Борисов Алексей Николаевич На правах рукописи (С) Севастополь, 2018г 'Срез времени' (роман) Военно-историческая фантастика, альтернативная история 'Сшивающий время'. (вступление к 'Сшивающий время') К беде и в силу нашего равнодушия, на радость навязываемым авторитетам от истории мы стали скромно оценивать предания старины и легко забывать лиц, чьи ратные деяния на полях брани и труды на нивах созидания могли послужить нам и потомкам весьма назидательным примером как сейчас, так и в будущем. И в этом отношении, к сожалению, нам трудно равняться с народами, с таким успехом раскрашивающими яркими красками малозначительные события, - так как других у них нет, и не было - и подающие их с такой помпезностью, что поневоле начинаешь соглашаться с их великой значимостью. Они гордятся прахом, привезённым камнем, украденным артефактом, сущим пустяком, а мы собираемся каяться и просить прощенья у побеждённых нами врагов. Там, где каждая пядь земли, каждый храм, курган и древнее капище должны быть обследованы со всех сторон, а каждому историческому событию и деятелю прошлого воздано должное, у нас стараются не вспоминать или ещё хуже, прикрыть позорной ширмой забвенья. Настало время разорвать эту грязную тряпку беспамятства, поднять занавес и открыть взору спрятанный за ней богатый гобелен русской истории. 1. Французские каникулы. Макрон открыл глаза и увидел над собой переливающуюся в солнечных лучах пыль. Моргнул и взглянул снова. В солнечных лучах, падавших через окошко на пол, плавали мириады пылинок: они сталкивались и разлетались в разные стороны, иногда замирая в луче и светясь маленькой золотистой звёздочкой, иногда они уплывали за пределы луча, навсегда пропадая из вида, чтобы занявшие их место пылинки вновь повторили уже пройденный когда-то путь. Он лежал навзничь, а над головой нависал серый потолок, потемневший от сажи, многолетних испарений и спёртого воздуха, и лишь узкое окошко, из которого сочились лучи света, приносило хоть какой-то свежий ветерок в совершенно затхлое помещение. Эммануэль попытался привстать и сразу же ойкнул от резкой боли в груди. Казалось, что между рёбер засело что-то инородное и этот предмет причиняет нестерпимую боль, стоило лишь чуточку пошевелиться. Тем не менее, найдя в себе силы, он приподнялся и, превозмогая недуг, молотом отдававший в висках, осмотрелся. Увиденное его не обрадовало. Короткая и жёсткая кровать представляла собой несколько сбитых досок и положенный поверх тощий матрац, набитый соломой. На расстоянии вытянутой руки стояла ещё одна деревянная койка - точно такая же, как и его собственная. Там под серым скомканным одеялом беспокойно ворочался мужчина, тихо постанывая и бормоча проклятья. Рядом лежал ещё один человек, с пропитанным кровью бинтом на голове, беспокоя полным молчанием; потом ещё один и так до самого конца комнаты, терявшегося в какой-то пелене. Неловко извернувшись, да так, что пришлось стиснуть зубы, Макрон повернулся набок, и сразу пришло облегчение в груди, но в следующую секунду стало нечем дышать. Им на мгновенье овладела паника, он кашлянул, потом ещё раз, и воздух вновь попал в лёгкие, давая невероятное наслаждение способностью просто дышать. Приняв наконец-то удобное для себя положение, он пошевелил ногами, попробовал сжать ладони в кулаки: всё получалось. Вместе с этим стук приближающихся к нему башмаков и несколько фраз на латыни, в которых уловил название популярного медицинского препарата, окончательно успокоили - сейчас всё станет ясно. Почувствовав облегчение, он осторожно опустил голову на подушку, наполненную отрубями. Конечно, он в больнице, вот только как его сюда занесло и какое несчастье с ним случилось, он не помнил. Каждый вздох вызывал боль в груди, и именно эта неприятность стала пробуждать в нём отрывистые воспоминания. Они были расплывчаты, всплывали беспорядочными кусками как в калейдоскопе, словно с разных временных пластов в памяти, но потихоньку царившая в голове неразбериха стала приобретать относительную стройность. 