Что должен испытывать человек, который всегда чувствовал себя белой вороной, а потом внезапно встретил кого-то с таким же оперением? Радость, что он не один? Раздражение по той же причине? Глядя в иллюминатор на разбросанные вокруг Осло многочисленные островки, прислушиваюсь к своим ощущениям. Раньше мне не приходилось оказываться в подобных обстоятельствах, и сейчас я определенно не в восторге, что кто-то другой тоже умеет управлять снами. Еще больше мне не нравится, что этот кто-то узнал о моих способностях, когда я пыталась его соблазнить… Невольно вспоминаю полумрак украшенной арабесками комнаты. Запах сандала. Касающийся моего живота горячий язык. Облизываю пересохшие губы. Ну ты и вляпалась, Ли. Из всех, к кому можно было подкатить, выбрала самого безумного. Если он, как и я, путешествует по чужим снам, не хочу даже думать о том, чем рискует обернуться эта встреча. Нервно стучу пальцами по колену. Перспектива обнаружить Зейна в собственном сне категорически меня не устраивает. Ненавижу терять контроль над ситуацией. В такси до дома титаническим усилием воли не закрываю глаза. Знаю, что стоит сделать это лишь на секунду, и я усну прямо на заднем сиденье новенького универсала. Не то чтобы я боялась этого, в конце концов, мы не в дешевом ужастике середины 90-х4, где маньяк с обожженным лицом терроризирует людей во снах. Все намного проще – у меня слишком много планов на сегодня. Прошу водителя остановиться у ближайшего супермаркета и возвращаюсь с двумя банками энергетика. Поддеваю круглый язычок, слышу характерный шипящий звук открывающейся газировки, делаю глоток, чувствую на языке сладкий синтезированный вкус. Бинго. Как говорят великие, «все, что нас не убивает, делает нас бодрее». Прости, старина Ницше, но в этот раз победил таурин5. Добравшись до дома, первым делом иду в душ. Меня преследует фантомный запах благовоний. Еще немного, и я поверю, что волосы действительно пахнут не шампунем, а мускусом. Холодные струи воды отрезвляют. Выдавливаю на ладонь гель для душа и прокручиваю в голове все, что нужно успеть. Пункта всего два, но на каждый уйдет минимум несколько часов. Первый – заехать к маме за Тыквой. Второй – отобрать удачные фото из поездки в Марокко. Тыква – моя кошка. Уезжая из Осло, я всегда оставляю ее у мамы. Очень удобно: и у кошки достаточно пространства в загородном доме, и маме нескучно, тем более что она редко куда-то выходит (не считая безуспешных попыток выйти в астрал). Не представляю, что бы началось, узнай мама о моих снах. Выхожу из ванной, вытираю волосы полотенцем, достаю из шкафа свежую одежду: широкие джинсы, простую белую майку, бесформенный черный свитер. Спустя полчаса допиваю вторую банку энергетика и выхожу на улицу. Зашнуровываю тяжелые армейские ботинки, застегиваю кожаную куртку, сажусь на байк, вставляю наушники. Ритмичный бит хауса – мой любимый саундтрек на дороге. Знаю, что слушать музыку во время езды – не лучшее решение, но не могу отказаться ни от этой привычки, ни от мотоцикла, который смотрится дико среди велосипедов, самокатов и электрокаров. Норвежцы повернуты на экологии. До сих пор не понимаю, как меня угораздило родиться в этой стране. Надеваю мотоциклетный шлем, опускаю защитное стекло, поворачиваю ключ зажигания. Концентрированная свобода. Чистый адреналин. Ни один автомобиль, в том числе, с открытым верхом, не может дать ощущение, что ты не просто лавируешь в потоке, ты – часть потока. Пересекаю центральные улицы, мечтая скорее выехать на хайвей. Почти так же, как прикосновения, не люблю искусственные ограничители скорости. Очередной светофор. Расслабленно киваю головой в такт музыке, смотрю на мигающий красный, отсчитываю секунды. Три, два, один… Нажимаю на газ, плавно двигаюсь вперед и вдруг краем глаза замечаю выскакивающий из ниоткуда пятнистый клубок. – Твою мать! Каким-то чудом успеваю затормозить и не наехать на растерянного щенка, следом за которым на дорогу выбегает не менее растерянная хозяйка. Наушник вылетает из уха, и я слышу за спиной визг шин. Оглядываюсь. Бампер белого фольксвагена замирает в паре сантиметров от заднего колеса. Следующее, что я вижу – злобное лицо водителя. Опустив стекло, он кричит так громко, что кажется, гневные вопли слышны даже на соседней улице: – Ты что творишь?! Первый раз на мотоцикл сел?! Поднимаю бровь. То, что он принял меня за парня, неудивительно, а вот реакция на ситуацию явно неадекватна. Окажись собака перед