Даже с точки зрения индивидуальности все наши желания сдерживаются тем не знающим жалости восторгом судьбы, которое мы осознаем как высшее достижение духа. И как индивидуумы сильно переживаем по поводу результата, будет ли удачным наше предприятие или потерпит неудачу. Первооткрыватель терпит поражение, любовник, понесший утрату и ошеломленный, может найти в своем несчастье высший опыт, обрести бесстрастный экстаз от встречи Реальности как она есть, не пытаясь изменить ее ни на йоту. И как индивидуумы мы можем считать приближающееся исчезновение человечества как нечто возвышенное, хотя и трагическое. Отчетливо понимая, что человеческий дух уже запечатлен в космосе со всей его неразрушимой красотой и что неминуемо, раньше ли, позже ли, жизненный путь человека должен закончиться, мы встречаем этот слишком неожиданный конец с радостью в сердцах и умиротворенно. Но есть мысль об одной возможности, из-за которой, в нашем состоянии индивидуумов, мы еще подвержены страху и смятению, а именно – что само космическое предприятие может потерпеть неудачу; что полная потенциальная возможность Реальности никогда не сможет найти выражения; что никогда, ни в какой период времени, многочисленные и конфликтующие данности не могут быть организованы как всеобщее гармоничное живое тело; что таким образом вечная природа духа окажется ужасно и неблагозвучно приведена в транс; что нерушимые красоты всего нашего кусочка пространства и времени должны оставаться несовершенными, а значит, незаслуженно почитаемыми. Но в расовом разуме этот окончательный благоговейный ужас не имеет места. В тех редких случаях, когда мы обретаем расовое сознание, мы начинаем с уважением относиться к возможности космической катастрофы. Потому что с позиций расового разума, хотя мы таким образом и желаем свершения космического идеала, тем не менее мы порабощены этим желанием не больше, чем индивидуумы порабощены нашими личными желаниями. Потому что хотя расовый разум желает этого высшего достижения, однако в то же самое время он удерживает себя в стороне от него и от всех желаний и всех эмоций, за исключением тех, которые позволяют восторгаться реальностью, какая она есть, и принимает ее темно-светлую форму с неподдельной радостью. Таким образом, как индивидуумы мы пытаемся считать все космическое предприятие симфонией движения, которая может – или не может – в один прекрасный день достичь своего заслуженного завершения. Однако как музыка протяженная история жизни звезд должна быть оценена не только в момент своего завершения, но и относительно совершенства всей своей формы; а совершенна ли ее форма в целом или нет, мы знать не можем. Истинная музыка есть композиция переплетенных тем, которые развиваются и умирают; и вновь сплетаются другие, из более простых составляющих, которые сами состоят из аккордов и отдельных тонов. Но музыка пространственных сфер – это комплекс почти беспредельно большего и неуловимого, и ее темы выстраиваются выше и ниже друг друга, иерархия за иерархией. Никто, кроме Бога, ничто, кроме разума, столь же трудноуловимого, как сама музыка, не может слышать все целое в его деталях и разом охватить его слитную индивидуальность, если таковая имеет место. Нет человеческого разума, который мог бы авторитетно сказать: «Это всего лишь шум, в котором иногда попадаются обрывки смысла». Эта музыка сфер не похожа на другую музыку не только по богатству своего звучания, но также по природе своей среды. Это не просто музыка звуков, но музыка душ. Каждая из мельчайших составляющих ее тем, каждый из ее аккордов, каждый отдельный трепет каждого тона на своем уровне гораздо больше, чем просто безвольный составной элемент музыки; это и слушатель, это же и сочинитель. Где бы ни существовала индивидуальность форм, всегда имеется индивидуальный ценитель и создатель. И чем сложнее форма, тем более восприимчив и активен дух. Таким образом, в каждой индивидуальной составляющей музыки исследуется сама музыкальная среда этой составляющей, приблизительно или точно, ошибочно или с большим приближением к истине; и, будучи исследована, она принимается с восторгом либо с неприязнью, верно или ложно. И она поддается влиянию. Точно так же, как и в настоящей музыке каждая тема – это, в некотором смысле, влияние ее предшественников, последователей и текущего аккомпанемента, так и в этой безбрежной музыке каждый индивидуальный фактор сам по себе выражает тенденцию его окружения. Он также и определитель как предшествующего, так и последующего фактора. Но являются ли, в конце концов, эти разнообразные характерные особенности случайными или, как и в музыке, управляемыми соответствием с красотой целого, мы не знаем; как не знаем и того, если это все-таки так, является ли это прекрасное целое всех вещей работой некоего разума, и даже того, восхищается ли какой-нибудь разум этим адекватно, как совокупностью красоты. Но вот что мы знаем: сами мы, когда дух полностью пробудился в нас, восхищаемся Реальностью такой, какой она представляется нам, и принимаем ее ослепительно черный вид с неподдельной радостью. Глава XVI. Конец Человека 1. Смертный приговор Наша эпоха, по существу, была философским веком, фактически эпохой высочайшей философии. Но