– Подробности, Жак! – Трактирщик толком ничего не знает. Разыскиваемая карета появилась ночью. Судя по тому, что при них оказалось пять оседланных лошадей, людей Ващиковского вы больше не увидите. – Жаль, Ващиковский умел развеселить. Какие соображения? – Этот каплун рассказал, что постояльцы с утра подсчитывали деньги за столом и говорили о продаже коней. – Жак, распорядись насчет обеда, на все про все два часа, – произнесла Жульет, после чего повернулась к кучеру спиной и направилась к своему спутнику. – Милый Альхен, наше путешествие продолжается, мы едем в Калугу. – «Там и перехватим», – подумала она. * * * Мрачная ночь уступила место свежему, прозрачному и, к моему удивлению, совершенно безоблачному утру. Благословенно его сияние! Два дня постоянной мороси в дороге могут свести с ума кого угодно. И эта ранняя пташка, чирикающая за окном, была принята мною как добрый знак. К тому же благополучно разрешилась судьба трофеев. Лунич без всякой задней мысли принял у нас строевых лошадей, пики и даже мешки с одеждой и сапогами (сабли и пистолет самим пригодятся). Легко согласился с назначенными суммами и в качестве оплаты выставил своих крепостных. Представить себе, что здесь не обошлось без подвоха, я бы не смог, ни при каких обстоятельствах. Не тот человек Ефим Павлович. И был прав, он отдавал семью староверов. Лет пять назад тут проезжал или задержался на некоторое время какой-то раскольничий поп, и в результате его «подрывной» деятельности целая семья стала креститься двумя перстами, тем самым портя статистику местному приходу. Самому Луничу на все это было бы плевать с высокой колокольни. Если не вдаваться в подробности, то его рассуждения строились так: трехдневную барщину, как и все семья, отрабатывает; старшие сыновья обувь тачают и младшие шьют потихоньку; не бузят, все смирные – вот и ладненько. Но ладком не вышло, появилось подношение Святейшему Правительственному Синоду от епископа, где черным по белому было написано: «треба исправлять»[23]. А как проще всего решить проблему? Избавиться от нее. В итоге я еще оказался должен Ефиму Павловичу за телегу, за лошадку, за козу и трех кур с петухом, пусть и символическую сумму в три рубля, но все же. Самому же переселенцу необходимо было выправить «прокормежное письмо», вписать туда словесный портрет главы семейства, имена и отчества супругов, их детей, а также место, откуда следуют и куда направляются, для дальнейшей подачи в «контору адресов»[24], где это все переписывалось на специальный бланк за десять копеек. Фактически, если крестьянин не направлялся на заработки или в другую губернию, до «адресного билета» дело не доходило. А уж как и куда ехать надо, когда деньга выдана, – крестьянин сам разберется. Так что из именья Лунича все выезжали с приподнятым настроением: мы, так как снова оказались налегке; а чета Горбачевых, так как временно избавлялась от лишнего внимания и могла семь дней в дороге ни в чем себе не отказывать, находясь на «казенном» коште. До полудня карета и телега ехали друг за другом, и хорошо, что все держались вместе. Дорога превратилась черт знает во что. Там, где она проходила по низовым лугам, присутствовало болото, а накатанные когда-то колеи – переметнулись в грязевые траншеи. Ландо проваливалось по самые ступицы, и пару раз Горбачев со старшими сыновьями буквально вытягивали нас. И лишь на подъезде к Калуге можно было четко обозреть границы недавней непогоды. Посовещавшись с Полушкиным, я принял решение: телега с крепостными сразу после пересечения Оки по мосту направлялась к зданию органов правопорядка, где глава семейства получал новый документ, и уже самостоятельно добирались до Вязьмы. В дальнейшем, если ничего не случится, уже через четыре дня они должны были оказаться в Смоленске у конторы Анфилатова и выполнять уже отданные там инструкции. Маршрут этот, без сомнения, являлся наезженным, и для того чтобы заблудиться или тем более потеряться в дороге, надо было сильно постараться. Мы же, не заезжая в город, сразу следуем к монастырю Тихонова пустынь, где и заночуем. Все или почти все, что происходило этим вечером, увы, было обречено на то, чтобы получить оценку от наших противников. И она оказалась невысокой. Мы не заметили, как от моста бросилась врассыпную стайка мальчишек, не придали значения и группе паломников, на телах которых свободного места для клейма не осталось, и, дегустируя настойку, оказались фактически безоружными, когда в комнату вошла женщина в мужском платье. Вид из крохотного окна хмурого гостевого дома на мокрые кирпичные стены монастыря, отделенные от меня Вепрейкой, ну никак не мог радовать моих глаз, особенно после вновь начавшегося унылого моросящего дождя. Боги, словно изнемогающие в безуспешных попытках вызвать мольбы людей прекратить напитывать землю влагой, все продолжали и продолжали насылать ненастья. Так и хотелось сказать: «Не молятся здесь уже ни дождю, ни грому с молниями. Успокойтесь!» И если в довершение всего календарь показывает четвертый день второго месяца лета, а я еще ни разу не купался в речке, и воздух между тем трое суток отягощен моросью, тогда согласитесь сами, в пейзаже этом представлено все, что способно нагнать тоску. Вот и спасались мы с Полушкиным от хандры купленной тут же рябиновой настойкой в тесном номере с печкой-голландкой, от которой уж точно не пустишься в пляс. Сейчас даже можно было позавидовать Тимофею, вольготно устроившемуся в амбаре. Подняв тост, в этот раз за нашего славного боевого друга и кучера, мы даже не услышали, как