его машиной, вряд ли бы отделалась легким испугом. Не спеша поднимаю руку в его сторону и отставляю средний палец. Упиваюсь тем, как нахал, побагровев от возмущения, хватает ртом воздух, и резко газую. – Мудак! Клянусь, что найду тебя и надеру задницу! – орет он мне вслед. Усмехаюсь под шлемом. Вставай в очередь, дядя. Наконец я выезжаю из города. Сто. Сто двадцать. Сто пятьдесят. Сто восемьдесят. Двести. Мир вокруг расплывается, превращаясь в размазанные картинки из пестрого калейдоскопа, а затем сужается до одной точки. В этой точке сердце гулко бухает в ушах, сливаясь с сильными и слабыми долями ритмичной музыки, а спираль реальности раскручивается до прямой линии уходящей вперед трассы. Скорость. Пожалуй, самый сильный наркотик, который я пробовала. Почувствовав ее один раз, стремишься повторить снова и снова. К моменту, когда я паркуюсь напротив белого одноэтажного дома с черепичной крышей, часы показывают два. Дверь открывается еще до того, как я успеваю подойти к ней – мама услышала звук мотора. – Лелия! – Она радостно бросается ко мне с объятиями, не обращая внимания на осторожные попытки отстраниться. – Мам, я же просила не называть меня так… – Недовольно морщусь. Мое полное имя – Лелия Хансен. Самое странное сочетание из всех возможных. Почему нельзя было написать в свидетельстве о рождении нормальное норвежское имя «Эмма» или «Ингрид»? Наверное, слишком просто для моих родителей. Впрочем, учитывая, что отец настаивал на Лейле, я должна быть благодарна за то, что имею. – Конечно, детка. – Мама смущается и поправляет длинные светлые волосы. На ее пальцах – массивные кольца с большими круглыми камнями, на шее – яркие бусы, которые выглядят еще эффектнее на фоне белой льняной блузки. Она все так же красива, как и двадцать лет назад. Прибавилось морщинок вокруг глаз и губ, но на лице не отпечаталась та боль, с которой мы обе жили после того, как отец пропал. Парадоксально. – Пойдем на кухню? – Она улыбается, и, глядя на ее улыбку, я понимаю, почему он так ее любил. Все внутри уставлено горшками с растениями – мама не признает срезанные цветы. Вегетарианка, хиппи, борец за права животных… Меня всегда поражало ее стремление сделать мир лучше, в то время как я уже давно поставила на нем крест. Сажусь рядом с гигантским фикусом напротив раскрашенной гуашью мандалы, но смотрю не на причудливые узоры, а на выцветшую фотографию. На ней мы втроем. Мне было всего пять, но почему-то я хорошо помню тот день и обжигающий ступни горячий песок, смеющегося отца, который надевает на меня надувной спасательный круг в форме розового фламинго, и придерживающую края широкополой шляпы маму. Несомненно, снимок сделал пляжный фотограф, потому что на плашке внизу напечатано: «Саид, Нора, Лелия: счастливы вместе!» – Заварю твой любимый чай, зеленый с перечной мятой? Вопрос заставляет меня вздрогнуть и вернуться реальность. – Ага. – Рассеяно провожу пальцами по ободку глубокой кружки. – Как там твое сообщество женщин-защитниц чистого океана? Мама расцветает, получая возможность обсудить животрепещущую тему. Следующие полтора часа мы говорим о глобальном потеплении, истощении озонового слоя, кризисе природных ресурсов, незаконной вырубке леса и использовании в производстве тяжелых металлов. Наблюдая за тем, с какой страстью моя мягкая, милая и добрая мама стремится защитить планету, я неожиданно ловлю себя на мысли, что у нас все же есть что-то общее. Нет, я имею в виду не проблемы нашей многострадальной Земли, а готовность свернуть горы на своем пути. Ее гора – пошатнувшаяся экология. Моя – исчезновение отца. – Ладно, мам, мне пора. Когда я поднимаюсь, чтобы найти Тыкву, мама жестом просит меня сесть обратно. – Лелия… Прости, Ли. Подожди, я рассчитала твой личный гороскоп на неделю. Обреченно опускаюсь в кресло. Когда речь заходит об астрологии, проще выслушать маму, чем объяснить, почему ты этого не хочешь. Она таинственно смотрит на меня и произносит: – Опасайся красных цветов, но доверяй тому, кто показывает тебе путь. – И все? Чересчур странное и короткое предсказание даже для нее. – И все. – Кивает мама. – Можно я буду думать, что под тем, кто показывает путь, ты имела в виду навигатор? – уточняю я, проверяя переноску для кошки. – Ох, дорогая, ты должна серьезнее относиться к тому, что хотят донести до тебя звезды, – укоризненно отвечает она. – Боюсь, что в этом случае мне придется прописаться в психушке, а туда меня никто не отпустит, пока