при этом нас тяготила огромная практическая проблема. Следовало подготовиться к задаче сохранения человечества в течение наиболее тяжелого периода, который, по расчетам, должен начаться через сотню миллионов лет, но может, при определенных обстоятельствах, свалиться на нас почти внезапно. Давным-давно человеческие обитатели Венеры глубоко верили, что уже в их время Солнце войдет в фазу «белого карлика» и что очень скоро настанет время, когда их мир будет скован морозом. Этот расчет оказался слишком пессимистическим; но теперь мы знаем, что даже, несмотря на некоторую задержку, вызванную великим столкновением, упадок Солнечной системы должен начаться в некий срок, астрономически не столь и отдаленный. Мы планировали, что в течение относительно короткого периода активного сжатия звезды будем плавно перемещать нашу планету ближе к Солнцу, пока она наконец не займет наиболее близкую из возможных орбит. Тогда человек вновь окажется весьма комфортно размещен на очень долгий период. Но с течением времени могут произойти куда более значительные катастрофы. Солнце будет продолжать охлаждаться, и наконец человек больше не сможет жить за счет солнечного излучения. Появится необходимость в аннигиляции материи для создания недостающего тепла. Для этой цели могут быть использованы другие планеты, а возможно – и само Солнце. Или, при наличии жизнеобеспечения на срок длительного путешествия, человек осмелится передвинуть свою планету к какой-нибудь более молодой звезде. После того он сможет действовать в куда более грандиозных масштабах. Он сможет исследовать и колонизировать все подходящие миры в любой части галактики и преобразовать себя в широчайшее сообщество разумных миров. Даже (так мы мечтали) он мог бы установить связи с другими галактиками. Не казалось уж столь невозможным, что человек сам – зародыш мирового духа, которому, как мы все еще надеемся, предназначено пробудиться незадолго до падения вселенной и увенчать вечный космос своим соответствующим знанием и восторгом – мимолетным, но тем не менее вечным. Мы отваживались думать, что в какую-то отдаленную эпоху человеческий дух, облаченный во всю мудрость, силу и восторг, смог бы бросить взгляд назад, на нашу примитивную эпоху, с некоторым уважением; несомненно с жалостью и сожалением, но не без некоторого, пусть малого, восхищения духом нашим, все еще лишь наполовину пробудившимся, но пытающимся одолеть грандиозный барьер. Вот с таким настроением, наполовину сожалея, наполовину восхищаясь, мы сами смотрим назад, на первобытное человечество. Наша перспектива теперь внезапно и полностью изменилась, потому что астрономы сделали поразительное открытие, которое указывает человеку на быстрый конец. Его существование всегда было ненадежным. На любом отрезке своего жизненного пути легко он мог быть уничтожен каким-либо небольшим изменением химического состава окружающей среды, каким-то более обычного зловредным микробом, резким изменением климата или разнообразными последствиями собственной глупости. Дважды он едва не был уничтожен астрономическими событиями. Как легко могло бы случиться так, что Солнечная система, несущаяся сейчас через довольно насыщенный всякими объектами район Галактики, заметно изменилась бы или совсем разрушилась при встрече с каким-то значительным астрономическим телом. Но судьба, как оказалось, приготовила для человека более удивительный конец. Не так давно было обнаружено неожиданное изменение, имевшее место на ближайшей звезде. По неустановленной причине она начала меняться с белой на фиолетовую и увеличивать свою яркость. Она уже приобрела такую чрезмерную яркость, что, хотя ее диск на самом деле остается простой точкой на нашем небе, ослепительное лиловое излучение освещает наш ландшафт с ужасающей красотой. Наши астрономы установили, что это не обычная «новая звезда» и что она не из тех звезд, что склонны к пароксизмам яркости. Это что-то беспрецедентное, обычная звезда, страдающая уникальным «недугом», фантастическим ускорением собственных жизненных процессов, необузданным выбросом энергии, которая должна была бы тратиться ею целые миллиарды лет. При теперешней скорости она или ослабеет до инертного тлеющего угля, или совершит полное самоуничтожение всего лишь через несколько тысяч лет. Это чрезвычайное событие могло бы оказаться последствием неблагоразумного и легкомысленного эксперимента неких разумных существ в ближайшем окружении звезды. Но, разумеется, поскольку вся материя при сверхвысокой температуре находится в состоянии неустойчивого равновесия, причиной могло быть и простое стечение естественных обстоятельств. Это событие поначалу было воспринято просто как интригующее зрелище. Но последующее изучение вызвало более серьезную озабоченность. Наша собственная планета, а следовательно, и само Солнце подвергаются непрерывному и возрастающему воздействию пространственных колебаний, большая часть которых имеет невероятно высокую частоту и неизвестный потенциал. Каково должно быть их воздействие на Солнце? Несколько веков спустя было обнаружено, что и некоторые другие звезды по соседству с ненормальной тоже оказались подвержены ее расстройству. Их яркий свет сделал наше ночное небо еще