- Кроме двойки и туза. Туз бубен - очень дурное предзнаменование. На моём пути повстречается могущественный враг. - Простите, мне искренне жаль, что у Вас неприятности. Давайте оставим гадание и просто поговорим. Вы же не просто так заглянули в гости? - Стоит ли об этом говорить? - Стоит, стоит. Я как никто умею слушать. - Спасибо, что Вы согласились выслушать меня, - с трудом произнёс я. - А хотел я сущий пустяк. Думаю, Вам надо вернуться в Париж. - Я же просила не мучать... - немного раздражённо произнесла баронесса. - Вернуться в Париж, - продолжал я, - и опекать одного молодого человека, брата виконтессы. Баронесса смерила меня взглядом, словно впервые за всё время нашей беседы у неё появилась возможность увидеть, что прячется за маской респектабельности, вежливости и этикета. Не заметив признаков спасения от обыденности в куртуазных разговорах, она произнесла: - Теперь мне понятен интерес Полины, когда она просила о нашей встрече. Вы не только астролог, но и интриган. Вы имели в виду Александра? - Именно. - Ну нет, я не согласна с Вашим предложением. Совсем не согласна, - возразила баронесса. - Похоронить себя в провинции в скромном уединении гораздо предпочтительнее для меня, нежели перейти на один день в город греха, к блестящей и роскошной жизни столицы. - Всего пару лет, баронесса. С моей помощью Вы снимете достойные апартаменты на Луа или Вожирар, личный выезд, повар, лакеи, изящные драгоценности, деньги, наконец. Я не предлагаю Вам альковную интрижку. Вы же помните Дени де Креса, герцога? - Как можно спрашивать женщину о разбитой любви? Дени... - баронесса прикусила губу. - Вы хоть имеете представление, во сколько мне обойдётся вернуться в Париж? И где я это всё по-Вашему возьму? Заложу не принадлежащее мне шато Флер? - Если бы всё так было просто, - стал рассуждать я. - Бывший владелец, а именно граф Владислав де Диесбах, кем вам приходится? - Почему бывший? - Увы, это так. - Господи, укрепи мою душу, - Мари пробормотала короткую молитву и, собравшись с силами, ответила на мой вопрос: - Владислав приходился мужем моей покойной тёти Мари-Клер-Жозеф де Бадегюн. - А графиня? - Тётя ушла двадцать лет назад, каждый год я заказываю мессу, и в моей памяти она осталась со мной. Графиня была очень добра ко мне, впрочем, как и граф, и я не виню его, что когда началось, он бежал заграницу. Я хорошо помню тот декабрьский день, в Опере состоялась премьера Гайдна 'Сотворение мира'. Вы знаете, что произошло в тот вечер, на улице Сен-Никез и какие события последовали после? - увидев мой кивок головы, баронесса продолжила: - Вскоре я получила от Владислава всего одно письмо с просьбой погостить. Его садовник, оставленный охранять дом, помнил меня с самого детства. Я же всю свою юность провела здесь и когда приехала сюда, меня приняли как хозяйку, а через месяц известие - моего мужа казнили. Так я стала вдовой, и уезжать оказалось некуда. Если бы Вы знали, - поднося платок к глазам, произнесла она, - что мне пришлось пережить за эти годы. - Об остальном я догадываюсь. Мрачные были времена, синие выиграли, а белые уступили. Мой дядя, когда-то до этих событий, которые, как Вы сказали: начались, - был представлен вашему дедушке, Филиппу Андре и состоял в переписке с Владиславом. Вы знаете, что он поддерживал шуан ? Так что я повторю своё предложение, а дабы Вы воспринимали его всерьёз, позвольте преподнести маленький подарок. Жемчуг, который Вы, несомненно, узнаете. Я вытащил из сумки бархатный мешочек и аккуратно, жемчужина за жемчужиной явил на стол украшение. Мари протянула к нему руку и замерла. - Бог мой! - только и вымолвила баронесса. - Бог мой! Это же жемчуг Медичи. Тётя показывала его мне. На шестой каплевидной жемчужине, от самой большой есть крохотный дефект. Едва заметный скол. Когда она получала его в подарок, то король пошутил, что жемчужина не выдержала сравнения с её красотой