– Кстати, твой отец до последнего пытался спасти свою шкуру. – Фрер смотрела на меня сверху вниз. – На допросах пел соловьем. Любопытно, что он напел? Я хотела ответить, но слова замерли на губах. Если Люси надеется меня ранить, пускай, вытерплю. Отец погиб из-за меня, поэтому мне нужно знать, как он провел последние часы. – Он клялся, что ты ему не родная. Отец отрекся от тебя, называл подкидышем и паранормальным отродьем. – Фрер швырнула платок в камин. – Его бы пощадили, если бы это не шло вразрез с планами Вэнс. Он отправился на гильотину, проклиная тебя. Мое внимание было приковано к платку, догоравшему в камине. Тончайшая работа. Отделка из кружев. На черном рынке такой с руками оторвут. – Его голову насадили на Ворота висельников. Если не ошибаюсь, Уивер приказал вымочить ее в соляном растворе, для сохранности, – вещала Люси. Я тем временем наблюдала, как пламя пожирает платок. – Твой отец служил Якорю, поэтому ты не питала к нему теплых чувств и даже не попыталась спасти. Хотя могла, верно, темная владычица? Ответ вертелся у меня на языке, но тут звякнули наручные часики Фрер. Покосившись на них, она выпустила мой подбородок и скрылась за дверью. Легионеры отволокли меня в комнату и заперли на ключ. Съестного не было ни крошки, в камине не горел огонь. Исчезла даже мантия, служившая мне одеялом. Я вытерла кровь и свернулась калачиком на кушетке в надежде хоть как-то согреться. Отца перед смертью пытали. Страшно подумать, как изощрялись палачи, чтобы развязать ему язык. Отец назвал меня подкидышем. По аналогии с персонажем сказок. В детстве бабушка вешала над моей колыбелькой ножницы – отпугивать злых фей, чтобы они не подменили меня на síofra[57]. То же самое бабуля проделывала с моим отцом и тетей. Фрер – воспитанница Сайена, откуда ей знать слово «подкидыш», как не от моего отца? Он всегда презирал бабушкины сказки, однако на смертном одре умудрился обратить их против меня. Отец отказывался видеть во мне дочь, да и вообще человека. Похоже, он совершенно искренне боялся меня. Боялся всю жизнь. А я и не догадывалась. Опомнись, Пейдж! Нельзя принимать всерьез сказанное под пытками. Я не сломалась на водной доске, стерпела адскую боль и унижения, но лишь потому, что Сухейлю настрого запретили перегибать палку. Отца же никто не щадил. От усталости мысли путались. Завтра мое тело превратится в сплошной синяк. Конечно, Фрер не боец, но ненависть в сочетании с кочергой компенсировали нехватку опыта. По-хорошему, пора уносить ноги и передать добытые сведения Дюко. Однако мысль о Шиоле II давила мертвым грузом. Даже экзекуция кочергой не заглушала горечи поражения. Дважды мне удавалось подобраться вплотную к разгадке. И дважды она ускользала прямо у меня из-под носа. Зато мне открылась совершенно неожиданная информация, но как ею распорядиться – вот в чем вопрос. Арктур хотел признаться, что эмиты – это бывшие рефаиты. Хотел, но не осмеливался, связанный нерушимой, по всей видимости, клятвой. В голове шевельнулось смутное, хмельное воспоминание. Доверие не терпит мишуры. Желаю видеть тебя в истинном свете, юная странница. И самому открываться без утайки. Его желание исполнилось. По крайней мере, секрет, который он утаивал целый год, выплыл на поверхность. Веки слипались. После всех потрясений я заслужила короткую передышку. Еще бы унять боль в боку, которой сопровождался каждый вдох. Но стоило мне задремать, как за окном прогремел взрыв. В темноте я не сразу сообразила, где нахожусь. Но синяк на бедре вернул меня к реальности. Похоже, я проспала весь день до глубокого вечера. Снаружи опять громыхнуло. Фейерверк. Я заковыляла к