светлее, подтверждая этим наши страхи. Мы все еще надеялись, что Солнце может оказаться достаточно далеко от них, чтобы всерьез подвергнуться этому влиянию, но тщательный анализ показал теперь, что эту надежду следует отставить. Удаленность Солнца вызовет задержку на несколько тысяч лет, прежде чем кумулятивное воздействие этого облучения запустит процесс самоуничтожения; рано или поздно должно «заразиться» и само Солнце. Вероятно, примерно через тридцать тысяч лет жизнь будет невозможна в целом обширном районе вокруг нас, столь протяженном, что совершенно невозможно достаточно быстро передвинуть нашу планету достаточно далеко, чтобы «сбежать», прежде чем буря накроет нас. 2. Состояние приговоренного Открытие неминуемости рокового конца возбудило в нас незнакомые эмоции. До этого казалось, что человечеству предназначено еще очень долгое будущее и каждый индивидуум приучен смотреть вперед и планировать на многие тысячелетия своей жизни, заканчивающейся добровольным сном. Разумеется, мы очень часто задумывались над возможностью, и даже наслаждались этим в своем воображении, неожиданного крушения нашего мира. Но сейчас мы столкнулись с этим как с фактом. Внешне все ведут себя с абсолютным спокойствием, но внутренне каждый разум пребывает в смятении. Конечно же, мы не впали в панику или отчаяние, потому что в этом кризисе нам хорошо помогает наша врожденная беспристрастность. Но несомненно должно было пройти некоторое время, прежде чем наш разум надлежащим образом адаптировался к этой новой перспективе, прежде чем мы смогли увидеть нашу судьбу очерченной отчетливо и прекрасно на фоне космоса. Однако мы быстро научились созерцать всю великую сагу человека как законченную работу художника и восхищаться ее неожиданным и трагическим концом не меньше, чем таившимся в ней обещанием, которому не суждено исполниться. Теперь наша печаль полностью трансформировалась в экстаз. Крушение, сначала сдавившее нас ощущением человеческого бессилия и ничтожности среди звезд, проявило в нас новую симпатию и глубокое уважение ко всем тем мириадам существ прошлого, из чьих невразумительных усилий были рождены мы сами. Мы увидели ярчайший блеск собственной расы и самую жалкую низость наших дочеловеческих предшественников как, по сути, два духовно равных совершенства, хотя и заброшенных в разные обстоятельства. Когда мы смотрим на небеса и фиолетовый блеск, который должен уничтожить нас, то полны благоговейного трепета и смятения, трепета от непостижимого могущества этого яркого множества звезд, смятения от противоречивых попыток утвердить себя в качестве духа вселенной. Казалось, что в таком состоянии нам ничего не оставалось, как замкнуться, по возможности самым полнейшим образом, на нашей оставшейся жизни и встретить ее конец достойнейшим образом. Но тут на нас в очередной раз нашло пробуждение расового разума. В течение целого года каждый индивидуум жил в состоянии восхитительного транса, в котором, как часть расового разума, он решал множество древних загадок и обнаруживал множество неожиданных красот. Этот неописуемый эксперимент, ведущийся под пологом смерти, был вершиной расцвета всего человеческого существа. Но я ничего не могу сказать об этом, за исключением того, что, когда он закончился, мы оказались наделены, даже как индивидуумы, новообретенным умиротворением, в котором странно, но гармонично были смешаны печаль, экзальтация и богоподобная радость. В результате этого расового эксперимента мы оказались перед лицом двух задач, над которыми раньше даже не задумывались. Одна относилась к будущему, другая к прошлому. В отношении будущего мы теперь ставили безнадежную задачу рассеивания среди звезд семян нового человечества. Для этой цели мы собирались использовать давление излучения Солнца и главным образом то чрезвычайно мощное излучение, которое будет освобождаться позже. Мы надеялись создать чрезвычайно малые электромагнитные «волновые системы», миниатюрные корпускулы, которые будут способны к индивидуальному «плаванию» на волнах штормов солнечного излучения со скоростью, сравнимой со скоростью самого света. Это очень трудная задача. Но, кроме того, эти системы должны быть так хитро взаимосвязаны, что при благоприятных условиях будут иметь склонность объединяться, чтобы формировать живые споры, развиваясь при этом, разумеется, не в человеческие существа, но в низшие организмы с определенной эволюционной базой, создающей предпосылки для развития человеческой природы. Эти объекты следует вывести за пределы нашей атмосферы в невероятных количествах в определенных частях нашей орбиты, чтобы солнечное излучение могло нести их к наиболее обещающим районам галактики. Шанс, что какие-то из них уцелеют и достигнут хоть какого-то места назначения, был очень мал, и еще меньше был шанс, что какой-то из них найдет подходящие условия. Ведь нужно иметь подходящую физиологическую основу, чтобы появился склонный к эволюции разум. Разумеется, им потребуется в этом отношении лучшая основа, чем была когда-то на Земле у тех субживых формирований атомов, из которых в конечном счете расцвела жизнь. Раньше мы считали возможным, что при чрезвычайно хороших обстоятельствах человек еще может влиять на будущее этой