'Что же со мной произошло? Боже милостивый, как я сюда попал? Упал с лошади, придавило бревном или лопнула натянутая снасть? - гадал Макрон. - Стоп. Снасть, море, я же спрыгнул в море с корабля. Меня напоили какой-то горькой гадостью, и я не чувствовал ног...'. Он вспомнил свои ощущения, когда ледяная стихия приняла его и сомкнула свои воды над его головой, а тело предательски отказало служить. Словно оказавшись на краю пропасти, он с отчаянным упорством продолжал цепляться за жизнь, зная, что смерть собралась явиться за ним слишком рано и колокол, который должен был по нему позвонить, заслуживал сам быть расколотым. Он не был готов к уходу в небытие и, скорее всего, никогда не будет готов расстаться с жизнью так просто, без всякой борьбы. Что-то в голове наговаривало ему тогда, голосом ломким и полным грусти, что дела земные ещё не закончены, и надо собраться с силами и переломить ситуацию. Неожиданно над ним склонилась бородатая физиономия, обнажая крепкие зубы, и бодрый голос произнёс: - Ну что, гляжу, Вы очнулись? Как самочувствие, где болит? Эммануэль посмотрел вверх на серое, покрытое мелкими морщинками как старый булыжник мостовой лицо, и, собравшись с мыслями, ответил: - Грудь болит, справа. И в голове, словно в тумане. Вдаль плохо вижу, сливается всё. - Это нормально, - отозвался добродушный голос бородача. - Только у мертвецов ничего не болит. У Вас обширная гематома. Вы тут уже несколько дней валяетесь. Имя своё, надеюсь, не забыли? Так, смотрим на мой палец. Глазками влево-вправо. Хорошо. Как Вас, месье... - Моё имя? - больной на секунду задумался и не нашёл что ответить. - Да, имя, месье. Даже у скотины, пребывающей среди людей, есть клички. Впрочем, - пробурчал он, - для нас, врачей, не существует разницы между скотом и людьми, разве что в размерах сердца и печени. Врач засмеялся, и этот смех в висках вновь застучали молотом. Мысленное усилие не вызвало ничего кроме боли. В голове бушевала вьюга, непроглядный снежный круговорот метели обволакивал редкие мысли: 'Забыть собственное имя? - пронеслось в голове Макрона. - А какие имена он помнит? Да и кого? Дьявол бы прибрал этого Видлэна с его постоянными подозрениями, а с ним и жулика Макларена с пустыми акциями и липовыми долговыми расписками'; в памяти также всплыла сестричка Жозефина со своим публичным домом и танцовщица-Кэтти... 'Кэтти, хороша чертовка. Как она, шутя, называла меня? Муля-Мануля?'. - Ну, так как? - настаивал голос. - Не помните? Так я и думал. Тут вчера справлялись по Вашу душу. - Мануля. Нет, Эммануэль. Меня зовут Эммануэль, - вспомнил Макрон. - Очень хорошо, - добродушно произнёс врач. - Видите, месье Эммануэль, Вы уже идёте на поправку. Когда Вас принесли, всего мокрого и бледного, я подумал, что прибыла последняя жертва пожара. Пару дней назад в городе случился большой пожар, и к нам везли в основном с ожогами и ушибами. Однако рыбак утверждал, что нашёл Вас на берегу под причалом, и очень рассчитывал на награду. - Не помню. Ничего не помню, как отрезало. - Что ж Вы такого натворили, если за Вами ищейки приходят? - как бы сам у себя спросил бородач, после чего заботливо поправил подушку и одёрнул одеяло. - Может, хотите похлебать горячего? А то ведь холодно, хоть и конец не самой лютой зимы, но дров уже практически нет, а сестричка сейчас принесёт лукового супчика. Покушаете и сразу пойдёте на поправку. Так как насчёт супчика? Вкусный, наваристый, густой, только что с плиты. - Пожалуй, - тихо произнёс Макрон, - я бы не отказался и от чего-нибудь покрепче. Но и суп сойдёт. Спустя пару часов, когда Эммануэль набирался сил, посапывая на подушке, бородатый доктор общался за стаканчиком вина с представителем жандармерии. Тем самым, интересовавшимся давеча о здоровье Макрона. Сомнительный тип по имени Пьер, елейный в речах, как щедро приправленный оливковым маслом неаполитанский салат и неприятный в поступках как, как вишнёвая косточка под простынёй на ложе, выспрашивал и тут же анализировал, пытаясь задействовать в своих соображениях собеседника. - Так, значит, ничего не помнит, или не захотел говорить? - заключил жандарм. - И про русского тоже ничего? - Он имя-то своё еле вспомнил, - пожав плечами, ответил