— Что ты хочешь этим сказать? — А то, что ты трепачка! То, что у нас не класс, а собрание трепачей! И я, как староста, все равно выведу вас на чистую воду! И тут случилось то, чего мы не могли ожидать: те самые ребята, которые вчера не были на труде, и даже еще несколько таких, которые были, вдруг напали на Альку и на всех нас. Они, как и Марков, стали кричать, что мы поступили нечестно, что мы только мешаем им заниматься как следует. — Смотри, какие сознательные стали! — удивленно пробурчал Юра. — И всего только за одну ночь. Пока мы ссорились, Аля молчала. Потом она крикнула: — Стойте, ребята! Ведь вы забыли, что я сделала это для спасения Ивана Харитоновича! — Спасения? — взвился Марков. — Неужели ты думаешь, что его могли снять с работы за то, что этот хулиган наставил себе шишку? Ты не Ивана Харитоновича спасала, а своего ухажера. Это же все знают. Стало очень тихо. Я чувствовал себя, как во сне: вначале полетел куда-то вниз, потом в сторону… Но до своей цели — ненавистного Женькиного лица — я не долетел. На одной руке у меня повисла Луна, а на другой — Юра. — Не связывайся с ним, — убеждал он. — Не трогай его, Громов, — сказала Алька. — Я сама знаю, что делать. Бледный Марков прижал кулаки к груди. Все по-прежнему молчали, и Женька не заметил настоящей опасности. Сзади подошел Шура Нецветайло, схватил его за шиворот и молча поволок к двери. Должно быть, от неожиданности Марков вначале просто волочился, как кукла, а потом стал дергаться и хрипеть: — Пусти!.. Все равно будет известно! Пусти!.. — Сейчас за дверь выброшу, а потом пущу, — добродушно ответил Шура. — Тогда извещай кого хочешь. Он закрыл за Марковым дверь, отряхнул руки, точно они были в муке, и подошел к Чесныку, который все время стоял в сторонке. — Тебя тоже выбрасывать или ты сам пойдешь? — Да нет, ребята… Я же ничего такого… — Я спрашиваю… тезка? Сам пойдешь или выбросить? Чеснык облизал губы и недобро взглянул на меня: — Ладно. Я сам пойду. Но мы еще посмотрим… И он медленно, точно нехотя, вышел из класса. Тогда из-за парты поднялась Аля Петрова: — Вот что, ребята! Женька хоть и паршивый человек, а прав. Я пойду к директору и все расскажу сама, — и выбежала из класса. Нецветайло шумно вздохнул и уныло произнес: — Выгонят меня из школы… — Он пожал широкими плечами и почесал пятерней в затылке. — Что матери скажу?.. Ему никто не успел ответить, потому что прозвенел звонок и в класс вошла Елена Ивановна с огромной кучей тетрадей под мышкой. Она положила их на стол, вытерла платочком лоб, а потом уж, как всегда, слегка насмешливо сказала: — Вы что же не на местах? Растерянные и смущенные, ребята стали рассаживаться по партам, и Елена Ивановна добродушно посматривала на них. Когда все успокоились, она спросила: — Что же у вас опять произошло, мой знаменитый шестой «А»? — Тут такие неприятности… — протянул Юра Грабин. — Печально. Будете переживать, или начнем урок? Где староста? — Вот потому и неприятности, — пояснил Юра и так смешно развел руками, что всем стало немного веселей, — что старосты нет. Елена Ивановна на мгновение строго свела брови, но потом, словно вспомнив что-то, все с той же легкой, добродушной улыбкой обвела взглядом класс. — Понятно. Очередной бунт. Ну хорошо. Вы бунтуйте, а я начну раздавать домашние работы. Ну, а кто же удержится от желания поскорее узнать, какая отметка у него в тетради? Так все и наладилось. Вообще, когда рядом Елена Ивановна, все на свете переносится легче. Никогда она не кричит, не сердится, и получается хорошо. Незаметно окончился урок. Мы опять вспомнили о своих классных делах и высыпали в коридор. Глава 16. Драка не состоялась В коридоре, у дверей в класс, стоял Марков. Он спокойно пропустил нас, и некоторые из тех, кто бежал выручать Алю, остановились. Остальные побежали к канцелярии. Альки там уже не было. — Наверное, она в кузне, — решил Юра, и мы бросились туда. Но и в кузне Али не было. Возле наковальни, на обрубке бревна, сидел Иван Харитонович — худой, прокопченный и, как всегда, немного грустный. На наковальне лежали огурцы, помидоры, яйца, колбаса и хлеб. Мы вошли так тихо, что Иван Харитонович не