Я толкаю дверь в мамину комнату и оказываюсь в облаке духов «Шалимар», возможно, с примесью сигаретного дыма. Надеюсь, здесь она не курила. Мама сидит перед зеркалом в своем шелковом кимоно, деловито очерчивая губы своим фирменным ярко-красным цветом. — Боже мой, какое убийственное выражение лица. Чего ты хочешь, дорогая? Дорогая. Какая извращенная жестокость чувствуется в этом слове. Мой тон спокоен и взвешен. Сегодня я веду себя лучше всех. — Оливия будет хорошо себя завтра вести, правда? Мама устало вздыхает. Потом отпивает из бокала напротив нее. Выглядит подозрительно похоже на мартини. Класс, она уже начинает с крепких напитков. — Я выбрала ее подружкой невесты, — говорю я. — У меня был выбор еще из двадцати человек. — Это не совсем правда. — Но она ведет себя так, будто это непосильная ноша. Я почти ни о чем ее не просила. Она даже не пришла на девичник, хотя для нее была свободная комната в доме. Это выглядело так странно… — Я могла прийти вместо нее, дорогая. Я смотрю на нее. Мне бы и в голову не пришло, что она хотела пойти. Кроме того, я бы ни за что на свете не пригласила свою мать на девичник. Тогда бы он превратился в скучную посиделку. — Слушай, — снова начинаю я, — это все неважно. Это уже в прошлом. Но она может хотя бы попытаться выглядеть так, будто счастлива за меня? — У нее был тяжелый период, — говорит мама. — Ты имеешь в виду то, что ее бросил парень, или что там с ней произошло? Они встречались всего пару месяцев, если верить ее «Инстаграму». Вот это я понимаю, великая романтическая история! — несмотря на все мои благие намерения, в голос прокралась нотка раздражения. Маме сейчас более важно как можно четче прорисовать свои губы. — Но дорогая, — говорит она, закончив. — Если подумать, вы с красавчиком Уиллом тоже не так уж и долго были вместе. — Это совсем другое дело, — раздраженно отвечаю я. — Оливии девятнадцать. Она еще подросток. Подростки думают, что любят, хотя на самом деле это просто гормоны играют. Я тоже думала, что влюблена, когда была в ее возрасте. Я вспоминаю Чарли в восемнадцать лет: глубокий коричневый загар, белая линия, иногда видимая под его шортами. Мне пришло в голову, что мама не знала — или не хотела знать — о моих юношеских любовных историях. Она была слишком занята своей личной жизнью. И слава богу. Вряд ли хоть какой-нибудь подросток хочет пристального родительского внимания. И все же я не могу не понимать, что все это лишь доказывает, что с Оливией они гораздо ближе, чем когда-либо были мы. — Когда твой отец меня бросил, — говорит мама, — вспомни, что мне было примерно столько же. И у меня был новорожденный ребенок… — Я знаю, мам, — заверяю я так терпеливо, как только могу. Я слышала историю о том, как мое рождение разрушило то, что вероятно стало бы удачной карьерой моей матери. — Ты знаешь, каково мне пришлось? — спрашивает она. Ну вот, началось: все по старому сценарию. — Пытаться устроить карьеру и ухаживать за малышом? Пытаться заработать и хоть чего-то добиться? И все ради того, чтобы элементарно прокормить нас. «Тебе необязательно было продолжать пытаться стать актрисой», — думаю я. — «Если ты действительно пыталась прокормить нас, то это не самый разумный способ. Нам необязательно было тратить весь твой мизерный доход на квартиру в центре Шафтсбери-авеню и голодать из-за этого. Я не виновата, что ты не думала головой, когда была подростком, и из-за этого залетела». Как обычно, ничего из этого я не говорю вслух. — Мы говорили об Оливии, — говорю я вместо этого. — Нууу, — протягивает мама. — Давай скажем так, Оливия пережила немного больше, чем просто неудачные отношения. Она рассматривает свои блестящие ногти — тоже ярко-красные, как будто она окунула пальцы в кровь. «Ну конечно, — думаю я. — Это же Оливия, так что у нее все по-особенному». Осторожнее, Джулс. Не будь злой. Веди себя хорошо. — А что тогда? — спрашиваю я. — Что еще случилось? — Я не в праве говорить. — Это как-то на удивление тактично, учитывая характер моей матери. — И к тому же — в этом мы с Оливией похожи — у нее высокий уровень эмпатии. Мы не можем просто… задушить наши чувства и сделать вид, как некоторые люди. Я знаю, что в каком-то смысле это правда. Знаю, что Оливия правда принимает все близко к сердцу, причем слишком близко. Она всегда возвращалась домой из школы с