галактики, не прямо, но через своих созданий. Но в безграничной музыке жизни собственная тема человечества сейчас прекращается навсегда. Закончились долгие взлеты и падения человеческой истории, рухнуло целое гордое предприятие его возмужания. Накопленный опыт многих человеческих формаций должен пасть в забвение, как должна исчезнуть и сегодняшняя мудрость. Другая задача, которая занимает нас, относится к прошлому и из разряда тех, что могут показаться вам нелепыми. Мы уже давно были способны проникать в разумы прошлого и разделять их опыт. До сих пор мы были лишь простыми наблюдателями, но недавно достигли способности влияния на «прошлый» разум. Это все еще воспринимается как невозможное, потому что прошлое событие неизменно, и как можно хотя бы представить его измененным в более позднее время, даже в мельчайшем отношении? Для нас давно стало истиной, что прошлые события как таковые являются безвозвратными; но в определенных случаях некоторые черты прошлых событий могут зависеть от событий в далеком будущем. Прошлое событие никогда не окажется таковым, как оно было (и есть, в вечности), если не собиралось произойти определенное будущее событие, которое, хотя и не одновременное событию прошлому, непосредственно влияет на него в сфере вечного бытия. Поток событий реален, и время есть последовательность проходящих событий; но хотя события имеют однонаправленный поток, они имеют также и вечное бытие. И в отдельных очень редких случаях ментальные события, значительно отделенные во времени, воздействуют друг на друга непосредственно с помощью вечности. Наши собственные разумы очень часто оказываются под глубоким и серьезным влиянием прямого проникновения в разумы прошлого; и теперь мы обнаруживаем, что некоторые события в отношении отдельных разумов прошлого определяются нынешними событиями в наших собственных современных разумах. Нет сомнений, что есть некие ментальные события, которые оказались тем, что они есть, ввиду прошедших ментальных процессов, которые мы должны будем совершить, но все еще не совершили. Наши историки и психологи, занимающиеся непосредственно исследованием разумов прошлого, часто жалуются на имеющие место там определенные «точки сингулярности», в которых обычные законы психологии не в состоянии дать полного объяснения развития ментальных событий; там, похоже, фактически имеет место некоторое абсолютно неизвестное влияние. Позже было обнаружено, что, по крайней мере в некоторых случаях, это нарушение обычных принципов психологии имеет соответствие с определенными мыслями или желаниями в разуме обозревающего, живущего в нашу эпоху. Разумеется, только то, что может иметь какое-то значение для разума прошлого, вообще способно повлиять на него. Мысли и желания наших современников, которые не имеют никакого значения для любого конкретного индивидуума прошлого, терпят неудачу, пытаясь проникнуть в его опыт. Новые идеи или новые ценности могут быть введены лишь размещением знакомого понятия таким образом, чтобы оно могло приобрести новое значение. Так или иначе, но теперь мы обнаружили, что обладаем удивительной способностью связываться с прошлым и передавать туда мысли и действия, хотя, естественно, не способны изменить его. Но могут спросить, а что, если по отношению к определенной «сингулярности» в некотором разуме прошлого мы все же не желаем оказывать неизбежное влияние, чтобы не нести ответственность за него? Вопрос бессмысленный. Нет никакой возможности избежать влияния на те разумы прошлого, которые на самом деле зависимы от нашего влияния. Потому что именно в области вечного (как единственном месте, где мы встречаем разумы прошлого) мы реально делаем этот выбор свободно. А в области времени, хотя выбор и имеет связи с нашим современным веком, и поэтому можно сказать, что делается в нем, он также имеет связь с прошлым разумом, и можно сказать, что этот выбор был сделан очень давно. В некоторых разумах прошлого имеют место сингулярности, не являющиеся продуктом какого-то влияния, которое мы приложили именно сегодня. Некоторые из этих своеобразий, без всякого сомнения, должно быть произведем мы сами – по какой-то случайности – до нашей гибели. Но может быть и так, что некоторые из них появились благодаря влиянию других разумов, а никак не нашего, быть может, влиянию тех существ, которые, при благоприятном стечении обстоятельств, могут появиться много позже этого времени из нашего отчаянного зародышевого предприятия; или, возможно, они могли появиться благодаря космическому разуму, чьего будущего появления и вечного существования мы желаем со всей серьезностью. Однако что еще могло быть, так это несколько удивительно развитых разумов, разбросанных в разных периодах прошлых эпох среди самих более ранних человеческих рас, которые оказывали влияние, отличное от нашего собственного. Они оказались настолько «сингулярными» в каком-то отношении, что мы не можем дать совершенно точный их психологический анализ только лишь в терминах одного прошлого и тем не менее сами не являемся причиной этой сингулярности. Ваш Христос, ваш Сократ, ваш Готама показали след этой уникальности. Но самые заметные для нас сингулярности оказывались слишком эксцентричными, чтобы иметь