не сдам фотографии в новый номер журнала. Кстати, насчет работы. Пора возвращаться домой. – Тыква! – Совсем недавно кошка выпрашивала еду на кухне, но сейчас снова скрылась в одной из комнат. – Девочка, где ты? В гостиной пусто. В спальне тоже. Я нахожу ее в чулане у разодранного мешка с детскими игрушками. Наклоняюсь, чтобы взять кошку на руки, и вдруг вижу, с чем она играет. Вижу потрепанного плюшевого зайца. У него красивые голубые уши. Мохнатые и большие. Поэтому я назвала его «Пушистик». Папа подарил мне его полгода назад, но я играю с ним каждый день. Раньше мы играли вместе, но потом папа уехал. Мама постоянно плачет и говорит, что скоро он вернется. Я очень жду папу. Как было бы хорошо сидеть и есть клубнику в саду не одной, а вместе с ним… Ой, я испачкала Пушистика!.. – Лелия! Поднимаю глаза. Человек в черном капюшоне садится передо мной. От его пронзительного взгляда сразу становится неуютно. – Лелия, я друг твоего папы. Он просил отвести тебя к нему. Недоверчиво смотрю на незнакомца. Он пугает меня, но я стараюсь не показывать этого и не двигаюсь с места. Папа учил меня быть сильной. Вдруг этого человека действительно отправил сюда он? – Мама сказала, чтобы я играла в саду с Пушистиком и никуда не уходила… – Меня одолевают сомнения. – Ну же, идем скорее. Если ты заставишь папу ждать, он будет недоволен. Можешь взять Пушистика с собой. Он оглядывается на окна дома, но я не замечаю этого, лишь зачарованно слушаю его, а потом встаю и беру за протянутую руку. Если я приведу папу, мама перестанет плакать. Мы идем к припаркованному за углом автомобилю с тонированными стеклами, и человек в капюшоне открывает заднюю дверь. – Садись. – А где папа? – мне страшно, но я пытаюсь делать вид, что не боюсь. Незнакомец грубо толкает меня в спину, и я падаю внутрь пропахшего плесенью засаленного салона, прямо на пустые упаковки из-под фастфуда и грязные салфетки. Обойдя машину, он устраивается рядом и молча за мной наблюдает. – Его здесь нет. Я обманул тебя. – Он следит за моей реакцией, как если бы был ученым, а я – подопытным кроликом для лабораторных исследований. – Зачем вы это сделали? Вы знаете, где папа? – Мой голос дрожит, я чувствую, как в глазах собираются слезы. Человек не отвечает. Он касается моего подбородка, настойчиво заставляя повернуться к себе, затем размахивается и дает сильную пощечину, от которой на щеке остается краснеющий след. В первую секунду я не осознаю, что произошло, но уже в следующее мгновение громко плачу навзрыд. – Пожалуйста, отпустите меня! Где папа? Быстрое движение, и он ударяет меня по второй щеке. Хватаю ртом воздух, не в состоянии позвать на помощь. Еще одна пощечина. И еще. Вцепившись в плюшевого зайца, смотрю на своего мучителя полными ужаса глазами. Он раздражен. – Тебе не удастся ничего скрыть, маленькая дрянь! Давай, покажи мне, кто ты такая! Он опять бьет меня по мокрому от слез лицу. Я не понимаю, кто он и чего хочет, поэтому обреченно жду, когда пытка закончится, но, кажется, она только началась. Длинные пальцы смыкаются на шее, перекрывая кислород. Он душит меня. В глазах темнеет, я пытаюсь вырваться, но это бесполезно – что может шестилетний ребенок против взрослого мужчины? За мгновение до того, как я теряю сознание, он убирает руку и притягивает меня к себе так близко, что я ощущаю исходящий от него трупный смрад и гниль. – Почему твои глаза не горят?! Он запретил тебе показывать?! Он настолько зол, что брызжет слюной, которая попадает мне на лицо. Кашель и попытки отдышаться вызывают еще больше слез. – Пожалуйста, отпустите, я не понимаю, что вам нужно… – Всхлипываю, уже не надеясь, что он позволит мне уйти живой. Внезапно незнакомец отстраняется, впечатывая кулак в спинку переднего кресла. – Пошла вон. Расскажешь обо мне кому-то – и я вернусь. Вытирая слезы, выскакиваю из машины и бегу домой. Закрываюсь в чулане и прячу плюшевого зайца в самый дальний угол. Он знает о том, что произошло сегодня, поэтому должен остаться здесь. Навсегда. Воспоминание, которое психика успешно скрывала в течение двадцати лет, чтобы не дать мне сойти с ума, взрывается в сознании яркой вспышкой. Я сгибаюсь пополам, судорожно хватая ртом воздух – в точности, как тогда. Мне вдруг становится ясно, почему чужие прикосновения вызывают такое отторжение. И еще я понимаю, как сильно ошибалась, думая, что отец бросил нас. Он бы никогда так не поступил. С ним что-то случилось… Что-то очень плохое.