царапинами от игр и синяками из-за того, что постоянно во что-то врезалась. Она кусает ногти, у нее выпадают волосы, она слишком загоняется. Она «ранимая». Но еще она избалованная. И я не могу не чувствовать скрытой нападки в мамином комментарии про «некоторых людей». Просто то, что остальные не выставляют все на всеобщее обозрение, просто то, что мы нашли способ управлять своими чувствами, — не значит, что их нет. Дыши, Джулс. Я вспоминаю, как странно смотрела на меня Оливия, когда я ей сказала, что счастлива видеть ее в качестве подружки невесты. Я не могла не ощутить боль, когда, примеряя платье, она выскользнула из своей одежды и открыла свое стройное тело без растяжек. Я знаю, она чувствовала, что я на нее смотрю. Она, конечно, слишком худая и слишком бледная. И все же она бесспорно выглядела великолепно. Как одна из тех героиновых моделей девяностых: Кейт Мосс, развалившаяся на кровати со сверкающей гирляндой позади нее. Глядя на нее, я разрывалась между двумя чувствами, которые всегда испытываю, когда речь заходит об Оливии: глубокой, почти болезненной нежностью и постыдной, тайной завистью. Пожалуй, я не всегда относилась к ней настолько тепло, насколько могла бы. Теперь она стала старше, немного поумнела — и в последнее время, особенно после моей помолвки, стала заметно спокойнее. Но когда Оливия была моложе, она таскалась за мной, как радостный щенок. Я слишком привыкла к ее проявлениям безответной привязанности. Даже несмотря на мою зависть. Мама внезапно поворачивается ко мне. Ее лицо становится очень серьезным, что совсем на нее не похоже. — Послушай, у нее были тяжелые времена, Джулс. Ты не знаешь и половины. Бедная девочка так много всего пережила. Бедная девочка. Тогда я это чувствую. Я думала, что уже привыкла. И со стыдом понимаю, что все не так: за грудной клеткой я ощущаю маленький укол ревности. Я делаю глубокий вдох. Напоминаю себе, что вот она я, выхожу замуж. Если у нас с Уиллом будут дети, их детство не будет похоже на мое — мама со своей вереницей любовников, все эти актеры вечно «на пороге серьезного прорыва». Кто-то находил мне укромный уголочек, прямо на верхней одежде, чтобы я могла поспать на бесконечных тусовках в Сохо, потому что мне было всего шесть, а всех моих одноклассников родители уже несколько часов назад уложили в кроватку. Мама отворачивается к зеркалу. Она щурится на свое отражение, собирает волосы, скручивает их на затылке. — Надо хорошо выглядеть для новоприбывших, — говорит она. — Ну разве они не красавцы, все эти друзья Уилла? О боже. Оливия и понятия не имеет, как хорошо ей жилось, как ей повезло. У нее все было нормально. Когда ее отец, Роб, был дома, мама становилась этакой образцовой матерью: готовила обед, отправляла ее спать в восемь вечера, у Оливии была комната с кучей игрушек. В конце концов маме надоело играть в счастливую семью. Но уже после того, как у Оливии случилось полноценное, счастливое детство. Уже после того, как я начала ненавидеть эту малявку за то, что у нее есть все, в чем она даже не отдает себе отчет. Меня так и подмывает что-нибудь сломать. Я хватаю свечу «Сир Трюдон» с туалетного столика, сжимаю ее и представляю, каково это — смотреть, как она разлетается вдребезги. Я больше так не делаю — теперь у меня все под контролем. Я точно не хочу, чтобы Уилл увидел эту мою сторону. Но в кругу семьи я понимаю, что деградирую, что позволяю всей этой мелочности, зависти и боли вернуться, пока не становлюсь подростком-Джулс, которая расписывает план, чтобы сбежать. Я должна быть сильнее этого. Я проложила свой путь. Я построила все сама — нечто стабильное и сильное. И эти выходные это только подтверждают. Мой победный марш. Я слышу, как за окном глушат мотор лодки. Наверное, Чарли приехал. С Чарли я почувствую себя лучше. Я ставлю свечу на место. Ханна. Плюс один К тому времени, когда мы наконец-то достигаем более спокойных вод бухты, меня уже трижды стошнило, я промокла, промерзла до костей, чувствую себя выжатой, как тряпка; я цепляюсь за Чарли, как за спасательный круг. Не знаю, как я выйду из лодки, потому что ноги ватные. Интересно, Чарли стыдно появляться со мной в таком виде? Он всегда ведет себя немного странно с Джулс. Моя мама назвала бы это «задирать нос». — Вот, смотри, — говорит Чарли, — видишь там пляжи? Песок и правда