врач. - Поверьте, месье. Хоть я здесь и без году неделя, за свою практику я навидался всякого, и то, что он выжил, уже чудо. А память... Это такая тонкая материя, где медицина, увы, бессильна. - Может быть, может быть, - скороговоркой произнёс жандарм. - Только мой начальник и с мёртвого умеет спросить. Делайте всё возможное и невозможное, но узнайте у Макрона, куда подевался Видлэн вместе с русским. Я навещу Вас завтра, и возможно, послезавтра. Но лучше послезавтра нам не встречаться, поверьте моему опыту. *** У меня было ощущение, будто я погрузился в вечную зиму. Стоял нестерпимый холод и абсолютная тьма. И тут, совершенно внезапно всё заиграло яркими красками. Сон превратился в сказку. Когда-то возможность попасть в итальянский Милан или Венецию было верхом моих мечтаний. Что может быть интереснее, чем затеряться в причудливом переплетении городских каналов, рыночных площадей и узких, мощённых камнем переулков? Но после той жуткой ночи под Тулой несколько месяцев назад, я едва не поклялся себе, что не стану пускаться ни в какие, даже самые невинные приключения. И сейчас я оказался в городе своей мечты. Я вздохнул, чувствуя, что какой-то уголок души жаждет чего-то нового, возбуждающего. Казалось, прошла целая вечность с той поры, когда я с радостью ждал того момента, как 'чёртово ядро' позовёт меня броситься в омут неизведанного, с целью разгадать очередную, не дававшую мне покоя тайну. Помимо собственной воли я сделал шаг вперёд и тут же услышал гул города, почувствовал его запах. С замирающим сердцем я смотрел на него и понял: мы не меняемся, мы всё больше становимся собой. 'Зафиксирован сбой в работе процессов. Выбранный режим, - и снова набор точек разнообразной величины и цвета. - Напоминаю, оператором выбран сектор повышенного риска. Примите меры безопасности для успешного окончания путешествия'. *** Когда мы покидали уютную гостиницу, выходящую своими окнами на площадь Сен-Совёр в Лилле, взошедшее над горизонтом солнце светило нам прямо в глаза. Друзья наверняка уже в водах Северного моря, и мне оставалось лишь пожелать им удачи и заняться своими делами. Моё недолгое мгновение радости исчезало, уступив место печали - давней моей спутнице. Разумеется, не стоит винить в моём неважном настроении дурной сон и последствия праздничных мероприятий, которые происходили вчера в городе и затронули нашу гостиницу. Раз уж угодил в чужой монастырь, будь добр, следуй его Уставу. Наблюдательные люди давно заметили тот странный факт, что все отрасли промышленности, питающие удовольствия и зрелища, никогда не достигают такого полного расцвета, как во времена всеобщей нищеты и коммерческих и политических кризисов. Как видится мне, общество ищет в удовольствиях отсрочки своим страданиям или забвения своих беспокойств. Я привожу этот факт так, как он есть, не объясняя его, просто стоит посмотреть вокруг. Франция ведёт войну, терпит лишения, голодает, жертвует многим, прежде всего своими людьми, и все эти празднования, как пир во время чумы. Все думают: будет день - будет пища, и сегодняшний день не станет исключением. Глупцы, лавина несчастий уже начала свой путь. Впрочем, забудем о плохом. Над моей головой простиралось безоблачное небо, в бездонной вышине которого пролетали стайки птиц, пережившие эту зиму и вырвавшиеся на свободу. Всё шло замечательно. Мой план включал в себя несколько более долгое путешествие на второй день, и проходить оно должно было в основном по сельской местности, которая, хотя была красивой и плодородной, не представляла для меня особого интереса, за исключением одного места - окрестностей замка Флер. Учитывая это обстоятельство, мне стоило подготовиться. - Зачем Вы дали распоряжение кучеру купить лопату? - Спросила у меня Полина, когда я закрепил шанцевый инструмент и перенёс один из сундуков с верхней одеждой внутрь кареты. - У меня всё тело затекло и болит оттого, что вчера ехали целый день. А сегодня станет ещё хуже, так как места и вовсе не осталось. - Завтра будет ещё хуже, - без всякого сочувствия ответил я. - Но Вы с этим справитесь, так как будете знать, за что страдали. Довертись