и лопнула от зависти. Дав несколько минут полюбоваться дорогим подарком, я достал ещё одно украшение с жемчугом и, держа его в руках, произнёс: - Не хлебом единым жив человек - это непреложная истина. Человеку надобно и то, что едят с хлебом, и я не устану это повторять. Когда наш уговор закончится, я пришлю эту брошь Вам, как знак нашей дружбы. Вряд ли тётя показывала Вам её, но она изготовлена одним мастером и в одно время с Вашим прекрасным жемчугом. Не могу обещать, что Его Величество произнесёт шутку, но то, что тот, кто постоянно находится подле короля, будет помнить Вас... - А это не опасно? - А что может быть опасней опреснённой жизни? - парировал я. - Я предлагаю Вам опасность, действительную опасность, которая требует в одно время осторожности, женского коварства и хладнокровия. Опасность, которую я не могу Вам указать, потому что сам не представляю, где её следует ожидать. Но кое в чём я Вам помогу. - Не хлебом единым... - баронесса повторила мою фразу, явно соглашаясь со своим внутренним мнением и произнесла: - Чем я конкретно могу быть полезна? И не забывайте, у меня много долгов. - В духе времени, сейчас, среди новой аристократии стало модно держать руку на пульсе торговли. Как вариант, я рассматривал одно коммерческое предложение по поставкам крепкого алкоголя в Новую Францию. Из Бордо в Квебек регулярно отправляют тысячи бочек и сотня-другая не окажутся невостребованными. Вы можете создать с Александром новое предприятие и получать неплохой доход с продаж кальвадоса дома де Дрё. Граф остро нуждается в инвестициях и с распростёртыми объятиями примет предложение, подкреплённое сотней тысяч франков. С управляющим его делами я уже имел беседу. Вам стоит отправить в Сен-Бриё своего представителя. Такой найдётся? - Да, найдётся, - осмысливая предложение, ответила Мари. - Но я уже начинаю беспокоиться только об одной мысли, что мне придётся... - Просто отблагодарить, - произнёс я. - И помочь человеку, который покажет Вам ту самую брошь. А что же касается долгов, то продайте мне, скажем, Вашего самого лучшего коня, или ещё что-нибудь. Обещаю, больше меня Вам никто не заплатит. Свои пожелания я оставлю в нескольких письмах. *** Благодарность может обернуться горечью, думала Мари, укладывая последний предмет одежды, и украдкой посмотрела на небольшое письмо из желтоватой бумаги. Она всё чаще ловила себя на том, что с её губ хочет сорваться какое-нибудь проклятье, уж так ей хотелось его прочесть. Прошло очень много времени с тех пор, когда она в последний раз заглядывала в длинную узкую комнату под самым свесом крыши дома. Она любила ходить туда, когда была ребёнком, открывать старые сундуки, рассматривать уложенные в них затхлые, давно не современные платья, и устраивать игрушечные кареты из старых стульев, драпируя их материей юбок. В своём воображении она могла себе позволить представить любую детскую мечту. Но кареты со временем превращались в потрескавшуюся мебель, а сундуки захлопывали свои тяжёлые крышки, возвращая её к действительности. И сейчас она сравнивала свои детские мечты с неистребимым желанием ознакомиться с содержимым послания. Все эти самокопания привели её к выводу, что она ведёт весьма бесцветную жизнь и пора всё кардинально менять, и будь что будет. Набравшись смелости, она вернулась в комнату с игральным столом, сломала печать и, открыв письмо, прочла: 'С большой долей вероятности 20 марта 1811 года, в 8 часов утра у Наполеона и Марии-Луизы родится сын. Роды будут проходить очень тяжело. Воспользуйтесь этой информацией с умом. Карты и нескромный подарок я оставил в Вашем столике. Я знал, что всё произойдёт именно так. Теперь ты сивилла'. 