белый. Я вижу, как море на мелководье приобретает изумительный аквамариновый оттенок, как свет отражается от волн. С одного конца остров срезается крутыми утесами и гигантскими выступами. На другом конце, прямо на мысе, стоит кажущийся издалека крошечным замок, возвышающийся над несколькими обрывами и грохочущим внизу морем. — Посмотри на замок, — говорю я. — Думаю, это «Каприз», — решает Чарли. — По крайней мере, так его называла Джулс. — Да уж, богачи любят всему придумывать названия. Чарли оставляет это без комментариев. — Мы будем спать там. Так здорово. И это отличное развлечение. Я знаю, что этот месяц всегда дается тебе непросто. — Да, — киваю я. Чарли сжимает мою руку. Какое-то время мы оба молчим. — Ну и, знаешь, — внезапно добавляет он. — Побудем без детей для разнообразия. Снова почувствуем себя свободными людьми. Я бросаю на него взгляд. Это что, нотка сожаления в его голосе? Да, правда, в последнее время мы только и делали, что оберегали жизнь двух маленьких человечков. Иногда мне кажется, что Чарли немножко ревнует, учитывая, сколько любви и внимания я уделяю малышам. — Помнишь, как было раньше? — спросил Чарли час назад, пока мы проезжали через живописный сельский пейзаж Коннемары, любуясь красным вереском и темными склонами. — Когда мы садились в поезд с палаткой и отправлялись куда-нибудь в поход на выходные? Боже, кажется, что это было уже так давно. Тогда мы все выходные напролет занимались сексом, отвлекаясь только для того, чтобы поесть или прогуляться. У нас всегда были деньги. Да, теперь мы богаты по-другому, но я понимаю, к чему клонит Чарли. Мы стали первыми в нашей компании, у кого появились дети, — я забеременела Беном еще до того, как мы поженились. И хотя я ничего не поменяла бы, все же я думаю, не упустили ли мы пару лет беззаботного веселья. Во мне есть еще одно «Я», и иногда кажется, что оно утеряно безвозвратно. Девушка, которая всегда согласна выпить еще бокал, которая любит танцевать. Иногда мне ее не хватает. Чарли прав. Нам необходимы спокойные выходные наедине друг с другом. Я только хотела, чтобы наш первый настоящий побег за много лет выдался не на гламурную свадьбу наводящей на меня страх подружки Чарли. Я не хочу слишком сильно задумываться о том, когда мы в последний раз занимались сексом, потому что знаю — ответ будет слишком удручающим. В любом случае, довольно давно. В честь этих выходных я сделала свою первую эпиляцию зоны бикини за… боже, долгое время, не считая тех восковых полосок, которые в основном так и лежат в шкафу в ванной. Теперь, когда у нас появились дети, иногда кажется, что мы больше похожи на коллег или партнеров в маленьком любительском стартапе, которому мы посвящаем все внимание, но никак уж не на любовников. Любовники. Когда мы в последний раз так о себе думали? — Черт, — говорю я, чтобы отвлечь себя от этих мыслей. — Ты посмотри на этот шатер! Просто громадный. Он такой большой, что скорее похож на крытый город, чем на одиночную постройку. Если кто и закажет себе по-настоящему шикарный шатер, то это точно Джулс. Вблизи остров выглядит еще враждебнее, чем казалось издали. Поверить не могу, что мы будем жить в этих непроходимых дебрях следующие пару дней. Когда мы подплываем ближе, я вижу скопление маленьких, темных зданий позади «Каприза». А на вершине холма, возвышающегося за шатром, — полоса темных очертаний. Сначала я думаю, что это люди; армия фигур, ожидающая нашего прибытия. Вот только они кажутся неестественно неподвижными. Когда мы подплываем ближе, я осознаю, что странные фигуры похожи на надгробные плиты. И то, что выглядело как головы, — на самом деле кельтские кресты, вписанные в окружность. — А вот и они! — говорит Чарли и машет рукой. Теперь я вижу силуэты на причале, машущие в ответ. Приглаживаю волосы руками, хотя мой неудачный опыт подсказывает, что от этого они только сильнее растреплются. Жаль, что у меня нет бутылки воды, чтобы избавиться от кислого привкуса во рту. Когда мы подходим ближе, я уже могу разглядеть людей. Я вижу Джулс, и даже с такого расстояния ясно, что она выглядит безупречно: единственный человек, который может носить белое в таком месте и не испачкаться. Рядом с Джулс и Уиллом стоят две женщины, которые, по моему предположению, должны быть родственницами Джулс — их выдают блестящие темные волосы.