– Вот спасибо! – кивнул отец-инженер. – А самочку икряную или отметавшую? – Только икряную! – воскликнула мамаша, собираясь, верно, немедленно выпотрошить крошечную рыбку и намазать бутерброд. – Поищем… Положив невесомый кулек с кормом в авоську, я пошел к дверям, чтобы не мешать продавцу-консультанту в работе, но у входа сдуру задержался возле клетки с попугаем и тихо попросил: – Скажи: попка – дурак! Пока родители, затаив дыхание, следили за тем, как Василий для виду гоняет сачком по аквариуму икряную самочку, плохиш отошел посмотреть белочку. – Белку хочу! – снова захныкал зануда. – Продана, сэр! – нашелся Василий. – Скажите, товарищ, – подавшись вперед и понизив голос, спросил отец-инженер. – Они долго, эти гуппи, живут? – У вас, полагаю, неделю протянут. – Не больше? – Не больше, – заверил консультант, печально разглядывая на свет пойманных рыбок. – А вот вам и питание на первое время, – он бросил в бумажку щепоть сухого корма. Несчастные рыбки метались по баночке, еще не поимая, какая беда с ними приключилась. Сегодня же малолетний психопат высыплет туда весь корм, через два-три дня вода завоняет, пойдет гнилыми пузырями и гуппи всплывут брюшками вверх. – Какие живчики хорошенькие! – залюбовалась мамаша, подняв баночку на свет. И тут ара, до которого, видимо, дошла, наконец, моя просьба, открыл круглый и наглый глаз, повел крылами, напружился и голосом охрипшего Левитана заорал на все помещение: – Заткни-ись, придурок! – Он говорящий! – громче безумной птицы завизжал маленький тиран. – Не нужны мне ваши рыбки! Попуга-а-а-а-я хочу-ч-у-чу-у-у-у! – и повалился на пол, суча в истерике ногами. Василий глянул на меня с обидой, мол, думал, ты человек, а ты пижон в апельсиновых тапках! Я стремглав выскочил на улицу, понимая, что испортил ему всю торговлю. Простит ли? Огорчившись, что, кажется, потерял друга, я побрел налево, в сторону улицы Кирова. Да, в детстве я тоже бывал плохишом и мог похныкать из-за не купленной игрушки, но кататься, вопя, по полу в общественном месте – такое мне даже в голову не приходило! А если бы и взбрело, Тимофеич одним движением, точно Котовский – саблю, выдернул бы из брюк ремень и выпорол меня, как сидорову козу. Детей, конечно, бить нельзя, но иногда необходимо… До старинного дома, на углу Большого и Малого Комсомольских переулков, где жили Батурины, ходу пять-семь минут неспешным шагом. Я пересек в положенном месте улицу Кирова и остановился напротив огромных витрин магазина «Хрусталь-фарфор-фаянс»: за стеклом на белых кубах разной величины размещались сервизы, рассчитанные на семью из двенадцати человек, – столовые, чайные, кофейные. Поражали воображение огромные блюда, на которых можно выложить жареного быка. Озадачивали супницы, их назначение я долго не мог понять, пока бабушка Елизавета Михайловна не объяснила. Оказывается, в приличных домах щи, борщ или харчо никогда не распределяют по тарелкам прямо из кастрюли. Это – дурной тон. Сначала борщ переливают на кухне в супницу, ее несут к столу, а уж потом серебряным половником делят на порции. Кроме сервизов, на кубах стояли длинноногие бокалы и хрустальные вазы с искусственными фруктами и цветами. В углу можно было прочитать скромную табличку: «Товары с витрины не продаются». Я уже хотел свернуть в Большой Комсомольский переулок, но, как пишут в книгах, ноги сами понесли меня в противоположную сторону – в магазин «Книжный мир». Там на первом этаже располагался мой любимый отдел филателии, и я не мог отказать себе в удовольствии хотя бы одним глазком глянуть на серию «Фауна и флора Бурунди». И хотя Сергей Дмитриевич, если заходит речь об этих марках, снисходительно усмехается в усы, я в жизни ничего красивее их не видел! У входа в «Книжный мир» топтался, озираясь, тощий длинноволосый парень в синих заграничных джинсах и клетчатой ковбойке с погончиками. В руке он держал раздувшийся и явно очень тяжелый портфель. Тощий смерил меня с ног до головы изучающим взглядом, задержался на апельсиновых сандалиях, ухмыльнулся, подошел вплотную и тихо протараторил: – Книгами интересуешься? – Конечно! – Есть «Библиотека