'Астролог и интриган, - улыбнулась она краешком губ, вспоминая русского. - Знал, что я не удержусь и вскрою письмо до отъезда'. Следующее послание напоминало список инструкций и предсказаний, которые необходимо было преподносить с определённым смыслом и в нужное время. Суть этого смысла состояла в предвестии гибели империи, которое неизбежно после летних событий двенадцатого года. Но Мари больше заинтересовали не сами события, а лежащий под последним письмом необычный перстень. Едва стоило его надеть на палец и полюбоваться, как он вспыхнул сотнями лучей. Ни один видимый ею огранённый алмаз, даже вышедший из мастерской Виченцо Перуцци или амстердамских ювелиров, ни давал такого оптического эффекта. Бриллианица была бесподобна и Мари уже не сомневалась в своей избранности. Ни у кого не было такого камня и это было правдой. История ещё не познакомилась с муассанитом. Насладившись блеском, она вникла в бумаги. На самом деле, предложенный план отличался от других настолько, что она вовсе не чувствовала никакой благодарности. Своё благополучие, пусть и с помощью, она заработает своими руками. Не её виной было, что мать умерла при родах, а отец не оправился от полученных ран и заболел чахоткой, которая унесла его прежде, чем ей исполнилось четыре года. Её всю жизнь продавали и покупали. А у дяди Владислава и тёти Мари-Клер было так много всего и они не были ни от кого зависимы. Огромный замок, сады, озеро и миндальный парк, а вдобавок к этому, ещё и крупная деревня, где все с уважением снимали перед ними шляпы, и даже священник. И ей с самого детства хотелось, чтобы и к ней испытывали такое уважение. Возможно, именно эта её вызывающая независимость воспитала тот стойкий характер, которым она гордилась, пока её снова не продали, выдав замуж за барона Витре. Но сейчас её снова купили, вот только в этот раз она сама со всем согласилась, и предложенная цена устраивала. Спустя некоторое время она утратила прежнюю инфантильность, и ей пришлось призвать всю силу воли, чтобы быть разумной, дальновидной, терпеливой. А это лучше всего получалось, когда она видела саму себя. Мари стиснула кулаки и стала приводить свои мысли в порядок. Она посмотрела на своё отражение в наклонном зеркале на туалетном столике. В этот момент возбуждение предало ей румянец, и её тёмно-голубые глаза заблестели. Несмотря на невзрачность поплинового платья, она выглядела просто прелестной. У неё была высокая стройная шея, на которой так изумительно смотрелся жемчуг. Она обладала изящной талией, которой горько позавидовали бы многие женщины гораздо моложе её. А роскошные вьющиеся волосы, спадающие крупными локонами, придавали ей, как сказал этот русский, 'ореол таинственности, который хочется разгадать'. В отличие от многих знакомых женщин, она знала, как красиво опустить свои длинные ресницы и, сделав это, накрутила на безупречный указательный пальчик прядь волос. В её взгляде появилась многозначительная прохлада, а в сердце вспыхнул огонёк уверенности: она должна, просто обязана воспользоваться этой возможностью. Если не сделать это теперь, то уже никогда. *** Да здравствует конная прогулка, нагоняющая нам здоровый аппетит и отрезвляющая голову от всяких дурных мыслей. Здесь, среди бескрайних полей и тянущихся вдаль миндальных деревьев можно расслабиться душой и телом. Пришпорить горячего иноходца и почувствовать ветер свободы, позабыть обо всех мелочах и послать к чёрту глобальные проблемы. Да здравствует вольный, здоровый, живительный воздух провинций, освежающий кровь и вливающий силу в мышцы! Баронесса уступила мне отличного испанского жеребца, и за щедрую плату, в свою очередь, преподнесла по этому случаю старинный графский хлыст с серебряной головой лошади и шипом на конце, прикрытым кожаной петлёй, не иначе как, современника рыцарских доспехов. Так что я не смог скрыть удовольствия, пересев из душного дормеза, в котором катастрофически не хватало места из-за последних покупок, в скрипящее седло. Полина иногда высовывалась из окошка, и мы ехали через медовую сладость воздуха, парившую над миндалём, разговаривали, иногда касаясь друг друга руками. 