— Но, — добавил Порсон, драматично подняв указательный палец, — ничто не доставит нам большего удовольствия, чем если нам позволят выступить в обмен на ужин, как прежде. Разве не так, Ниалла? Это будет как в давние времена. Женщина кивнула, но ничего не сказала. Она пристально смотрела на холмы вдали. — Ну что ж, — подытожил викарий, энергично потирая руки, словно он добывал огонь, — решено. Пойдемте, я покажу вам зал. Он довольно невзрачный, но славится своей сценой, и акустика, как говорят, там замечательная. С этими словами двое мужчин скрылись за углом церкви. На миг повисло ощущение, что говорить не о чем. Затем женщина сказала: — У тебя случайно нет сигареты? Умираю, так курить хочу. Я отрицательно покачала головой с довольно идиотским видом. — Хмм, — протянула она. — У тебя вид ребенка, который вполне может иметь при себе сигареты. Первый раз в жизни я не нашлась что сказать. — Я не курю, — выдавила я. — И почему же? — поинтересовалась она. — Слишком молода или слишком мудра? — Я размышляла, не начать ли мне на следующей неделе, — запинаясь, ответила я. — Просто она еще не наступила. Она откинула голову и расхохоталась во весь рот, словно кинозвезда. — Ты мне нравишься, Флавия де Люс, — объявила она. — Но у меня есть преимущество, не так ли? Ты сказала мне, как тебя зовут, а я тебе нет. — Ниалла, — сказала я. — Мистер Порсон назвал вас Ниаллой. Она протянула руку с серьезным лицом. — Верно, — согласилась она, — он так сказал. Но ты можешь звать меня Матушкой Гусыней. 2 Матушка Гусыня! Меня никогда не интересовали легкомысленные замечания, особенно когда их делают посторонние, и, в частности, я не дала бы за них и лягушкиной задницы, когда они исходят от взрослого. По моему опыту, дурацкие шуточки в устах того, кто не настолько глуп, часто являются не более чем маскировкой чего-то намного, намного худшего. И тем не менее, несмотря на это, я поймала себя на том, что проглатываю резкую и восхитительно ядовитую остроту, уже крутившуюся на кончике языка, и вместо нее выдавливаю жалкую улыбку. — Матушка Гусыня? — с сомнением повторила я. Она снова ударилась в слезы, и я порадовалась, что попридержала язык. Я вот-вот получу немедленное вознаграждение в виде кое-чего пикантного. Кроме того, я уже начала ощущать легкую, хоть и незаметную эмпатию с этой женщиной. Может, это жалость? Или страх? Я не могла понять, я только знала, что какая-то глубоко спрятанная химическая субстанция внутри одной из нас настоятельно нуждалась в своем давно утраченном дополнении — или противоядии? — внутри другой. Я ласково положила ладонь ей на плечо и протянула носовой платок. Она взглянула на него скептически. — Все в порядке, — уверила я. — Это просто пятна от травы. Это повергло ее в поразительную истерику. Она спрятала лицо в платок, и ее плечи затряслись так неистово, что на миг я подумала, что она развалится на части. Чтобы дать ей время прийти в себя — и потому что я пришла в изрядное замешательство от ее взрыва, — я отошла недалеко, чтобы рассмотреть надпись на высоком стершемся надгробии, отмечавшем могилу Лидии Грин, которая «умирла» в 1638 году в возрасте «ста трицати пяти лет». «Аднажды она зелена была, аднако ныне вся бела, говорилось там, и мало кто рыдает за нее». Если бы Лидия до сих пор жила, прикинула я, ей было бы сейчас четыреста сорок семь лет, и, вероятно, с такой персоной стоило бы познакомиться. — О, я чувствую себя такой дубиной. Я повернулась и увидела, что женщина утирает глаза и подавленно улыбается мне. — Меня зовут Ниалла, — сказала она, протягивая руку. — Ассистент Руперта. Я поборола отвращение и пожала ее пальцы кратким, как молния, движением. Как я и подозревала, ее ладонь была влажной и липкой. Как только позволили приличия, я спрятала руку за спину и вытерла ее о юбку. — Ассистент? — Слово выскочило у меня изо рта, не успела я его удержать. — О, я знаю, викарий предположил, что я жена Руперта. Но ничего такого. Честно! Вовсе не так. Я непроизвольно глянула на фургон «Куклы Порсона». Она сразу же уловила. — Ну да… Мы и правда путешествуем вместе. Полагаю, нас с Рупертом объединяет то, что ты могла бы назвать… очень сильной привязанностью друг к другу. Но муж и жена… Она меня за идиотку держит, что ли? Не прошло и недели с тех пор, как Даффи читала вслух мне и Фели «Оливера Твиста», и я знала так же верно, как свое имя, что