Немного в стороне слуги устанавливали черный шатёр только приехавшего участника. Пахло свежим деревом, бойко стучали молотки – рабочие возводили трибуны для знатных гостей, огораживали площадку ристалища, ладили барьер, который разделит скачущих навстречу друг другу поединщиков. Сами обнаженные по пояс рыцари, несмотря на ранний час и утреннюю прохладу, умывались холодной водой, льющейся из высоко поднятых проворными слугами кувшинов. Потом они приступали к физическим упражнениям и тренировкам в фехтовании, выездке и владении копьем. Для последнего была установлена специальная соломенная фигура, которая при неточном ударе поворачивалась на оси и увесистым мешком с опилками догоняла проносящегося всадника по спине… На турнирах всегда присутствуют высокопоставленные особы, гости из других земель и даже чужеземцы – мельчайшая неряшливость могла испортить впечатление об Австрийской империи. Поэтому на зеленом поле, как вороны на свалке, копошились фигуры в унылых серых хламидах с капюшонами, которые должны были привести в порядок территорию. Подметальщики выметали из давно некошеной травы камни, глиняные черепки, оторвавшиеся подковы и подошвы, ржавые гвозди, обрывки сбруи и сломанные стремена, собирали брошенные зрителями объедки – обглоданные кости курицы, уши поросёнка, потерянные пряжки и пуговицы, грязные тряпки и прочий накопившийся за долгое время хлам. Мусорщики разбирали всю эту гниль, откладывали, что может пригодиться – брошенный проигравшим в порыве досады оловянный стакан, прочный кусок ремня, целую перчатку, пуговицы и подковы… Мусор сортировали по разным мешкам – на свалку или на продажу. И разговоры были у них соответствующие: удалось ли сегодня чем-нибудь поживиться, да как везёт Носатому Каину, который нашёл целых три грошена, если, конечно, он не соврал, как обычно… Но то, что вполголоса говорили двое из них, резко отличалось от остальных разговоров. – Так ты уверен, Ворон? Это точно он? – спрашивал крепкий мужчина, лицо которого скрывала тень капюшона, так что видна была только аккуратная окладистая борода, в которой уже блестело немало седых волос. – Насчёт точности не скажу, Орел, – рассудительно отвечал его собеседник, который выглядел точно так же, только вместо ровно подстриженной бороды можно было рассмотреть лишь небритый подбородок. – Но Гвидо слышал, как он упомянул про Маутендорф, но тут же осекся и перевел разговор на другое. И мечом хорошо владеет. Несколько мужиков говорили, что он много лет скрывался и имена менял. И оруженосцы его ни с кем не водятся, даже на бесплатную выпивку не ведутся. Потому я его и заподозрил, как только он прислал заявку на участие. Но теперь-то он здесь, так что ты сам посмотришь, все и станет ясно! Глядя под ноги и время от времени наклоняясь к земле, будто в поисках мусора, они направились к мрачному чёрному шатру. Двое слуг вместо богатой представительской доски установили перед входом чёрный щит со вздыбленным белым конем и скромную табличку с именем: «Безымянный». – Вот значит как! – сказал тот, кого назвали Орлом. – Свое имя называть не хочет, чужое взять боится – на турнире «засветиться» легко, а это преступление перед короной… Но раз решился сюда приехать, значит, деньги позарез нужны, вот и приходится рисковать… Ну что ж, давай на него вблизи поглядим! Они отошли в сторону полосатого шатра и принялись с увлечением искать что-то в траве, словно видели, как кто-то уронил здесь 10 крейцеров. Через некоторое время из канцелярии турнира вышел рыцарь в лёгком снаряжении: кольчуга, кожаные штаны для верховой езды, мягкие сапоги из дорогой кожи, чёрная шляпа с широкими полями и соколиным пером. Лицо заросло густой бородой по самые глаза, так что разобрать черты было довольно затруднительно. Несмотря на то что воин находился рядом со своим шатром, оружие он не оставил слугам: меч и кинжал квилон висели на поясе, под левой и правой рукой соответственно. Особенность квилона состоит в том, что он полностью повторяет форму и пропорции рыцарского меча и требует особых навыков фехтования. Орел и Ворон это хорошо знали, ибо квилоны находились у каждого под грубым плащом мусорщика, и оба владели ими в совершенстве. Безымянный на ходу рассматривал договор об участии в турнире, на котором ещё не высохли чернила. Очевидно, увлечённый документом, он не обратил на мусорщиков никакого внимания, хотя и прошел совсем рядом. Зато они, незаметными короткими взглядами, которые не