'Сегодня хороший день для путешествий, - говорила она. - В такой день можно ехать не торопясь. Моё сердце спокойно и я благодарна судьбе, что позволила не усомниться в Вашей чести. Редкий мужчина смог бы устоять перед чарами Мари'. Моё согласие с её словами повисало в воздухе, и некоторое время мы ехали молча, смотря друг на друга. Я с удовольствием обнаруживал, что она носит мои подарки на своих красивых белых руках, а её кудри обвивались поперёк её горла, когда их растрепывал ветер, открывали моему взору ушки, на мочках которых блестели драгоценности. В подобной ситуации мужчина не ищет высокого интеллекта, ему просто доставляет нестерпимое удовольствие любоваться предметом своего обожания. Мы, мужчины, любим игру, лёгкую порочность во взгляде, который обещает жар и податливую плоть. Даже вздорную и безумную женщину мы готовы любить, потому, что нам важен приз. Положа руку на сердце, нам даже не так уж важна красота, а тем более расчётливость в жестах и позах. Быть манящей способна любая девочка, важно чтобы она оставалась самой собой и была девственно откровенна в своих чувствах. Карета, кренясь из стороны в сторону, катилась по тянувшейся через огромное поле с работавшими крестьянами ухабистой дорожке, в конце которой, прямо за мостом, виднелась старая заброшенная караульная будка. За тяготами путешествия последних дней я никогда не ощущал тревожную настороженность, но как только мы покинули шато, меня не оставляло ощущение, что за нами кто-то наблюдает, и я слегка отстал, поглядывая по сторонам и оборачиваясь. Наверно, я осоловел от муторной повседневности, Полининых чар и влюблённости; и только задним числом понял, что это было идеальное время для засады. Мы ехали не по наезженной дороге, которая поворачивала к Турне, а по короткому пути через Ронсе в Брюссель, и в том месте, где её обступали густые заросли кустарника, на нас напали. - Monsieur, ayez pitie, ayez pitie! - вдруг произнёс крестьянин в полувоенной одежде, протягивая пустую шляпу в руке, отвлекая меня. Попрошайка, стоя согнувшись и опираясь на мотыгу, завёл свою привычную песню: 'Одно су, месье, только одно су для бывшего солдата'. Не подать милостыню бывшему солдату, когда страна ведёт войну, что в России, что во Франции считалось дурным тоном. Я приостановил скакуна и запустил пальцы в поясную сумку, где лежала разнообразная мелочь. Нащупав самую мелкую, я выудил её и медленно протянул просившему монетку, а тот в свою очередь приблизил шляпу, дабы мне стало сподручнее её бросить. Позднее я сам в точности не смог бы описать, как именно всё произошло, хотя случившееся сделалось впоследствии частью моих страшных сновидений, благодаря 'чёртовому ядру'. Крестьянин приподнял шляпу и неожиданно выбросил руку, в которой была зажата мотыга. Я не успел метнуться ни вбок, ни как-то иначе отклониться от удара. Выручил конь. Словно почувствовав угрозу, жеребец перебрал ногами, и вместо железной тяпки в затылок мне досталось древком. Больно, так больно, что слёзы брызнули из глаз. Единственное моё оружие в руках - стек, повис на ладони и на пару секунд я выбыл из сознания. За это время бандит вцепился в меня обеими руками и стал стаскивать с седла. В этот момент сознание вернулось, и через слёзы я рассмотрел грязное обнажённое горло, а рука сжала серебряный набалдашник хлыста. Другого шанса у меня явно не предвиделось, и как бывает в такие мгновенья, человек либо в страхе впадает в ступор, либо действует молниеносно, высвобождая наружу дремавшего хищника. Удар прошёл прямо в обнажённое горло, по кратчайшему расстоянию и помноженный на инерцию падающего с лошади тела, шип стека пронзил человеческую плоть не хуже кинжала. Крестьянин только и смог удивлённо выпучить глаза и, всхлипнув, повалился вместе со мною в дорожную грязь. Я грохнулся на него сверху, больно ударившись локтем о его грудь, и нанёс ещё несколько ударов