– Нет, мой дорогой голос разума, я ей не сказала. Не хочу, чтобы она переживала. – Она снова меня возненавидит. – Да, в яблочко. Она уверена, что на выходные я уехала к тебе. И считает это ужасной затеей. Тут мы умолкаем. Обсуждать это нам обоим нелегко. Однако нельзя откладывать разговор в долгий ящик: скоро вернутся мои соседки. Между часами посещений и обедом времени мало. Натаниель нарушает молчание: – Что будешь делать, Майлин? Я приподнимаюсь и, не обращая внимания на тянущую боль в ране, засовываю руку под подушку. Тяжесть Церцериса в руке заставляет меня дышать глубже, а прикосновение к гладкому золоту придает смелости. Медленно разжимаю пальцы, позволяя Натаниелю увидеть медальон, один взгляд на который заставляет мое сердце биться подобно триумфальному барабану. – Руну узнаешь? – шепотом интересуюсь я. Похоже на Н, только с двумя перекладинами вместо одной. Знак клана. Старый, почти стертый, различить его можно только по грязи, забившейся в гравированные линии. Тот самый знак, который я рисовала в детстве. – Вот доказательство, которое нам нужно! – Да, тут выгравирован знак, – серьезно соглашается Натаниель. – Но я не знаю, какому клану он принадлежит. Я не смогу воспользоваться этим Церцерисом. – Знак этого клана я видела в детстве. Церцерисом владел папа. Медальон отмечен руной моей семьи. Церцерисом воспользуюсь я! Сначала Натаниель медленно кивает, затем качает головой. Его разрывают сомнения, мне не по себе видеть его таким. Все ведь очевидно! – Я же переносилась с твоим Церцерисом, – упорствую я. Мой голос звучит так настойчиво, будто мне очень нужно уговорить Натаниеля. Однако я могу использовать Церцерис без его согласия и вернуться в Лиаскай совсем одна. Но мне хочется, чтобы рядом кто-то был, хоть одна человеческая душа. В очередной раз я причиню боль тем, кого люблю – тем, кто любит меня. Одна я этого не вынесу. – Судя по всему, я наследница клана междумирцев. И так было всегда! Я помню Церцерис папы с самого детства. Папа показывал мне медальон. – Он не подозревал, чем это обернется. – Уверена, папа знал, что я давно не принадлежу этому миру. Вдруг Вики тоже видела папин Церцерис? Как хотелось бы обсудить это с ней… – Надеюсь, оно того стоило, – будто прочитав мои мысли, говорит Натаниель. – Стоило. Понятия не имею, как себя вести. И совсем не знаю, чем на самом деле заплатила за Церцерис той твари из Лиаскай. – Вечером меня выпишут, – бодро сообщаю я. – По словам доктора, который меня зашил, даже шрама не останется. Вздох Натаниеля больше напоминает всхлип: – Ты ведь понимаешь, что я имел в виду другое. – Все… странно, – отвечаю я. – Знаю, в Лиаскай мы с Вики много времени проводили вместе. Но воспоминания об этом исчезли. Похоже на сон, который в миг пробуждения ускользает в небытие. Тебе знакомо это чувство? Вот только сон был. Такой отчетливый, словно это не видение, а реальность. Такой яркий, что кажется, словно ты никогда его не забудешь. Но стоит моргнуть или пальцем пошевелить, как все исчезает без следа. Остается лишь смутное ощущение: было что-то особенное. Поджав губы, Натаниель размышляет над моими словами. – Ты помнишь дворец? Трон, корону и… – Я все помню! – перебиваю я. – Только Вики как в тумане. Натаниель берет меня за руку, точно пытаясь утешить. Но утешение мне не нужно. – Натаниель, я не верю, что заплатила большую цену. Я отдала то, что делало меня слабой. – Майлин, – сипит Натаниель. Он не доверяет твари и к моему плану относится со скепсисом. – Что? Натаниель не может ничего мне ответить: страх и беспомощность нам не помогут. – Ответь, это важно, – прошу я. – Ты останешься со мной или уедешь в Нью-Йорк? С губ Натаниеля срывается сухой смешок: – Будто я могу теперь уехать в Нью-Йорк. – Можешь. Решать тебе. Все эти месяцы ты строил свою жизнь, пока я ныла и зализывала раны. – Ты горевала. – Натаниель, я пойму, если ты