чувствуются кожей и не привлекают внимания, осмотрели его с головы до ног. Бородач скрылся в своем шатре, а мусорщики, так же неспешно, пошли прочь. – Ну, что? – спросил Ворон. – Он? – Он! – кивнул Орел. – Изменился, конечно… И эта борода… Но я его узнал! Глаза волчьи и походка, и украшенное оружие – он всегда любил такое… Видел, как внимательно договор читал? – Ну, видел. И что? – Разбирался в условиях призовых выплат, вот что! Из-за денег осторожность потерял, как я и думал! Некоторое время они шли молча. – В общем, оставайся здесь, привлеки Гвидо с его людьми, глаз с изменника не спускайте! – приказал, наконец, Орел. – А я доложу его сиятельству… Он машинально взглянул на солнце. – Надо торопиться, в полдень важная процедура… Там я и увижу герцога Нойманна… Работай аккуратно, не упусти дичь! – А что за процедура? – поинтересовался Ворон. – Завтра узнаешь, – усмехнулся командир. – А может, уже к вечеру слухи дойдут… Кремс огораживала высокая стена толщиной не менее шести метров, так что выезд из города напоминал тоннель, в начале и конце которого имелись крепкие, обитые железом, ворота. Но сейчас их толстые створки были раскрыты, и мусорщик в своей нелепой грубой хламиде, но на отличном вороном скакуне проехал через них беспрепятственно. Явное несоответствие всадника коню, или коня всаднику, привлекло внимание стражников, несущих службу у внешних ворот. Они переглянулись. – Смотри! – сказал один. – Недавно приехал, а уже уезжает! И откуда у него такой конь? Шерсть прямо лоснится, каждая жилка играет! У нашего командира и то похуже… – Это арабский скакун, Тоби, – задумчиво ответил напарник. – Он может проскакать до заката сто миль, и так пять дней подряд – их так испытывают. У герра Андреаса денег не хватит его купить! Даже не всякий вор позарится на такую ценность – уж очень опасно… А видишь, как этот мусорщик гордо и уверенно сидит в седле? Уж он точно не конокрад! – А кто же? – И уж точно, это не нашего ума дело! Некоторое время стражники смотрели вслед таинственному всаднику, который, вздымая облака пыли, нёсся по дороге в Вену. Он быстро превратился в точку, а вскоре и вовсе исчез из виду. – Да, не нашего ума дело! – согласился Тобиас. Напарник кивнул. И оба были правы. * * * Площадь Хельденплац перед дворцом Хофбург была окружена императорскими гвардейцами и заполнена народом, что говорило о каком-то важном и торжественном мероприятии. Военный оркестр громко играл бравурные марши, сияли начищенные шлемы и кирасы оцепления, на пахнущих свежим деревом, расположенных амфитеатром лавках сидела красиво и ярко наряженная публика из высшего света Вены. Разноцветные наряды дам разбавлялись однообразием парадной формы старших офицеров и строгими мундирами гражданских чиновников высокого ранга. Уже чувствовалось дыхание осени. Солнце светило ярко, но не грело. Довольно сильный прохладный ветерок развевал флаги и вымпелы на флагштоках, норовил сбросить шляпки с дамских головок и сорвать шарфики с плеч, заставлял ёжиться и кутаться в пледы пожилые пары и тем несколько омрачал праздничную атмосферу. Но, как говорят в подобных случаях: «Пусть это будет самой большой неприятностью!» А других неприятностей сегодняшний день не сулил, по крайней мере для высокопоставленных гостей. Простолюдины тоже ждали праздника, но гвардейцы пропускали их исключительно с северной стороны и разрешали стоять только на краю площади. Отсюда до места главного действа было далековато, да и трибуны знати частично перекрывали вид, но всё-таки предстоящее зрелище можно было рассмотреть, что радовало охочий до развлечений простой народ и поднимало ему настроение не меньше, чем выпитое с утра дешевое кукурузное пиво. В их рядах было тесно и шумно: то и дело кто-то наступал на ногу соседу или сильно толкался, тут же вспыхивали ссоры, но поскольку в давке трудно размахивать кулаками или добраться до лежащих в карманах больших складных ножей, то дело ограничивалось перебранкой, усиленной не острой сталью, а всего лишь нецензурной бранью. С учетом накаляющейся обстановки, караульные перестали пропускать новых зрителей, что вызвало среди тех недовольный ропот. В то же время на трибуне важных гостей ещё оставалось много свободных мест, которые неспешно занимали то и дело вновь подходящие господа. А главная ложа, откуда до сцены было рукой подать и ничто не мешало рассмотреть спектакль в мельчайших подробностях, и вовсе пустовала: те, для кого она предназначалась, не