отворилась дверь. – Добрый вечер, месье, – сказал незнакомец и прикрыл за собою дверь. – Добрый, – сказали мы с Полушкиным одновременно и в этот момент подобрали отпавшие челюсти – незнакомец снял шляпу. – А я вас ищу, ищу, месье Иван Иванович, а вы все убегаете от меня и убегаете. Наобещали мне любви, а сами? – Я ничего не обещал, – стал выкручиваться Полушкин. – Как же, а кто сказал, что я достойна стихов? А? Станете отрицать? Так я сейчас вам их сама прочту. Она была красива. Лицо ее, даже когда на нем выражалось досадливое недоумение, казалось необыкновенно интересным и привлекательным. Еще бы, она была в расцвете молодости, и очертания ее стройного стана отличались на редкость уместной округлостью, свидетельствуя о зрелости, равно как и о гибкости, и свои двадцать два года она несла легко и непринужденно. И дело не в специальных гимнастических упражненьях – сама природа наградила ее всем этим. Жульет поставила ногу на табурет и вынула из сапога своей тонкой в запястье рукой сложенный квадратиком и перевязанный красной лентой листок бумаги, и свет от горящих свечей в этот момент осветил ее лицо. У нее был, по выражению поэтов, несколько утомленный цвет лица, крупный рот с полными губами, сверкающие жемчугом ровные зубы, милые ямочки на щеках, чуть вздернутый нос, и, когда она улыбалась – а улыбалась она редко, – ямочки начинали играть, создавая кукольную внешность. Опаснейшее оружие для одиноких мужчин, вкупе с прелестными, искрящимися умом глазами – светло-изумрудными, сияющими то быстрым, то медлительно-нежным взором. Стянутые на затылке и связанные бантом густые белокурые волосы, искусно спрятанные за воротник, контрастировали с черным шейным платком, скрывающим какую-то тайну. На приеме у градоначальника ее изящную шею также покрывал шарф. Впрочем, иных контрастов и не было, как и примет в одежде: все черное. – Tout sera clair, au moins[25]! Ах, все забываю, месье Полушкин, французский – не сильная ваша черта. Прочтите, прежде чем задавать вопросы. Исходя из короткого письма – перед нами находился властный представитель, принявший упавшее в связи с реформой знамя Тайной экспедиции, – заверенного печатью соответствующего комитета и подписью. Для несведущего человека – весьма грозная бумага, заставляющая «падать ниц и отбивать поклоны», а если присмотреться, к сожалению для целого департамента, легко подделываемая. Я мог бы даже допустить, что нам предъявляли подлинник, но те обстоятельства, при которых все это происходило, говорили об обратном. – Вы уже совершили одну ошибку, – продолжала свой монолог дама, – месье, страшную ошибку. И если сегодня в этом кто-то еще может сомневаться, то уже завтра никаких сомнений не останется. Так что без глупостей. Штуцер и лекало с вами? – В ландо, – ответил поручик. – Я так и предполагала. Вы, Иван Иванович, пока посидите, а мы с вашим другом немного прогуляемся, до ландо. – Позвольте одеться, – попросил я. Жульет недобро усмехнулась и вышла из комнаты, кивнув: мол, валяйте. В коридоре кто-то держал свечу, и это не ускользнуло от моего внимания. – Иван Иваныч, – прошептал я Полушкину на ухо, застегивая редингот, – нас сейчас станут убивать. Письмо – подложное. У меня в саквояже револьвер, вы видели, как я из него стрелял. Просто взведите курок и жмите на спусковой крючок, пистолет самовзводный, никаких подсыпаний пороха. Шесть выстрелов подряд. – А как же вы? – так же тихо прошептал поручик. – У меня есть чем удивить. Если что, прорывайтесь к ландо, там арсенал. Вскоре мы вышли на крыльцо гостевого дома. Как я и предполагал, Жульет была не одна. За дверью стояли два мордоворота, а третий, несомненно, самый опасный, с синяком под глазом и с палкой с набалдашником, страховал каждый наш шаг. Но и это оказалось не все. У конюшни, возле амбара, на углах дома: везде стояли люди. С десяток в общей сложности – и это только те, которые показались на глаза. Вполне возможно, это было сделано намеренно, так сказать, показать силу во избежание излишних идей, но мне от этого стало не легче. Все они были вооружены: кто пистолем, кто тесаком, а кто и вовсе кистенем или дубинкой. В каретном амбаре горел масляный светильник, и колыхавшийся на сквозняке огонек на кончике фитиля освещал весьма скверно, но этого света оказалось достаточно, дабы разглядеть всю сложившуюся картину. Чемоданы были вскрыты и разбросаны, а возле них, на соломе, валялся связанный и избитый Тимофей. – Ваш кучер, – с толикой восхищения и я бы даже сказал с лестным и нескрываемым интересом, произнесла мадам, – известная скотина! Даже Жак не смог с ним совладать. – Ты как там, Тимофей? – спросил я. – Жив, вашблагородие. Ретировались бы вы отсель. Тот, что с палкой, собрался было пнуть Тимофея, но остановился, повинуясь невидимому мне жесту от Жульет. – Доставайте штуцер! – требовательно произнесла она. – Да, да, сию минуту, – произнес я и добавил для Тимофея: – Хреново ты залег там, гренадер, скатись к колесу. Я нажал на клавишу замка, и закрепленный позади ландо контейнер в виде вытянутого шестигранника распахнулся. В этом водонепроницаемом отделении, вместе с запасом пороха и пуль в кожаных чехлах лежали два кавалерийских штуцера. Одной рукой я протянул кофр в сторону мадам, а второй утопил полку вниз, и как только та опустилась под край, открылось второе отделение. – Bien! Voyons[26]. - сказала Жульет, протягивая руку. Мордоворот с палкой и я стали действовать практически одновременно. Он ткнул мне набалдашником в лицо, а я с

Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.