какое-нибудь влияние на своих современников. И вполне возможно, что и в нас самих также есть «сингулярности», которые не могут быть объяснены в рамках понятий обычных биологических и психологических законов. Если бы удалось доказать, что такое действительно имеет место, мы имели бы точное доказательство существования интеллекта высшего порядка где-то в будущем, а значит – свидетельство вечного существования разума. Но в настоящий момент эта проблема еще весьма слабо изучена нами, даже с помощью расового разума. И может быть, что даже сам факт наших успехов в достижении расового разума включает некоторое влияние будущего. И даже возможно, что каждый созидательный шаг вперед, когда-либо предпринятый каким-либо из умов, включает невольное сотрудничество с космическим разумом, который, вполне возможно, и должен пробудиться в какой-то момент перед Концом. У нас есть два метода влияния на прошедшие эпохи через индивидуумов прошлого; потому что мы можем воздействовать либо на разумы необычайно самобытных людей и на их способность, либо на какого-то среднего индивидуума, который волей обстоятельств случайно подходит для этого. Самобытным разумам мы можем лишь внушить некую смутную интуитивную идею, которая затем «шлифуется» самим индивидуумом в некую форму, весьма отличную от той, что мы подразумевали, но для него гораздо более убедительную, соответствующую культуре его эпохи. С другой стороны, средние разумы мы можем использовать как пассивные инструменты для передачи детализированных идей. Но в таких случаях индивидуум не способен доводить материал до совершенства, облачая его в убедительную форму, подходящую для его века. Но что в том, можете спросить вы, что мы пытаемся привнести что-то в прошлое? Мы пытаемся предоставить интуиции те истины и ценности, которые, хотя и примитивны для нас при нашем преимуществе в развитии, были бы недоступны не вооруженному опытом прошлому. Мы пытаемся помочь прошлому сделать самое лучшее, на что оно способно, так же, как один человек может помочь другому. Мы пытаемся направить внимание индивидуумов прошлого и прошлых рас к тем красотам и истинам, которые, хотя и неявно выражены в их опыте, при другом подходе были бы просто упущены. Мы пытаемся сделать это по двум причинам. Входя в прошлые разумы, мы становимся полностью информированы о них и не можем не любить их, и потому мы пытаемся помочь им. Влияя на выбранных индивидуумов, мы пытаемся косвенно влиять глобально. Но второй наш мотив – совершенно иной. Мы рассматриваем жизненный путь Человека в его последовательных планетарных домах как процесс величайшей красоты. Разумеется, он далек от совершенства, но он прекрасен – прекрасен своей трагичностью. И вот оказалось, что мы способны ограниченно, лишь на некоторые моменты в прошлом, воздействовать на это. Поэтому нам следует действовать. К несчастью, наши первые неопытные действия имели почти катастрофические последствия. Многие из бессмысленностей, перед которыми отступали разумы первобытных людей во многие эпохи, объясняя их влиянием бесплотных духов, божеств, дьяволов или мертвых, – вся эта чистая тарабарщина появилась в результате наших самых ранних экспериментов. И даже эта книга, столь восхитительная в нашем понимании, выйдет из мозга писателя, вашего современника, столь же сумбурной, как обычно выглядит бред. Прошлое интересует нас не только в том плане, что мы изредка имеем возможность делать для него пожертвования, но главным образом по двум другим причинам. Прежде всего мы заняты великим предприятием нежного знакомства с прошлым, человеческим прошлым, во всех его деталях. В этом, так сказать, заключается наш высший акт сыновнего почитания. Когда одно из существ узнает и начинает любить другое существо, то образуется новое прекрасное явление – любовь. Космос на сегодняшний день слишком велик и слишком недоступен. Поэтому мы пытаемся познать и полюбить всякий разум прошлого, в который можем войти. В большинстве случаев мы можем познать этих людей с гораздо большим пониманием, чем они могут это сделать сами. И ни какая-то меньшая их часть, и ни какая-то самая плохая не должны быть оставлены за пределами этой нашей огромной работы понимания и восхищения. Есть и другой повод для нас обратиться к человеческому прошлому. Нам требуется помощь. Потому что мы, так триумфально примирившиеся со своей судьбой, чувствуем обязанность посвятить свои последние силы не экстатическому созерцанию, а отчаянной и весьма неприятной задаче: рассеиванию семян. Эта задача почти нетерпимо противоречит нашему духу. Мы с удовольствием бы потратили наши последние дни в украшении нашего общества и нашей культуры и в добродетельном исследовании прошлого. Но это возложено на нас – тех, кто от природы художник и философ: направить все усилия нашего мира на скучный бесплодный труд по созданию искусственных семян человечества, производству их в невероятных количествах и разбрасыванию их среди звезд. И если есть хоть какая-то вероятность успеха, нам следует предпринять очень долгую программу физических исследований и в конце концов организовать общемировую систему производства. Эта работа не прекратится, пока наше физическое состояние не будет наконец подорвано и не начнется разложение нашего общества. Но мы никак не сможем справиться с этим начинанием без ревностной убежденности в его важности. Вот здесь нам и может помочь прошлое. Мы, теперь так тщательно изучившие высшее искусство фатализма экстаза, смиренно отправляемся в прошлое, чтобы в очередной раз выучиться тому, совершенно иному, высшему достижению духа, преданности силам жизни, восстающих против сил смерти. Странствуя среди героических и зачастую отчаянных предприятий прошлого, мы в очередной раз загораемся первобытным энтузиазмом. Поэтому, возвращаясь в свой собственный мир, мы способны, даже пока сохраняя в наших душах умиротворенность, затрудняющую понимание, бороться так, будто нас может устроить только победа. 