должны были томиться в ожидании – они привыкли, что обычно терпеливо ждут их самих. К тому же без властей ни одно мероприятие не могло быть начато. Впрочем, имелся ещё один человек, уже не высокопоставленный, но без которого сегодняшний праздник никак не мог состояться: бывший князь и бывший Господин Неймотервица Готфрид фон Каппельхайм, который вовсе не хотел ничего праздновать, но мнение которого никого не интересовало: участие было обязательным и от его желания не зависело! Между тем с южной стороны, откуда входили привилегированные гости, произошла небольшая заминка, на которую посторонние не обратили внимания. К гвардейцам подошёл человек, не похожий на представителя высшего света: он не приехал на карете в сопровождении слуг, а пришёл пешком, в одиночку, да и длинная хламида из мешковины со скрывающим лицо капюшоном не была похожа на одежду знати – так одеваются обычные подметальщики, мусорщики и прочая низшая обслуга. Не удивительно, что алебарды с лязгом скрестились перед ним, а грубый голос охранника приказал обходить площадь, с другой стороны. Удивительным стало то, что незнакомец поднес кулак к лицу гвардейца, а ещё удивительнее, что тот, увидев перстень на пальце «мусорщика», поспешно отодвинул алебарду и пропустил незнакомца. В секторе благородных гостей на него бросали недоумевающие, а то и откровенно враждебные взгляды, но дальше взглядов дело не шло. Все знали существующий порядок: на мероприятиях такого уровня, – а поговаривали, что присутствовать будет сам император, – не может быть случайных людей, сюда не пройдет тот, кому не положено, и если мусорщик оказался здесь, значит, так и надо! Перед входом на пустующую главную ложу, его вновь остановили скрещенные алебарды, и он снова то ли пригрозил караульным сунутым под нос кулаком, то ли показал особый пропуск, подтверждающий его исключительные права. Конечно, далеко не вся стража государства разбиралась в тайных знаках, но имперские гвардейцы хорошо знали, что означает перстень с пробитой стрелой головой волка… Незнакомец прошел на особо охраняемую территорию, с проходами и скамьями, застеленными красными коврами, но топтать вычищенный ворс не стал, а скромно уселся на голые деревянные ступеньки и стал терпеливо ждать, глядя на эшафот с плахой, до которого отсюда было около десяти шагов. Капюшон он отбросил – Курт Шефер, по прозвищу Орел, уже давно был не секретным лазутчиком, а заместителем начальника Тайной стражи, важной политической фигурой империи, возможным преемником герцога Нойманна, хотя иногда выполнял конспиративные задания, в основном те, которые не смог довести до конца в свое время. Но сейчас, похоже, они подходили к концу… Ожидание было недолгим: сзади по трибунам прошел шум, оркестр заиграл государственый гимн и все поднялись, приветствуя тех, кого с таким нетерпением ждали. Император, конечно, не явился и, в отличие от других гостей, Курт это знал заранее: мероприятие было слишком мелким для Его величества, а если он пожелает все же лицезреть процедуру, то сделает это из окна дворца с помощью подзорной трубы. Зато пришли персоны из его ближайшего окружения – кузены, личный лекарь, военный министр и распорядитель Двора, командующий войском, начальник императорской гвардии и другие высокопоставленные лица, которые любили кровавые зрелища либо не обладали достаточной твердостью характера, чтобы уклониться от их посещения, даже если испытывали отвращение к экзекуциям. Начальник Тайной стражи Рудольф Нойманн шел в первых рядах, рядом со своим вечным соперником – командиром имперского Летучего отряда бароном фон Крайцнером. Это был высокий грузный мужчина в распахнутой длинной черной куртке, расшитой золототкаными позументами, под которой виднелась белая рубашка с кружевным жабо, спускающимся к широкому поясу, на котором в потертых ножнах висел простой кинжал, без всяких украшений – сразу видно, что это не дополнение к костюму, а рабочий инструмент, который всегда должен быть под рукой. Дополняли наряд широкие штаны, удобные сапожки османского покроя – с загнутыми носами, и надвинутая на лоб шляпа. За прошедшие годы он обрюзг, так что лицо расширилось и щеки готовы были лечь на плечи. Глубоко посаженные глаза от этого казались еще меньше, да и нос вроде поуменьшился и уже не напоминал клюв орла, хотя острый взгляд из-под бровей вразлет все еще придавал сходство с хищной птицей, хотя и заметно постаревшей. Барон Крайцнер был в