алексей, понимаете… Они о России говорят, как о бифштексе… Мы для них – такие же дикари, как те, кого они еще вчера продавали на невольничьих рынках, они не видят никакой сословной разницы: что русский крестьянин, что дворянин для них – один и тот же туземный варвар, только второй слегка приукрашен перьями… Даже в Петербурге, не говоря о провинциях, мы живем в своем пасторальном мирке и ведать не ведаем, что вокруг России стягиваются кольца анаконды, она уже открыла свою пасть… И это очень, очень страшно! – О каких планах вы говорите? Маша закрыла глаза и, как будто читая невидимый текст, выпалила: – Первое – уничтожить торговый и военный флот России и, ослабив ее до пределов возможного, оттеснить от Тихого океана в просторы Сибири. Второе – приступить к овладению всею полосою Южной Азии между тридцатыми и сороковыми градусами северной широты и с этой базы постепенно теснить русских к северу. Так как по обязательным для всего живого законам природы с прекращением роста начинается упадок и медленное умирание, то и наглухо запертый в своих северных широтах русский народ не избегнет своей участи…[39] Закончив, Маша опять распахнула свои глаза-блюдца с блеснувшими и застывшими в уголках злыми слезинками. Игнатьев взял в свою руку крепко сжатый кулачок девушки. – Маша, вы меня пугаете! Откуда вам известны такие подробности? Вас же могут поймать за перлюстрацией! – Меня поймали в первый же день, – в глазах Маши заплясали чертенята, – но спасла любовь к грамматике. Читая письмо, я автоматически начала исправлять орфографические ошибки и так увлеклась, что не заметила, когда со спины подошел босс, а у меня весь лист уже в исправлениях… Пролепетала ему ни жива, ни мертва, что не могу позволить себе отправить безграмотную писанину… Думала – выгонит сразу, а он только хмыкнул и предложил за дополнительную плату проверять все его отправления. Несмотря на университетское образование, его американские обороты смотрятся в переписке с англичанами неграмотно и вульгарно, а с французским и немецким у Гувера вообще беда. Так что я с тех пор не только секретарь, но и редактор, – Маша строго прищурилась. – А вы, поручик, откуда знаете, что это именно подробности? Смотрите в глаза! Отвечайте честно! – А нам о них поведал государь во время последней встречи… Он говорил, что английская расовая теория декларирует: нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные, должны господствовать в мире над остальными. Апологеты этой теории в Англии и Америке предъявляют народам, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, в противном случае неизбежна война. Я не знаю, удастся ли им новый крестовый поход против России. Но если да, то они будут биты так же, как и в прошлом, когда пришли к нам с Наполеоном[40]. Игнатьев отпустил руку девушки и участливо спросил, старательно подбирая слова: – А не пора ли вам, Мария Александровна, возвращаться на Родину из этого гадюшника? Маша отчаянно затрясла головой. – Нет! Только не сейчас! Они как раз что-то замышляют, и я умру, если не узнаю подробности. Поручик поморщился, как от зубной боли. – Не хотел вам говорить прямо сейчас, но это наша последняя встреча… В соответствии с планом ваших революционных работодателей, мне предстоит обеспечить прикрытие для группы боевиков-социалистов, желающих проникнуть в резиденцию императора… Сегодня вечером я уезжаю, и вы останетесь в этом мрачном городе совсем одна… – Дорогой граф, – Маша вымученно улыбнулась, – Канкрин предупреждал меня о страхе и одиночестве как о необходимых издержках службы. Морально я готова. Не знаю даже, что опаснее – тайком копировать переписку Гувера и Макдональда или сопровождать фанатиков-головорезов. В любом случае – берегите себя! Вы – хороший человек, и мне, конечно, вас здесь будет не хватать… А я справлюсь. Помните, я рассказывала про свои приключения… – Да, Мария, вы – настоящая Афина Паллада! И мне так хочется хоть что-то сделать для вас… Загадывайте любое желание – постараюсь исполнить! Хотите что-либо передать родным? Я готов служить обычным почтальоном. – Родным – нет, но у меня есть нечто, что может заинтересовать Георгия Викторовича, а может быть, и государя, – Маша достала из-под рукава крохотный листок. – Гувер и Фальк обмениваются обычно телеграфными сообщениями, но вчера наш офис получил письмо, запечатанное, насколько я поняла, личной печатью. О содержании письма мне ничего неизвестно, но оттиск я решила зарисовать. Может быть, изображение как-то поможет в поисках этой загадочной личности. – Так, взглянем, – Игнатьев внимательно осмотрел рисунок и даже провел по нему пальцем, как будто пытаясь ощутить рельеф, – пикирующий сокол… и Фальк – по-немецки сокол. Надо будет проконсультироваться со специалистами по геральдике. Но в любом случае, Мария, вы – чудо! – поручик замялся. – Не знаю, уместно ли говорить сейчас эти слова, но я был бы счастлив, если бы служил под началом командира с такой волей, смекалкой и таким характером, как у вас.