– Нет. – А что так? – Не заработали. – И нам тоже не дают пока. Ладно, возьму в кассе взаимопомощи, – вздохнула она. – Надо в «Детский мир» ехать, а то Валька засмеет, скажет, ребенка одеть нормально не могут. – Пусть своего сначала заведет, а потом уже смеется! – нахмурился отец. Детей у тети Вали и дяди Юры нет. Когда я был совсем маленьким, то часто их спрашивал, почему они не хотят завести мальчика или девочку. Тетя Валя, услышав такой вопрос, сразу огорчалась и, не отвечая, отворачивалась, а Башашкин весело рассказывал, как они несколько раз делали предварительные заказы в специальном отделе «Детского мира», где распределяют младенцев в семьи. Им присылали открытки, они бежали туда с утра пораньше, но едва подходила их очередь, дети заканчивались, как копченая колбаса в гастрономе. Это потому, объяснял Батурин, что советское плановое хозяйство не успевает за ростом потребностей населения. – За твоим языком оно не успевает! – ворчала тетя Валя. – А где там такой отдел? – простодушно интересовался я. – В самом низу. – Там, где велосипеды и педальные машины продают? – Точно! С тех пор каждый раз, когда мы приезжали в «Детский мир», я канючил, чтобы мне показали секцию, где выдают родителям детей, но этот отдел, как уверяла Лида, был постоянно закрыт то на прием товара, то на дезинфекцию, то на переучет младенцев. Потом я вырос, поумнел, понял в принципе, откуда берутся дети, и перестал искать «распределитель». А Лида проговорилась как-то, что Валька в молодости набедокурила, не стала обращаться к врачу, пошла к какой-то бабке и вот теперь расплачивается… Под плач Ярославны я перемерил весь свой гардероб, почти все, за исключением трусов и маек, оказалось категорически мало. – Минь, это катастрофа! – Я после войны в одних шароварах и рубахе на шнуровке ходил. Помнишь? – Помню, – кивнула, светлея лицом, Лида. – И ничего – жив. – Но сейчас-то не разруха! Засмеют ребенка… В чем же тебя на юг отправлять? – нахмурилась она. – Вот беда-то! Удивительные люди взрослые, они начисто забыли, что смеются над дурацкими обновками, а старую, испытанную одежду уважают, заплаты украшают штаны, как шрамы лицо пирата! – Ладно, Паганель, теперь школьную форму надевай! – Да ну ее… – Два раза повторять не буду! Я безропотно двинулся к шифоньеру и открыл скрипучие створки. Отец при этом равнодушно зевнул и отвернулся: форма висела рядом с его зимним пальто. Я нарочито долго искал ее в надежде, что родителям все это надоест. – Быстрее, не спи на ходу! – погоняла Лида. В пиджак мне удалось влезть с большим трудом. – Жуть! – прошептала она. – Минь, ты видишь, как вымахал? – Не слепой. – Значит, так, – объявила парткомовским голосом маман. – Завтра точно едем в «Детский мир». – Может, потом, когда с юга вернется? – усомнился отец. – Правильно, потом, потом… – подхватил я. – Почему – потом? – Я же за месяц могу еще вымахать! – Аргумент! – кивнул Тимофеич. – Чепуха! Они же тридцатого возвращаются. Представляешь, что будет твориться в магазинах перед учебным годом? – Представляю. Можно потом купить, через недельку, когда все успокоятся. – Чтобы мой сын в таком виде явился в школу первого сентября?! – вскипела Лида. – Никогда! Заодно завезем Вальке желатин. – И где достала? Взрослые почти никогда не говорят «купил», а исключительно – «достал», реже – «оторвал», порой – «взял», иногда – «добыл». Есть еще слово «скоммуниздил», но оно неприличное. – С «Клейтука» привезли, – сообщила маман. – Несуны? – сквитался отец, криво усмехнувшись. – С ума сошел? У них в буфете официально сотрудникам собственную продукцию продают. Ты бы Анне Павловне тоже завез. Я ей давно обещала. И мать заодно проведаешь! – Посмотрим… Не знаю… Отстань… Лида говорит, что Тимофеевич – человек волевой, но безынициативный, а она, наоборот, инициативная, но безвольная. Впрочем, порой, как сегодня, маман проявляет невиданную твердость духа, не позволяя отцу хлопнуть лишнюю рюмку… Довольно долго мы пили чай в тягостном молчании, за это время князь Игорь успел добежать до Руси и обнять Ярославну. Лиду это долгожданное свидание и особенно слова «здравствуй, здравствуй, мой желанный!» взволновали, она посмотрела на нас влажными глазами и вздохнула: – Какая все-таки отличная опера! – Балет лучше, – буркнул отец, с отвращением наливая себе чая. – Может, воду подогреть? – Обойдусь. Я, наверное, уродился в мать, которая не умеет выдерживать характер, хотя всякий раз клянется, что первой никогда не запросит мира. Ха-ха! Мне тоже приходилось ссориться с Шурой Казаковой, и хотя всякий раз перепалку начинала она, я не выдерживал и предлагал снова дружить. Однажды, незаметно взяв ее тетрадку по русскому языку, я потом догнал одноклассницу на выходе из школы и вернул, мол, лежала на полу, наверное, соскользнула в щель, когда поднимали крышку парты. – Неужели? – удивилась она и пронзила меня своими зелеными глазами. В телевизоре тем временем народ ликовал по поводу возвращения князя Игоря домой. Странно, ведь он, собственно говоря, эксплуататор! В СССР так радовались, наверное, только по поводу прибытия Юрия Гагарина из космоса. Вдоль всей улицы Горького стояли толпы счастливых людей и засыпали открытую машину цветами… Тогда телевизор был только у Коровяковых, и все общежитие набилось в их просторную комнату, чтобы посмотреть, как Гагарин идет по ковровой дорожке к Мавзолею. «Здравствуй, батюшка, ты князь жела-а-а-нный на-а-а-а-а-а-ш!» – пропел народ, гурьбой высыпав откуда-то и заполнив всю сцену. Я подумал, что в Большом театре народу, наверное, работает не меньше, чем на нашем Маргариновом заводе. А то и больше! Наконец сошелся занавес – и опера кончилась. 3. После продолжительной болезни На телеэкран под звуки бодро-поступательной музыки выкатился, словно колобок, земной шар – и началась программа «Время». По вытянутым лицам Кириллова и Шатиловой я понял: в мире случилось что-то нехорошее, скорее всего, снова американская военщина насвинячила. Обычно же наши дикторы появлялись на экране радостные, словно их распирало от хороших новостей: запустили еще один спутник, открыли новую фабрику, засыпали в закрома родины тонны пшеницы, выдали на-гора угля без счета… А тут: лица хмурые, губы поджаты, глаза потуплены… – Кто-то умер! – ахнула Лида. – Почему? – удивился я. – У Кириллова черный галстук. А у Шатиловой платье темное и бус никаких. А бусы-то она любит! – Брежнев вроде еще молодой, рановато ему… – засомневался отец. – Типун тебе на язык! – Может, Косыгин? – предположил я: фамилии прочих руководителей мне запомнить пока еще не удалось. – Помолчи! Мал еще. В школе, смотри, что-нибудь такое не ляпни… Между прочим, во втором классе я, услышав вечером по телевизору, что в Америке застрелили президента Кеннеди, наутро явился в класс и первым делом спросил нашу учительницу: – Ольга Владимировна, а вы слышали, Кеннеди убили? – Как убили? Почему? Не может быть! Откуда ты знаешь?