приключений» – полностью и отдельными томами. Сказки Андерсена. Книга Джунглей. – Заметив маску в моей эластичной авоське, он добавил: – «Подводные сокровища» Кусто. Показать? Про Кусто я ничего прежде не слышал и пожал плечами, но он быстро вынул из портфеля книгу с аквалангистом на обложке. Однако проходившая мимо женщина вдруг остановилась, уперла руки в боки и заголосила: – Как не стыдно детскими книгами спекулировать! Из-за вас, сволочей, ничего в магазине купить невозможно. Отстань от ребенка, а то сейчас милицию позову! Тощего как ветром сдуло. А я зашел в магазин и вдохнул книжный воздух, он напоминает библиотечные запахи, но только резче и ароматнее, наверное, из-за того, что свежая типографская краска еще не выветрилась. Возле отдела филателии тоже топтались какие-то «субчики» с кляссерами под мышками, но не дешевыми, как у меня, а с дорогими, большого формата, в них толстые картонные страницы со слюдяными карманчиками переложены тонкой папиросной бумагой. Коллекционеры с надеждой смотрели на каждого входящего, но я у них никакого интереса не вызвал. Если же появляется кто-то, кого считают своим, тогда они по-особенному переглядываются, подавали друг другу тайные знаки, сближаются, точно знакомые коты, перешептываются и удаляются вместе: справа от входа в магазин есть глубокий двор, где, по словам дяди Юры, застрелился Маяковский. Там-то коллекционеры и меняются. Я, замирая сердцем, подошел к прилавку: вот она, моя Бурунди! Ах, какие же все-таки в Африке красивые марки! Вроде бы страшно отсталый черный континент, который только еще борется за свободу, а какие яркие цвета! Наши по сравнению с ними выглядят как-то блекло. Видно, в самом деле в СССР напряженка с красителями! Я склонился над стеклом, любуясь львами, леопардами, слонами, страусами, зебрами, павлинами, буйволами, носорогами, жирафами, змеями, крокодилами, заключенными в зубчатые квадратики, прямоугольники и треугольники. Большая серия была посвящена бабочкам самых невероятных расцветок, таких у нас я никогда не встречал. Разве только наш махаон может отдаленно с ними сравниться. Но ведь и он в Подмосковье большая редкость! Этим летом мне ни разу на глаза не попался. В прошлом году я поймал одного на Волге, в лугах, но неправильно засушил, и у него отвалились крылышки. А вот рядом серия из двадцати четырех марок «Тропические рыбки». Чудо! Почему таких красоток не разводят в аквариумах? Например, эту – с леопардовым узором? Я давно мечтаю купить хотя бы одну, самую маленькую серию, пусть даже с птицами, но марки Бурунди стоят дорого, не меньше трех рублей, наверное, за счет них эта страна и развивается, как мы за счет социалистических соревнований. Я вздохнул и, перед тем как уйти, на всякий случай пробежал глазами советский раздел и вдруг обнаружил серию, выпущенную к чемпионату мира по фехтованию в Москве. В прошлый раз ее точно не было! На трех квадратных марках были изображены в момент глубокого выпада рапирист, шпажист и сабельник. Сердце фехтовальщика дрогнуло, рука нашла в кармане и сжала оставшиеся монеты, а мозг сам по себе начал лихорадочно подсчитывать стоимость: десять, пятнадцать и двадцать копеек, ровно столько и было у меня в кармане. Тютелька в тютельку. Надо брать! Другого такого случая не дождешься! В этот момент я совершенно забыл, что мне еще надо доехать до Гаврикова переулка и подстричься под «скобку». Через миг очутившись у кассы, я выложил горячие двугривенные монеты в мраморную тарелочку и выдохнул: – Сорок копеек в филателию! Аппарат застрекотал, а из щели высунулся серый чек. Казалось, машинка показала мне язык. – Эх, ты, чулида! Только выложила! – улыбнулась продавщица. Дунув вовнутрь маленького белого конверта, она расправила слипшиеся края и осторожно, как необычайную ценность, вложила туда марки. – Да, удачный день! – кивнул я, осознавая, что совершил преступление и остался без копейки. 