кулаком по лицу. Многое решает удача и, несомненно, в этот день мне повезло не один раз. Опасная рана в горло была отнюдь не смертельна. А вот округлый булыжник на дороге, о которой приложился головой мой не состоявшийся убийца, восстановил справедливость. На моё счастье, жеребец встал как вкопанный, и страшно подумать, что бы случилось, если бы он понёсся, волоча меня за собой с застрявшей в стремени ногой. Оказавшись на корточках и силясь унять подступивший к горлу комок, я стал осматриваться. Непосредственной опасности вокруг себя я не заметил и, взглянув на лежащее тело, брезгливо перевернул его, извлекая стек из страшной раны. Кровь тут же хлынула струёй и словно иссякший родник стала выливаться короткими толчками, заливая горло и стекая на землю. Не обращая внимания на остекленевшие глаза и кровь на одежде, я быстро обыскал бандита и обнаружил неприятную для себя находку. При всей ясности, что одежда никоим образом не может определить национальность человека, один аргумент способен точно указать на его принадлежность к какой-либо конфессии. Аккурат под страшной раной на груди я обнаружил нательный крестик, православный, покоившийся на очень интересном шнурке. И эта находка оказалась подобно вылитому на голову ушату ледяной воды. Мне как-то и в голову не приходило, что можно ожидать неприятностей с этой стороны. Эта мрачная беззвучная трагедия, разыгравшаяся на границе с Валлонией, вела своими корнями в Смоленск, к организации купцов-контрабандистов. У меня не было железных доказательств, но порою разрозненные факты мозаики моментально складываются в общий рисунок, стоит только встряхнуть её посильнее. Однако ничего нельзя было поделать. Карета медленно удалялась, и из-за кустов мне не было видно, как обрезающие фруктовые деревья крестьяне бросились к ней с двух сторон, стаскивая с козел кучера и останавливая её. Видно не было, но было слышно, как завопил бельгиец, и от этого крика не оставалось никаких сомнений, что это последние произнесённые им слова в жизни. Кучера прирезали садовыми ножами, и время, отделяющее жизнь и смерть пассажиров в карете, исчислялось мгновениями. Я бросился вперёд, как в эту секунду прозвучал сухой треск пистолетного выстрела, а за ним последовал второй. Когда я оказался на месте, пред моим взором предстала вся картина нападения. В луже крови лежал наш верный бельгиец, а возле распахнутой дверцы кареты валялся ещё один труп с обезображенным лицом. Третий участник нападения в это время улепётывал со всей возможной скоростью, и даже верхом на лошади я бы не смог его поймать, так как до спасительного леса ему оставалось не более двух десятков шагов. Но не это являлось проблемой. Вместе с ним к лесу бежали ещё несколько крестьян и уверенности в том, кто из них настоящий преступник у меня не было. Вскоре, после нескольких ободряющих слов, вооружённая разряженным дуэльным пистолетом, тем самым, найденным мною в сундуке с сокровищами, из кареты появилась Полина и её служанка. - Все целы? - спросил я. - Если не считать того бандита, которого я застрелила, то да. Все целы. Или Вы решили, что я могу управляться лишь со шпагой? Бледная служанка попыталась поправить так не вовремя сползшую с плеча меховую оторочку дорожной накидки своей госпожи, как, не издав ни звука, упала в обморок. - Ой! - вскрикнула Полина, заметив оторванную бретельку. - Как же так? - Вот так, - сухо ответил я. - На два пальца ниже и... В том месте, где роскошная брошь скрепляла бретельку, болтался только вырванный 'с мясом' клок меха. Через пару минут, пока одна впечатлительная дама приходила в себя, а затем и вторая, к месту трагедии стали подходить крестьяне. Кто-то побежал в деревню, а двое самых смелых перетащили на обочину мёртвого кучера и, положив его рядом с трупами бандитов, стали что-то обсуждать в сторонке. Судя по обрывкам слов, разговор шёл о том, кому какой предмет одежды достанется из добротного костюма бельгийца и что можно поиметь с остальных. - Госпожа, - тихо произнесла служанка. - Этот мужчина, с порванным горлом, вчера был в замке, и он беседовал с нашим возничим. 