заметил нас. Он накалывал кончиком ножа то кусочек помидора, то кружочек колбасы и сосредоточенно жевал, изредка печально и задумчиво покачивая головой. «Неужели его все-таки уволили?» — подумал я и разозлился и на Женьку и на Луну, которая так поспешно выдала всех. Кто-то из ребят осторожно кашлянул. Иван Харитонович вздрогнул и, увидев нас, улыбнулся: — А-а-а… хлопчики! Заходьте, заходьте… Мы подошли к наковальне и тут только заметили, что Иван Харитонович вовсе не грустный, а просто задумчивый. — Ну вот все и обошлось, — сказал он. — Директор поругал, а даже выговора не дал. Но, говорит, продумайте… — Иван Харитонович поднял нож с огурцом на острие, — продумайте, як лучше навчить, и это — правильно. Тут думать нужно крепко. Потому что ковалем, чи той, кузнецом, быть не всякому, значит, доступно. Коваля мало навчить. Ему треба еще и своей головой работать. Думать. И не только головой — он еще и руками должен действовать. А этому, хлопчики, не всякий навчиться может. К этому, значит, талант нужен… Он говорил так много, что стало скучно. Потом Иван Харитонович сказал, что теперь в кузницу мы придем не сразу. Сначала поучимся работать с холодным железом в слесарной мастерской. — Это вроде приготовительный класс для вас. А потом уж, значит, вас и до огненного дела допустить можно будет. Потому что если настоящий коваль, так он слесарное дело знает. Оно ему — раз плюнуть. А вот слесарю коло огня — извинить! Он с хрустом разжевал огурец, закусил яйцом и подморгнул: — А вы заходите, значит. Я вас понемножку навчу. Потому что вы хлопчики сто́ящие. С вас еще может настоящий рабочий класс выйти, потому как не позволяете ледачим лодырям рабочую честь ронять. Это дуже хорошо! Как будто все было в порядке, но почему-то стало не по себе, словно кто-то обманул нас. Получилось, что Женька прав. Женька, который не хочет ходить на уроки труда. А наша Луна, настоящий товарищ, оказывается, сделала все неправильно. Выходит, ей не нужно было выручать инструктора — ведь директор даже выговора ему не сделал. Мы думали над всем этим, медленно возвращаясь в класс. И, конечно, опоздали на урок. Учительница истории выругала нас и напала на старосту. Но Марков надулся и ответил, что с таким распущенным классом работать невозможно. — Да? — удивилась учительница. — А по-моему, ребята неплохие. Но мне кажется, что в этом классе получается, как в старом присловье: все идут не в ногу, а один только староста шагает в ногу. Женька аж дернулся, но промолчал и сел на место. Потом я уже не смотрел на него, потому что Аля сидела за партой одна — Чесныка не было — и казалась очень грустной и в то же время сердитой. Но и на нее я смотрел недолго — вызвала учительница. Отвечал я здорово, потому что вообще люблю историю, и честно заработал пятерку. А учительница похвалила: — Ну что ж, Громов, лично я на тебя не в обиде. Мой предмет ты знаешь. Выходило, что кто-то на меня все-таки в обиде. Но кто именно? Узнать этого не удалось, потому что в этот день было не до переживаний. Все хотели узнать, что говорила Аля у директора и что он ей говорил. Но она упорно молчала. Как-то получилось, что из школы мы шли вчетвером — я, Шура, Юра и Луна. Недалеко от манежа нам наперерез вышли трое ребят и остановились на дороге. Они пошептались, и один из них, самый низенький и щуплый, двинулся к нам. Мы еще издалека увидели, что это был Чеснык, но какой-то странный — напуганный и отчаянный в одно и то же время. Он подошел ко мне боком и, толкнув плечом в грудь, прошипел: — Ты опять на меня накапал! Голос у него вздрагивал, на носу между конопатками выступил пот, а глаза трусливо щурились. Мне было не только не страшно, а просто интересно посмотреть на такого Петренко. Но рассмотреть его не удалось: Нецветайло молча оттолкнул его. Чеснык плаксиво закричал: — А-а, так ты еще и драться!.. И почти сейчас же к нам подошли двое ребят — те самые, что когда-то били меня возле манежа. Рябоватый, ловкий парень прищурил острые глаза и со злым презрением сказал: — Что ж ты, капаешь, да еще дерешься? Я сразу понял, что будет драка, и отрезал: — Ни на кого я не капал! Никому ничего не говорил!