21. Племянник вельмож Но это в джунглях капитализма страшно оказаться совсем без денег. У нас в стране Советов все по-другому. Есть, например, кассы взаимной помощи, не говоря уже о друзьях-родственниках. И не было еще случая, чтобы Батурины оставили меня в беде. Недавно я прочел книжку про обычного американского мальчика. Его отец-фермер с самого рождения сына заносил в особую книгу все, что потратил на отпрыска. Купил игрушку – записал, купил тетрадку – записал, купил конфетку – записал, купил башмаки – записал. И не потому, что фермер – какой-то уникальный жмот или крохобор, просто у них там так принято даже между родственниками. Когда сын подрос и пошел работать, папаша вручил ему «гроссбух», мол, теперь, парень, гони должок согласно «жировке». Дикие люди! Прижимая к сердцу конвертик с марками, я выбежал из магазина и увидел тетку, грозившуюся вызвать милицию. Она свое обещание выполнила и теперь благосклонно наблюдала, как два парня с красными повязками на рукавах обезвреживали напуганного книжного спекулянта. Один дружинник крепко держал его за шиворот, а второй внимательно рассматривал содержимое портфеля, качая головой и даже цокая языком от удивления. – Проходи, мальчик, тут для тебя ничего интересного нет! – прикрикнула на меня общественница. – Эти книги надо сдать в детскую библиотеку! – посоветовал я, ускоряя шаг. – Неплохая мысль! – Разберемся. Батурины жили поблизости, в старинной трехэтажке на углу Большого и Малого Комсомольских переулков. Мраморная доска на стене сообщала, что дом выстроен по проекту великого русского архитектора Матвея Казакова и он сам здесь жил с 1782 по 1812 год. Эту надпись я хорошо запомнил, так как в раннюю пору, когда еще только учился складывать буквы в слова, читал на прогулках вслух все встречные вывески, надписи, лозунги и мемориальные таблички, а их в районе Маросейки множество. Дольше всего я мучился и не мог разобрать слово «Да здравствует!», написанное там и сям белым по красному. Однажды наша историчка Марина Владимировна сказала на уроке, что Московский университет, а также Дом Союзов, куда я ходил на елку, построил великий русский архитектор Казаков. На меня накатила такая гордость, что я поднял руку. – У тебя вопрос? – Нет. – А что такое, Юра? – Я хочу сказать, что мои тетя Валя и дядя Юра тоже живут в доме Казакова. – Что значит – «тоже»? Какая чепуха! Не могут твои родственники жить в доме Казакова. Он строил дворцы и государственные учреждения! Бред! Кстати, где эта улица, где этот дом? – В Комсомольском переулке… – Там, где ЦК ВЛКСМ? – Наверное, – кивнул я, вспомнив большие вывески с золотыми буквами по бокам мощной двери, перед которой часто останавливаются черные машины. – Ты, дружок, что-то путаешь. Казаков строил для царей и вельмож. Твоя тетя… Валя из вельмож? – Нет, она в Главторфе на машинке печатает. – А дядя Юра? – Он военный барабанщик. – О-о! Почти маршал. – Старший сержант. Кто-то злорадно захихикал. Просто удивительно, почему одноклассникам нравится, когда учителя над кем-то ехидничают, ведь завтра ты сам можешь оказаться на месте обсмеянного. – Садись уж, племянник вельмож! Тут весь класс откровенно заржал, а Шура Казакова презрительно улыбнулась. Мне стало жутко обидно: получалось, я врун, хотя сказал чистую правду! Едва не заплакав, я уперся взглядом в крышку парты, испещренную древними рисунками и надписями, которые много раз и тщетно пытались закрасить. Одна фраза въелась в деревяшку особенно глубоко: «Историчка – дура!» Но через неделю Марина Владимировна приказала мне остаться после урока, и я понял: сейчас влетит за то, что мы во время объяснения нового материала втихаря играли с Серегой Воропаевым в морской бой. Историчка всегда воспитывала нарушителей дисциплины по отдельности, чтобы лучше доходило. – Юра, – сказала она – строго и торжественно. – Ты, как ни странно, оказался прав. Твоя тетя вполне может жить в доме Казакова. Я была в том районе по делам и специально зашла в Комсомольский переулок. На стене есть мемориальная доска. Охраняется государством. В окнах стоят цветы и висят разные занавески. Там в самом деле живут простые советские люди. Извини, что я тебе не поверила! Мы, учителя, не можем знать все на свете, но постоянно повышаем свою квалификацию. Спасибо тебе за ценную информацию! – Пожалуйста.