парадной форме императорской гвардии: синее сукно, красная вставка на груди, золотые пуговицы, кивер… На боку болтался дорогой меч фламберг – легкий, но с волнистым клинком, оставляющим ужасные раны: командир Летучего отряда никогда не расставался с оружием. Он был гораздо моложе начальника Тайной стражи, пробежавшие годы добавили ему еще больше властности и уверенности в себе, возможно, это бросалось в глаза на фоне постаревшего конкурента в борьбе за доверие и милость императора, место при дворе и власть. Нойманн был стрелой, еще опасной, но уже достигшей точки снижения на траектории своего полета, а Крайцнер еще несся по прямой линии прицеливания. И хотя они так и не выяснили между собой: кто главнее – тот, кто выявляет измену, или тот, кто подавляет ее в открытом бою, исход их соперничества, в силу естественных причин, уже был ясен всем окружающим. Увидев Шефера, Нойманн знаком подозвал его и усадил рядом с собой. Возможно, соседство с человеком в лохмотьях мусорщика, кому-то и не понравилось, но возражений не последовало: присутствующие знали, кто чаще всего отправляет на эшафот государственных преступников, а главное – кто определяет: являются ли важные фигуры империи изменниками или еще нет… К тому же не потерявшая силу стрела, даже на излете, может пронзить шею насквозь! Сановные персоны расселись, а дальше все пошло быстро и четко, по наезженной колее. Обычные тюремные стражники завели на эшафот главную фигуру сегодняшнего мероприятия – лишенного всех титулов, должностей и почетных званий государственного преступника Каппельхайма. Руки его были скручены за спиной жесткой веревкой, ноги подгибались, и он практически висел в мертвой хватке стоящих по бокам конвоиров. Герцог Нойманн встал, развернулся лицом к зрителям, поднял руку, призывая к тишине, которая и так установилась, стоило ему выпрямиться во весь рост. Когда он заговорил, трубный громкий голос, привыкший отдавать команды, далеко разнесся по площади. – Благородные господа, честные христиане и добрый народ Вены! Перед вами человек, который был удостоин высочайшего доверия нашего императора и имел все, что можно пожелать: замок, золото, деньги, титул герцога и почетное звание рыцаря! Но у него не было чести и скромности, примеры которой нам подавали виднейшие фигуры рыцарства! Вспомните руководителя Крестового похода герцога Готфрида Бульонского, который освободил от сарацин Святую Землю, но отказался от короны создаваемого Иерусалимского королевства! Нойманн выдержал многозначительную паузу. Тишина царила над всей площадью, даже над той ее частью, куда вряд ли доносились его слова. Тысячи людей превратились в слух. Кроме, пожалуй, одного: самого Каппельхайма. Тот уже закончил свою земную жизнь, и все, что происходило вокруг, проходило мимо его сознания. – «Я не желаю носить королевский венец там, где Спаситель носил терновый!» – вот та фраза, которую он произнес и которая стала легендарной… Голос начальника Тайной стражи охрип, но не утратил торжественной значительности. – Герой выбрал себе иной титул: «Защитника Гроба Господня!» Он поселился в лишенном роскоши доме, чурался богатства, довольствовался простым рыцарским гардеробом и обычной солдатской пищей, вел скромную жизнь, но выполнял принятый обет и внушал страх маврам, которые даже не пытались отвоевать Иерусалим! Он прожил очень короткую жизнь, не накопил золота и не построил шикарных дворцов, зато сберег свою честь и незапятнанное имя, которое сохранилось в веках! А этот предатель, – не поворачиваясь к эшафоту, Нойманн презрительным жестом указал за спину, на Каппельхайма. – Этот предатель, не имея чести, потерял богатство, титулы, звания, – все! Кроме своей ничтожной, никому не нужной жизни, которой он тоже сейчас лишится! Герцог взмахнул белым платком и сел. Глашатай, торопясь и глотая окончания слов, принялся зачитывать приговор: «Каппельхайм, являясь Господином замка Неймотервиц и окружающих его земель, по сговору с Господами замков Моосхам, Маутендорф и Эльцмаунтер, замыслил государственную измену против Его Величества императора Священной Римской империи Фердинанда II, а будучи разоблаченным, бежал от справедливого возмездия и скрывался долгих одиннадцать лет, но был выслежен и пойман верными слугами императора, предан Высшему суду империи и приговорен к смертной казни путем принародной декапитации, дабы своим примером показать неповадность впредь таких действий…» Глашатай замолчал, барабаны