окну, придерживая ноющие ребра. Во дворе царила суматоха. Радостные возгласы, смех. Очередная ракета взметнулась вверх и рассыпалась на алые и белые всполохи. Судя по какофонии, салюты запускали по всей цитадели. Караульные сняли шлемы и обнимались перед особняком. Круглосуточный штат прислуги отплясывал на заснеженном крыльце. Столько радости я не встречала в Сайене ни на Ноябрьфест, ни на Новый год. Люди словно обезумели. Это могло означать лишь одно. Лиссабон пал. Преисполненная сочувствия к Португалии, я отвернулась от окна. Сразу вспомнился крах Ирландии. Черный день, когда наш лидер, Эоган О’Кэрэлайн, объявил полную и безоговорочную капитуляцию. В период Мэллоуновских восстаний он призывал нас бороться с захватчиками, защищать свою независимость от, как он выражался, культа ненависти. Одни презирали его за упрямство, другие обвиняли в кровопролитии, а третьи превозносили за героизм. О’Кэрэлайна казнили в декабре. А его место заняла первая и бессменная инквизитор, переделавшая свое имя на английский манер в Эйприл Уилан. К тому времени мы уже перебрались в Лондон. В ночь капитуляции мы с отцом залегли на дно. Он рано забрал меня из школы – еще до официального объявления – и закупился чипсами для ужина. Отец сказал, надо сидеть дома и не высовываться. Ирландия официально примкнула в Сайену. Придется подождать, пока не минует кризис. Я боялась не за себя. Издевательства в школе меркли по сравнению с кровавой бойней, которую я чудом пережила в Дублине. Нет, меня заботила только судьба бабушки с дедом, ведь им, как и Финну, предстояло погибнуть. В сумерках отец переговорил с охранником и запер квартиру. Мы в обнимку устроились на диванчике, едва не расплющив мою старую игрушку, и притворились, будто смотрим фильм. С тех пор отец ни разу меня не обнял. Однако в тот миг, невзирая на ледяной страх, сковавший меня изнутри, его объятия согревали и успокаивали. Он крепко прижимал меня к себе, хотя сам дрожал всем телом. Его родители остались в Ирландии. Сестра скорбела о погибшем сыне. Он потерял все, кроме меня. На улице не утихали салюты, я вздрагивала от каждого залпа. Вопреки обыкновению, отец не отправил меня спать. Наша квартира располагалась высоко, но даже сквозь закрытые окна до нас доносились отзвуки торжества. Обливаясь слезами, я уснула на груди у отца. В ту роковую ночь расстреляли и избили до полусмерти пятьдесят семь человек, преимущественно бездомных. Под раздачу попали и несколько шотландцев – sasanaigh, англичанам не понравился их акцент. Даже спустя годы ликующие возгласы стоят у меня в ушах. Те же крики ликования звенели сейчас в морозном воздухе. Месяц отец под предлогом бронхита не пускал меня в школу. Месяц он меня холил и лелеял. Постоянно справлялся о моем самочувствии, покупал лакомства. К моему возвращению страсти слегка улеглись: одноклассники по-прежнему шпыняли меня в коридоре, плевали в волосы, подкладывали объедки в портфель и всячески издевались, но, подозреваю, в начале капитуляции мне бы пришлось гораздо хуже. Впервые за много лет я не боялась встречи с мучителями, поскольку чувствовала себя по-настоящему любимой. Вскоре отец опять замкнулся. Жаль, теперь уже не спросишь почему. Почему он перестал утешать меня, объяснять что-либо, успокаивать? Почему перестал вести себя как отец, за исключением вечера моего ареста? Жаль, что нельзя снова укрыться с ним от всего мира. Португалия продержалась чуть больше месяца. У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие: уж не пополнил ли СайенМОП свои ряды ирландскими контрактниками? Содрогнувшись от очередного торжествующего вопля, я переключилась на