3. Эпилог Теперь я обращаюсь к вам из времени где-то через двадцать тысяч земных лет после момента, когда вся предыдущая часть этой книги была передана. Стало очень трудно достигать вас, и еще труднее говорить с вами, потому что Последние Люди уже не те, какими они были. Два наших величайших начинания все еще не завершены. Многое из человеческого прошлого остается исследованным не до конца, и выброс семян только-только начинается. Это предприятие оказалось куда более сложным, чем ожидалось. Только за последние немногие годы мы преуспели в разработке искусственной пыльцы человечества, способной к перемещению под влиянием солнечного излучения, достаточно стойкой, чтобы выдержать условия трансгалактического путешествия длиной в миллионы лет, и тем не менее достаточно сложно устроенной, чтобы нести потенцию жизни и духовного развития. Сейчас мы подготовились к производству большого количества этой семенной материи и выбросу ее в пространство в подходящих точках орбиты нашей планеты. Сейчас прошло уже несколько веков с тех пор, как Солнце начало подавать первые признаки близости катастрофы: началось плавное смещение света в голубую область спектра с последующим отчетливым увеличением яркости и тепла. Сегодня, когда свет его пронзает вечно плотные облака, то поражает нас нестерпимо суровой яркостью, ослепляющей всякого, кто достаточно глуп, чтобы взглянуть на него. Даже при пасмурной погоде, ставшей теперь обычной у нас, яростный фиолетовый блеск ранит глаз. Болезнь глаз поразила нас всех, несмотря на специальные очки, разработанные для защиты. Обычное тепло тоже сильный разрушитель. Мы принуждаем нашу планету сдвигаться со своей старой орбиты на расширяющуюся спираль; но, сделав запланированное, не можем сохранить климат, становящийся все более и более губительным, даже на полюсах. Пострадавшие от изменения климата районы уже опустели. Испарение экваториальных океанов приводит атмосферу в состояние постоянного волнения, так что даже на полюсах мы страдаем от горячих влажных ураганов и невероятных электрических бурь. Они уже уничтожили большую часть наших огромных зданий, временами погребая целые населенные области под лавиной осыпавшихся стекловидных осколков. Две наши полярные общины стараются поддерживать между собой радиосвязь, но вот уже некоторое время мы, находящиеся на юге, получаем новости о все более бедственном положении на севере. И даже у нас ситуация стала отчаянной. Недавно мы установили несколько сотен станций для рассеивания семян, но из них оказалось способно к работе менее двух десятков. Неудачи происходят главным образом из-за растущей нехватки персонала. Мощные потоки солнечной радиации производят гибельное воздействие на человеческий организм. Эпидемии злокачественных опухолей, с которыми не способна справиться медицинская наука, уменьшили население на юге до жалких остатков, и это несмотря на приток населения из тропиков в Антарктику. Более того, каждый из нас – всего лишь обломок того, чем он был когда-то. Ментальные функции высшего уровня, достижимые только среди развитых человеческих видов, уже утрачены или приведены в беспорядок из-за разрушения наших особых тканей. Исчез не только расовый разум, но и сексуальные группы утратили свое ментальное единство. Три из наших половых подвидов оказались уже уничтожены расстройством химизма их природы. Разумеется, многих из нас беспокоят заболевания желез, а также постоянное раздражение и ненависть, с которыми мы ничего не можем сделать, хотя и знаем, что они излишни и бесполезны. Даже обычная способность к «телепатической» связи стала столь ненадежной, что мы вынуждены вернуться к устаревшей практике словесных обозначений. Исследование прошлого теперь удел лишь специалистов и считается опасным занятием, которое может привести к искажениям результатов наших достижений в исследованиях со временем. Вырождение центров высшей нервной деятельности сказалось на нас куда более серьезной и далеко ведущей неприятностью – общим духовным разложением, ранее казавшимся просто невозможным, так мы были уверены в нашей целостности. Совершенная бесстрастность желаний стала за многие миллионы лет такой естественной для нас, что превратилась в краеугольный камень всего нашего общества и культуры. Мы почти забыли, что оно имеет физиологическую основу и что, если эта основа будет подорвана, мы можем лишиться рациональности поведения. Но, пронизываемые на протяжении нескольких тысяч лет особой звездной радиацией, мы постепенно