военного оркестра начали бить тревожную дробь, приговоренного перестали держать, и он со стуком упал на колени. Здоровенный детина в красном наряде и остроконечном колпаке с прорезями для глаз, привычным движением устроил его на плахе поудобней для себя и взмахнул коротким, лишенным острия широким мечом. Барабаны смолкли вовремя, давая возможность услышать глухой звук, как при рубке дров… Но голова не рассталась с телом и не покатилась по дощатому помосту – изменник с недорубленной шеей криво повис на плахе, и палач, чертыхнувшись, ногой столкнул труп на пол. Трибуны отозвались недовольным ропотом: процедура исполнена не чисто и подпортила кульминацию праздника… Но делать было нечего: повторить казнь, чтобы исправить впечатление, невозможно… Главные гости принялись неспешно расходиться, на ходу делясь впечатлениями: – Поторопился Ганс, видно, стареет, теряет сноровку… – Топором сподручней работать… Распорядителя Двора вырвало под ограждение ложи, остальные, не выказывая брезгливости, обходили скрюченную фигуру, продолжая разговор. Может, потому, что такой конфуз происходил с ним при каждой экзекуции. – Не соглашусь: у меча клинок тоньше, потому аккуратней получается… Почти все считали своим долгом подойти к Нойманну и Шеферу, поздравить их с блестяще выполненной работой и пожелать дальнейших успехов в выявлении государственных преступников. При этом в голосе многих слышались явные нотки опасения за свою судьбу. Некоторые приглашали друг друга к доброму застолью, дабы отметить еще одну выкорчеванную Тайной стражей измену, конечно, предложения делались и виновникам торжества, но Нойманн и Шефер их вежливо отклоняли. Однако компании по интересам складывались и без них, можно было с уверенностью сказать, что сегодняшний праздник закончится для многих колоссальной пьянкой. – Итак, у тебя остался один неразысканный беглец из Маутендорфа, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал герцог Нойманн, когда они с Шефером остались наедине. – Раймунд Кёниг находится в Кремсе и готовится к турниру, – сообщил Орел. – Только выступать он будет под именем – Безымянный… Ворон следит за ним и не даст уйти. Вам остается отдать приказ – когда и как произвести арест… – Вот как?! – оживился Нойманн. – Да ты, я вижу, никого не упускаешь… Герцог явно собирался по привычке похвалить заместителя, но внезапно оборвал фразу. В последнее время его покровительственное отношение к Курту изменилось: чувствовалось, что он видит в нем уже не умелого лазутчика и толкового помощника, а соперника. И действительно, Орел самый вероятный кандидат, чтобы сменить постаревшего начальника Тайной стражи. И хотя сам Шефер даже не думал о кресле Нойманна, изменить ход его мыслей он не мог. Любые объяснения в таких случаях способны только усугубить дело… – А скажи мне честно, мой друг, – продолжил герцог, как и раньше дружески обнимая за плечи заместителя, но без былого тепла. – Ведь за Кёнигом тебя вел не столько служебный долг, сколько личные чувства? Все-таки и с фрау Майер он спутался, а значит, залез на твою территорию! Да и повесить вместо него должны были тебя! Так ведь? – Осмелюсь не согласиться, Ваше сиятельство, – как можно смиренней ответил Орел, хотя любое возражение герцогу уже само по себе являлось дерзостью, и тон мало что мог изменить в такой оценке. – Про Майер я давно забыл, у меня дружная семья – жена и трое детей: девочка и два мальчика… А в петлю меня вместо него тоже пыталась засунуть Клара, но она получила по заслугам с вашей помощью, и я очень признателен, что вы помогли тогда мне выпутаться из расставленной ею паутины… – Вот как? – похоже, такой ответ герцогу понравился. – Ну ладно, молодец! Я всегда знал, что на тебя можно положиться. – Спасибо, Ваше сиятельство! – Курт наклонил голову. Он знал, что словам можно верить далеко не всегда. Особенно, когда их произносят люди, всю жизнь разоблачающие чужую ложь, что невозможно делать, используя в качестве инструмента кристальную правду. С ложью чаще всего приходится бороться другой ложью. И хорошо, если она хоть чуть чище, чем разоблачаемая, но такое бывает редко. Несколько минут назад все видели, что инструмент, с помощью которого палач выполнил абсолютно справедливый приговор, вовсе не остался чистым и незапятнанным: меч пришлось тщательно вытирать специально приготовленной ветошью… – А насчет того, как обставить арест изменника, я подумаю, – подвел итог начальник Тайной стражи.