'А ведь кучер знал маршрут следования, - подумал я. - И если бы не купленный у баронессы жеребец и этот старинный стек, то неизвестно, как бы всё обернулось'. - Ты точно в этом уверена, Марго? - спросила Полина. - Да госпожа, в лицо его уже не узнать, нос и губы разбиты, но зато я хорошо запомнила, как он показывал ему крест, с двумя лисьими клыками. Нужно только его обыскать. - Не надо обыскивать, - сказал я, вытаскивая из кармана шнурок с амулетами. Марго, это ты видела? Служанка лишь кивнула головой и вдруг упала на колени перед Полиной. - Простите меня, госпожа. Умоляю, простите. Я не думала, что это так важно. - Глупая Марго! - стала отчитывать её Полина. - Ты должна была сразу рассказать мне о своих подозрениях. - Он, - указывая пальцем на мёртвого возничего, произнесла служанка, - очищал от глины лопату во дворе, и наверняка догадался, что монсеньор не клубни выкапывал под тем дубом. А потом он переносил сумку монсеньора, которая стала настолько тяжела, словно в неё положили камни со всей округи. А Ваши новые драгоценности... - Ах ты, мерзавка! - Полина отвесила затрещину служанке. - Тебе же приказали молчать! - Я ни словом, ни обмолвилась, моя госпожа, - рыдая, произнесла Марго. - Ни единым словом. Поль хоть и был трусливым, но не глупым. Он сам обо всём догадался. - Марго, - останавливая ненужные разборки между женщинами, произнёс я. - А почему ты решила, что клыки лисьи? - Мой отец, монсеньор, служит у графа ловчим. Мне ли не знать, какие клыки у лис? Между тем, пока Марго объясняла особенности лисьих клыков, обливаясь потом и тяжело дыша, к карете прибежал управляющий деревни, который под моим нажимом попытался дать хоть какие-то объяснения. Вот только они не несли никакой практической информации: ольденбуржцы, а, может, саксонцы (кто их немцев разберёт) нанялись вчера, за миску похлёбки и пару монет. Был ещё один, но где он? В общем, сдавать дезертиров он не стал, и вся польза от управляющего заключалась в предоставлении двух крестьян, которые согласились доставить карету до ближайшего городка. Договорившись о похоронах нашего кучера, я предоставил управляющему самому решать, что он станет рассказывать властям об убийстве. Стоит ли говорить, что дорога до городка превратилась в сплошное мучение? Управлять деревенской телегой и дормезом, запряжённым шестёркой лошадей, - это далеко не одно и то же. И когда, наконец, мы достигли местного конного вокзала, надеюсь, все вздохнули с облегчением. Крестьяне ушли справляться об обратной дороге, а мне пришлось договариваться о новом кучере. Мужчина с проседью в волосах, видневшейся из-под старой военной шляпы, и первыми симптомами пивного брюха наблюдал за улицей перед входом в контору станции. Сидя на видавшей виды лавочке, он что-то пожёвывал, работая своими челюстями в унисон привязанной рядом лошадке. Та уткнулась мордой в короткую торбу, а он обгрызал хребет вяленой рыбы. Едва я оказался в поле его зрения, как мужчина прекратил жевать, вытер рот и, приподнявшись с лавки, спросил, чем может быть полезен. Принять услуги посредника в моей ситуации оказалось наиболее правильным выходом и, я, не раздумывая, заявил о желании нанять кучера на продолжительный срок. Пройдоха сокрушённо покачал головой, заявляя, что дело весьма хлопотное (хотя я прекрасно понимал, что проволочки ему совершенно ни к чему), и согласился помочь. Я ждал уже добрых сорок минут, когда из станционного здания Ронсе вышел высокий худой человек с острым, как лезвие ножа, лицом. Он двигался по мостовой с некоторыми уклонениями, словно пьяный, но, завидев меня, одёрнул сюртук, поправил шляпу и сумел преодолеть несколько метров разделяющего нас расстояния почти по прямой.