утратили не только экстаз бесстрастной веры, но даже и способность обычного равнодушного поведения. Теперь каждый подвержен иррациональной склонности к защите себя как частной персоны против своих собратьев. Личная зависть, ярость, даже убийство и беспричинная жестокость, ранее никогда не известные нам, теперь стали всеобщими. Вначале, когда люди стали замечать в себе эти архаические позывы, они с удивлением и презрением подавляли их. Но по мере того как высшие нервные центры все дальше захватывало разложение, человеческое в нас становилось все менее уверенным, а животное – более неуправляемым. С этого времени рациональное поведение достигается лишь после изнуряющей и унизительной «моральной борьбы», вместо того чтобы проявляться спонтанно и свободно. А теперь вообразите ужас и недоверие, охватившие нас, когда мы обнаружили себя, всех до одного, обреченными на безнадежную борьбу против побуждений, которые всегда считали безумием. Было достаточно мучительно осознавать, что каждый из нас способен в любой момент только ради помощи какому-либо близкому или дорогому существу предать свой высший долг по отношению к рассеиванию семян; и ужасно было обнаруживать себя так глубоко погрязшим в неспособность проявить даже общепринятую заботу и милосердие по отношению к окружающим тебя. Потому что человек, любящий себя больше своего друга, даже на ничтожно малую величину, ранее был нам неизвестен. Но сегодня многие из нас оказываются сопровождаемы взглядом изумленного ужаса и жалости в глазах пострадавшего собрата. На ранних стадиях наших неприятностей были созданы психиатрические больницы, но очень скоро они стали переполнены и лишь отягощали больное общество. Затем безумные оказались убиты. Но стало ясно, что по стандартам недавнего прошлого мы все безумцы. Ни один человек теперь не может полагать, что его поведение благоразумно. И, разумеется, мы уже не можем доверять друг другу. Частично из-за всеобщей иррациональности желаний, а частично из-за недостатка взаимопонимания, наступившего с потерей «телепатической» связи, мы начали тонуть во всех видах разногласий. Непременно следовало разработать политическое устройство и систему законов, но нам казалось, что они только увеличат наши трудности. Установить порядок такого типа, который поддерживается полицейской силой. Теперь все это находится в руках профессиональных организаторов, уже приобретших все пороки бюрократии. Большей частью именно из-за их глупости вышло так, что две антарктические нации ринулись в социальную революцию и уже готовы были противостоять оружию, которое безумное мировое правительство создало для их уничтожения. Тем временем, из-за полного крушения экономики и невозможности добраться до продуктовых фабрик на Юпитере, ко всем нашим несчастьям добавился еще и голод, который предоставил некоторым наиболее искусным из безумцев возможность заниматься торговлей, приобретая выгоду за счет других. И вся эта безумная глупость – в обреченном мире и обществе, которое еще вчера было самым цветущим в галактике! Те из нас, кто еще заботится о своем духе, уже склонны сожалеть, что человечество не предпочло благопристойное самоубийство, прежде чем началось это моральное разложение. Но, разумеется, иначе случиться и не могло. Поставленная задача должна быть завершена. Потому что Рассеивание Семян стало для каждого из нас почти высшим религиозным долгом. Даже те, кто постоянно пренебрегает этим, осознают, что это последняя служба человека. Такое случилось с нами потому, что мы пережили свое время и вынуждены наблюдать собственное падение из духовной возвышенности в то звериное состояние, из которого человек так редко вырывался. Однако почему мы упорствуем в этой отчаянной попытке? Если даже, при удаче, семя сможет где-то пустить корни и начать разрастаться, не будет ли конец его дерзновенной попытки если не в быстром огне, то в финальном противоборстве с жесточайшим холодом? Наш труд будет самым лучшим из посевов для обильной жатвы смерти. Кажется, не существует никакой разумной защиты от этого, если не считать за благоразумие безрассудное выполнение до конца той цели, что была задумана в прежнем, более просвещенном состоянии. Но мы не чувствуем уверенности в том, что на самом деле мы были намного просвещенней. Сейчас мы оглядываемся назад, на свою собственную прежнюю сущность, с удивлением, но также и с непониманием и с опасением. Мы пытаемся припомнить то величие, что, казалось, было открыто каждому из нас в совокупности расового разума, но почти ничего не помним о нем. Мы не можем подняться до того более простого блаженства, которое однажды было в пределах досягаемости беспомощного индивидуума, до той ясности и чистоты восприятия, которая, казалось, должна бы быть ответом духа на любое трагическое событие. Оно ушло из нас. Оно не только невозможно, но и невероятно. Теперь мы созерцаем наше личное бедствие и всеобщую катастрофу как исключительно ужасные. Да, после столь долгой борьбы за становление человеку предстоит оказаться сожженным заживо, как пойманной в мышеловку мыши для развлечения безумца! Как в этом может заключаться какая-то красота? Но не в этом состоит наше последнее слово, обращенное к тебе, житель