мне. Садитесь в карету, нам пора. Мне послышалось, как виконтесса в ответ притопнула ногой и даже фыркнула на мои слова: - Я уже начинаю жалеть о тесной каюте и тревожном поскрипывании мачт. Минут сорок Полина выпытывала у меня, из-за чего ей предстоит пострадать, и, в конце концов, глубоко вздохнув от однотипных пейзажей с полями, лесами, виноградниками и садами по обе стороны дороги задала этот вопрос служанке. - Откуда мне знать, Ваша Светлость? - тихо ответила та. - Монсеньор не разговаривает со мной. Велит сделать то или другое, и не объясняет зачем. Дорога тем временем вилась по широким равнинам на восток, к Бельгии, и с каждой минутой становилось заметно, как набирает силу лёгкий ветерок. Вопросы и жалобы Полины струились мимо моих ушей, словно ручей, они стали такими привычными, что я перестал их слушать. Да мало ли о чём могут говорить женщины? Если не считать совета почаще произносить комплименты, я не обращал на пустую болтовню внимания, погрузившись в собственные мысли. - Когда и где мы будем завтракать? - вдруг спросила Полина. - Вокруг одни поля. - Вы голодны? - уточнил я, наблюдая, как виконтесса не находит себе места. - Нет, - ответила та, полным сарказма голосом. - Просто поинтересовалась. Конечно, я хочу есть. - Наш кучер хорошо знает дорогу, я расспросил его сегодня. Думаю, где-нибудь в красивом месте, он остановится. Я с самого начала пути предупредил его об этом. Там должна быть вода с травой для лошадей и дуб с широким раздвоенным стволом, чтобы нам можно было прислониться спиной. - Вы так уверенно говорите, мой друг, словно недавно были здесь. Впрочем, я даже в этом уверена. Вскоре мы свернули с дороги и сделали остановку у едва заметного ручейка и растущего в гордом одиночестве приметного дерева. Напротив крутого овражка, по моей подсказке, прямо под дубом виконтессе постелили подстилку со шкурой и сервировали на скатерти лёгкий завтрак. Кучера-бельгийца я тут же отправил с посланием в замок, а сам, предупредив Полину, чтобы она сразу окликнула меня, если кто-нибудь станет приближаться, прихватил с собой лопату и двинулся по направлению к склону, стараясь не отклоняться от маршрута. Наконец моё довольное лицо овеял свежий, прохладный ветерок азарта, так как раздвоенный ствол дуба стал казаться одним целым. Учитывая этот примитивный пеленг, я стоял в нужном мне месте. Впрочем, не было нужды ничего искать. Годы, прошедшие со времени последней осады Лилля, оказались недостаточным, дабы скрыть земляные работы, проделанные девятнадцать лет назад. Лопата вонзилась в глиняный пласт, и первый шаг был сделан. Вскоре я отёр рукавом рубахи со лба капли пота, посмотрев на свой инструмент. Железная лопата, воткнутая в кучу влажной глины, была слишком тяжёлой, чтобы орудовать ею почти три четверти часа без перерыва. Требовался отдых, и мне пришлось остановиться. Опёршись на рукоять, и от всего сердца желая отложить работу на часок-другой, я вздохнул. 'Но, увы, - пришло понимание, - что нельзя, то нельзя. Время дорого'. Следившая за тем, чтобы нас никто не обнаружил, Полина заглянула в отрытый на склоне грот и недовольно цокнула языком. - Тут невыносимый ветер, - произнесла она, успевшая за всё это время основательно продрогнуть. - Можно мне спуститься к Вам? - Ваша Светлость, если Вы спуститесь, а сделать это можно лишь напротив грота, мне придётся бросать глину прямо на Вас, - ответил я. - Потерпите, недолго осталось. Делайте вид, что Вы созерцаете за завтраком красоты природы. Однако мои слова пропали втуне, и мне пришлось выслушать объяснения. И как водится, они были до самых мелочей подробны, что хотелось прикрыть уши, а открывши их через какое-то время услышать: - В конце концов, я сыта и проглядела эти места уже до дыр. Мне до коликов в животе опротивело смотреть на дорогу, карету, и сидящую в ней служанку, в тепле, заметьте. Я был вынужден воткнуть лопату и подойти к Полине. - Если нас застанут за этим занятием врасплох, - произнёс я, - то Вам не достанется знаменитая брошь Марии де Медичи, а мне придётся убить всех свидетелей. Вы этого хотите? - Вы серьёзно? Чем же она знаменита?