мне больше не доверяешь – я никогда не заслуживала твоего доверия. Натаниель тяжело поднимается со стула, будто это нехитрое действие требует от него множества усилий. Он проходится по палате. – Я отпустил тебя, Майлин. Да, отпустил. Более того, я уверен, что чувства к тебе связаны со мной и моим прошлым, а не с тобой. Или… – на мгновение умолкнув, Натаниель качает головой. – Я точно не знал, но в глубине души давно почувствовал, что ты – как я. Мы оба междумирцы. Следовало бы догадаться об этом еще во время нашего первого прыжка, когда ты вырвалась из моих рук. Ты словно могла перенестись самостоятельно. Мой инстинкт не подвел. Наверное, ты так мне понравилась, потому что мы похожи. Наследник клана очень одинок. А рядом с тобой я не одинок, вот меня и потянуло к тебе. «Ну, так даже проще», – думаю я. Вслух ничего не говорю, Натаниель пока не готов. – Сейчас я вижу тебя, Майлин, вижу девушку, которая любит другого. И говорю: я отпустил тебя. А что делаешь ты? – Что ты имеешь в виду? – Прошлую ночь. Кем ты была вчера? Когда вела переговоры с ранившей тебя неполноценной тварью из Лиаскай? Не понимаю, к чему он клонит. – Я была собой. – Да. Ты была собой. Но ты была Королевой. Ты всегда Королева, просто за последние месяцы я об этом подзабыл. Девушку из Ирландии, которая смешивает меня с грязью и терпит мое присутствие, лишь когда отчаяние в ней побеждает гордость, – ее я смог отпустить. Но Королеву я никогда не отпущу. Натаниель преклоняет передо мной колено. С трудом сдерживаю смех – до чего это патетично и напыщенно. Но шутка застревает в горле: правила Завременья на меня не распространяются. И наверное, не распространялись никогда. – Натаниель, не делай этого. Нашел повод! Сама не знаю почему, но на глаза наворачиваются слезы. – Я дал присягу, – отвечает он, не глядя на меня. – Поклялся посвятить жизнь служению Королеве и Лиаскай. О Завременье ничего не говорилось, потому что раньше Королева никогда не бывала здесь, по ту сторону Лиаскай. Теперь времена изменились. – Я не хочу, чтобы рядом был королевский воин. – Ты хочешь товарища, я знаю. Поверь, я могу быть и тем и другим. – Вставай! – Наклонившись, я дергаю Натаниеля за руку, и он неохотно поднимается. – Вот заглянут сюда врачи, что они подумают? Я не прошу вернуться со мной в Лиаскай, поэтому слушай внимательно, Натаниель Бэджет. Я умоляю тебя пойти со мной. Со мной, той самой девушкой из Ирландии: она любит лжеца и смешивает тебя с грязью, она слова тебе не может сказать, тем более приказать. Я заклинаю друга, которого жестоко обидела, которому не доверяла так сильно, как он того заслуживал. Ты пойдешь со мной? Натаниель глубоко вздыхает: – Да. И в этом «да» отзываются сотни мыслей, которые он не произнес вслух. – Но мне нужно время, чтобы собраться, – просит Натаниель. Время. Вдох-выдох. Те обрывистые сновидения обрушиваются на меня посреди дня, как колючий снег на бесчувственное тело… Меня топят, с моей жизнью играют – это чувство сильнее якоря реальности, и кажется, что у меня нет времени. Что у Лиама нет времени. Что слишком поздно. – Сколько времени тебе нужно? – Две недели. Два слова – два коротких мощных удара. – Две… недели? Скажи ты про два дня, я поныла бы и смирилась. Но две недели? Проклятье! Столько времени у нас нет. – Это время есть у нас обоих, – с нажимом говорит Натаниель. – И мы должны посвятить его тем, кто был с нами здесь. Нашим друзьям, людям, которые нас любят. Все доводы, которые у меня были, вмиг потеряли свою силу. И Натаниель это знает. На этот раз я не отделаюсь письмом для мамы, полной неопределенностью и слабой надеждой на новую встречу. Я – чудовище, потому что без колебаний снова брошу маму. Но даже чудовище пытается себя оправдать. – Есть еще кое-что… – шепчу я. Одно обстоятельство, говорить о нем мне не хочется, но откладывать уже нельзя. Лучше признаться Натаниелю сейчас.