прошлого. Потому что, хотя мы и пали, все-таки еще есть в нас что-то такое, оставшееся от давно прошедших времен. Мы стали слепыми и слабыми; но именно осознание того, что мы вот такие, вынуждает нас к великой попытке. Те из нас, кто еще не совсем пал, объединяются в братство для взаимного укрепления, чтобы истинный человеческий дух мог поддерживаться немного дольше, пока семя не будет посеяно и смерть не станет угрожать человечеству. Мы пытаемся быть преданными друг другу, нашему общему предприятию и тому видению, которое больше уже не посетит нас. Мы посвящаем себя утешению всех бедствующих, кто тем не менее еще остался в живых. Мы посвящаем себя рассеиванию семян. И даем себе обещание сохранять дух живым и бодрым до самого конца. Время от времени мы встречаемся небольшими группами или многочисленными компаниями, чтобы ободрить себя взаимным присутствием. Иногда в этих случая мы можем лишь просто сидеть в тишине, набираясь утешения и сил. Иногда произнесенное слово проносится среди нас, проливая короткий свет, но слишком мало тепла в душу, что стынет в изнывающем от зноя мире. Но среди нас есть один, переходящий с места на место и меняющий компанию за компанией человек, чей голос слышен постоянно. Он молод; он последний, родившийся среди Последних Людей, – он был последним зачат перед тем, как мы узнали о нашем роковом конце и прекратили всякие зачатия. Будучи последним, он при этом еще и достойнейший. Не только мы так воспринимаем его, но и все его поколение полагается на его волю: он, самый молодой, отличается от остальных. В нем есть дух – казалось бы, всего лишь особая одухотворенность – дающий силу выстоять против вспышки солнечной энергии гораздо дольше, чем остальные из нас. Это похоже на то, будто само солнце затеняется яркостью его духа. Как будто наконец в нем и только лишь на один день исполнилось обетование человеку. Потому что хотя, подобно другим, он и страдает телом, но всегда он выше своего страдания. И хотя он больше, чем остальные из нас, чувствует страдания других, он выше какой-либо жалости. Его успокаивающее воздействие – как свежая добродушная шутка, способная заставить страдающего улыбнуться собственной боли. Когда этот самый молодой наш собрат вместе с нами в глубокой задумчивости созерцает наш умирающий мир и крушение всех человеческих устремлений, он не погружается, подобно нам, в смятение и страх, а спокоен. В присутствии такого спокойствия отчаяние переходит в умиротворенность. Его рассудительная речь и даже один лишь звук его голоса открывает наши глаза, а сердца загадочно наполняются ликованием. Тем не менее часто слова его бывают крайне жестокими. Давайте и закончим этот рассказ не моими, а его словами: «Велики звезды, а человек мал перед ними. Но человек – это яркий живой дух, порожденный звездой и звездой убиваемый. Он величественней, чем их яркие слепящие сонмы. Потому что, хотя у них и есть безмерное могущество, у него есть способность к успеху – небольшая, но вполне реальная. По-видимому, слишком скоро он придет к своему концу. Но когда он будет уничтожен, он не превратится в ничто, так, будто его никогда не было, потому что он навсегда останется красотой в вечной гармонии мироздания. Человек был окрылен надеждой. Он имел в себе силы идти дальше, чем этот быстрый взлет, что вот-вот закончится. Он даже предполагал, что должен стать Украшением Всех Вещей, что должен научиться стать Всезнающим и Всевосхищающим. Вместо этого ему суждено быть уничтоженным. Он всего лишь неоперившийся птенец, захваченный лесным пожаром. Он очень мал, очень прост, очень слаб в понимании сущего. Его знания об огромной массе вещей не больше знаний птенца. Его восхищение – это восхищение птенца перед вещами, отзывчивыми к его собственной малой натуре. Он восторгается лишь пищей и призывным приглашением к ней. Музыка же сфер проносится над ним, проносится сквозь него, но остается неслышима им. Однако она использует его. Вот и сейчас она использует его гибель. Великим, ужасным и очень прекрасным предстает Единое; и для человека самое прекрасное – что оно должно воспользоваться им. Но воспользуется ли оно им на самом деле? Действительно ли станет лучше красота Единого от нашей агонии? И так ли уж оно прекрасно на самом деле? И что такое красота? На всем пути своего существования человек стремился услышать музыку сфер, и ему иногда казалось, что он уловил несколько ее аккордов или даже смутный контур всей ее формы. Однако он никогда не мог быть уверен ни в том, что слышит именно ее, ни в том, можно ли вообще услышать столь совершенную музыку. Таким образом, несомненно: если она и существует, то явно не для него, из-за его малости и ничтожества. Но одно очевидно. Человек и сам, по меньшей мере – это музыкальная бравурная тема, превращающая музыку в широчайший аккомпанемент, матрикс для бурь и для самих звезд. Человек сам в своем роде навечно остается красотой в вечном облике вещей. Большое счастье быть человеком. И поэтому мы должны идти вперед, с улыбкой в душе, умиротворенные и благодарные за прошлое и за нашу собственную смелость. Нам еще предстоит совершить нечто, достойное для финальных аккордов той недолгой музыкальной композиции, что есть человек». Создатель звезд