эта женщина, Ниалла, была Нэнси для Билла Сайкса в лице Руперта Порсона. Разве она не поняла, что я заметила грязный синячище на ее руке? — Это такое удовольствие — блуждать по Англии с Рупертом. Его узнают повсюду, куда мы приходим, знаешь ли. Не далее чем позавчера, например, мы играли на ярмарке в Селби, и на почте нас опознала полная леди в шляпе с цветами. «Руперт Порсон! — закричала она. — Руперт Порсон пользуется королевской почтой, как другие люди!» — Ниалла засмеялась. — А потом она стала умолять его об автографе. Так всегда, видишь ли. Настояла, чтобы он написал: «С наилучшими пожеланиями от белки Снодди». Когда он так подписывается, он всегда рисует несколько орешков. Она заявила, что это для племянницы, но я-то знаю. Когда путешествуешь так много, развиваешь определенное чутье на такие вещи. Можешь всегда понять. Она продолжала щебетать. Если я и дальше буду молчать, не далее как через минуту она признается, какой у нее размер трусиков. — Кто-то на «Би-би-си» рассказал Руперту, что двадцать три процента его аудитории — это бездетные домохозяйки. Немало, не так ли? Но в «Волшебном королевстве» есть что-то такое, что удовлетворяет природную жажду побега. Именно так они и сказали Руперту: «природная жажда побега». Каждый хочет сбежать, не так ли? Тем или иным способом, имею в виду. — Каждый, за исключением Матушки Гусыни, — заметила я. Она рассмеялась. — Послушай, я не морочу тебе голову. Я действительно Матушка Гусыня. По крайней мере, когда надеваю костюм. Подожди, пока не увидишь, — высокий остроконечный колпак со свисающими полями и серебряной пряжкой, седой парик с развевающимися локонами и просторное пышное платье, которое выглядит так, будто когда-то его носила матушка Шиптон. Ты знаешь, кто такая матушка Шиптон? Разумеется, я знала. Одна старая карга, которая, как утверждали, жила в XVI веке и предсказывала будущее, помимо прочего, предвидев Великую чуму, Большой лондонский пожар, аэропланы, линкоры и конец света в 1881 году; подобно Нострадамусу мамаша Шиптон изрекала свои пророчества плохими виршами: «Огонь и вода сотворят чудеса» и тому подобное. Также я знала, что и сегодня есть люди, которые верят, что она предвидела использование тяжелой воды в создании атомной бомбы. Что до меня, я не верила ни единому ее слову. Старушечий бред сивой кобылы. — Я слышала это имя, — сказала я. — Не важно. Это на нее я похожа, когда принаряжаюсь для представления. — Блестяще, — сказала я, хотя не имела это в виду. Она могла заметить, что я хочу отделаться от нее. — Что милая девочка вроде тебя делает в месте вроде этого? — спросила она с усмешкой, обведя церковное кладбище взмахом руки. — Я часто прихожу сюда поразмыслить, — ответила я. Это, кажется, позабавило ее. Она поджала губы и имитировала отрепетированный сценический голос: — И о чем Флавия де Люс размышляет на этом чудном старом сельском кладбище? — Об уединении, — выпалила я, не желая быть намеренно грубой. Я просто сказала правду. — Об уединении, — повторила она, кивнув. Я поняла, что мой колючий ответ не оттолкнул ее. — Об уединении многое можно сказать. Но ты и я знаем, не так ли, Флавия, что уединение и одиночество — не одно и то же? Я слегка обрадовалась. Наконец-то я встретила человека, который кажется, задумывался иногда о тех же вещах, что и я. — Нет, — признала я. Повисло долгое молчание. — Расскажи мне о своей семье, — наконец тихо попросила Ниалла. — Рассказывать особо нечего, — сказала я. — У меня есть две сестры, Офелия и Дафна. Фели семнадцать лет, а Даффи тринадцать. Фели играет на фортепиано, Даффи читает. Отец — филателист. Он очень привязан к своим маркам. — А ваша мать? — Мертва. Она погибла от несчастного случая, когда мне был год. — Господи! — воскликнула она. — Кто-то рассказывал мне о семействе, живущем в огромном запущенном старом особняке неподалеку отсюда: эксцентричный полковник и выводок девиц, бегающих повсюду, словно краснокожие индейцы. Ты не одна из них, а? По выражению моего лица она тут же поняла, что да. — О, бедная крошка! — сказала она. — Прости, я не хотела… Я хочу сказать… — Все нормально, — перебила ее я. — На самом деле все обстоит намного хуже, но я не люблю об этом говорить. Я увидела, как в ее взгляде появилась растерянность: выражение глаз взрослого человека, отчаянно барахтающегося в поисках почвы для взаимного понимания с ребенком.