эфир. Поблизости не ощущалось никаких лабиринтов. Не ощущалось их и этажом ниже. Легионеры оставили свой пост, чтобы сообща отпраздновать победу. Отличная возможность проникнуть в Золотой зал. В мгновение ока я очутилась у двери и покрутила ручку. Заперто! Ничего, дождусь нового залпа и попробую протаранить створку. Снаружи послышались шаги. Я отпрянула, сердце загнанно колотилось. Щелкнул замок, и на пороге появился Кэд – в пижамной куртке и шортах, под глазами темнели круги. – Они взяли Лиссабон, – сообщил он. – Хотел… – Кэд осекся, заметив мою разукрашенную физиономию. – Пейдж, какого дьявола с тобой приключилось? – Так, пустяки. Лучше скажи, как ты здесь очутился? Оракул продемонстрировал подозрительно знакомую связку ключей. – Старый комплект Люси. Я знаю, где Милен его прячет. – Какое удачное совпадение. – Я уже протискивалась мимо него в коридор. – Пока все празднуют, мне надо попасть в Золотой зал и вскрыть сейф. – Даже не надейся! – Кэд ухватил меня за больное запястье. Я судорожно вздохнула – и чуть не взвыла от боли. – Пейдж, послушай. Для доступа в кабинет необходим отпечаток пальца. Это, во-первых. Во-вторых, замок не открыть без шифра, – взволнованно тараторил он. – Если бы ты намекнула, что именно ищешь… – Не могу. – Не доверяешь мне? – Ничего личного. Я никому не доверяю в принципе. – Я едва сдерживалась, чтобы не застонать в голос. – А насчет кабинета что-нибудь придумаю. – Тебя навсегда запрут в четырех стенах, если застукают. Вспомни уговор. Заслужи его доверие. Дождись, пока он снимет караул. – Кэд стиснул мой локоть. – Не лезь на рожон. Учись мыслить более масштабно. Очередной фейерверк озарил нас алыми всполохами. Алыми, как наша обоюдная аура. Что-то в ауре оракула настораживало, но я не могла уловить, что именно. Тем временем Кэд выпустил мою руку. – Мне нельзя здесь оставаться. – Я коснулась опухшей щеки, тронула рассеченную губу. – Фрер не успокоится, пока не прикончит меня. На скулах у Кэда заиграли желваки. – Тут не поспоришь. – Он отвернулся. – Не спеши, Пейдж. Наберись сил. Если не передумаешь до завтра, будем решать. – Постой, – окликнула я. Кэд замер. – Президент Гонсалвес объявила о капитуляции? – Еще нет. Похоже, она засела где-нибудь в бункере. Перед глазами возникла картина. Гонсалвес загнанным зверем забилась в угол. Ухо ловит каждый звук: не застучат ли тяжелые сапоги по коридору? В руке револьвер, чтобы отстреливаться – или застрелиться. А может, вместо револьвера она сжимает ручку – подписать указ о капитуляции. Впрочем, указ не гарантирует спасения. Если Гонсалвес повезет, ее не тронут и назначат верховным инквизитором. – Мне очень жаль… – забормотал Кэд. – Ты вряд ли поверишь, но мне и в самом деле жаль. Дружески стиснув мое предплечье, он скрылся во мраке. В мансарде повисла гробовая тишина, разбавляемая звуками народных гуляний. Я плюхнулась на кушетку и уставилась в потолок. В разгар ночи мои глаза вдруг широко распахнулись, дыхание перехватило, отчего легкие вспыхнули огнем. Меня осенило, как разыскать Шиол II. 12. Моль за стеной Гулянья продолжались до утра. Фейерверки. Парады. На Рю дю Фобур не смолкали гимны и патриотические лозунги. Казалось, половина цитадели собралась у ворот отеля, чтобы отметить знаменательное событие. Голоса за окном сливались в пронзительный визг, изрядно действовавший мне на нервы. В какой-то момент я уснула, а когда проснулась, солнечные лучи били в стекло и золотили клубящиеся в воздухе пылинки. Вокруг меня сбилось одеяло, на столе белели две таблетки. Кэд даже оставил мне радио. Снаружи не доносилось ни звука. Парижане утомились и теперь отдыхали после бурной ночи.