Горы надвигались все ближе, и к вечеру отряд добрался до первых склонов. Индейцы свернули в узкую длинную, окаймленную лесом долину, появившуюся на их пути. Эта долина также пересекалась множеством других, но индейцы легко, как ясным днем, находили ведущую в горы дорогу, несмотря на свалившуюся темь. Позже вышла луна, осветившая густо заросшие лесом скалистые склоны, среди которых медленно, но верно двигались лошади. Казалось, вот-вот и закончится эта утомительная езда, но лишь к полуночи всадники добрались до места, где вождь отдал нескольким воинам короткий приказ выехать вперед — известить соплеменников о прибытии отряда. Потом они вышли к достаточно широкому водному потоку, чьи высокие берега, вдоль которых следовал отряд, расходились все шире, пока в лунном свете уже невозможно было различить их очертаний. Лес, прежде раскинувшийся по обе стороны от потока и почти спускавшийся к воде, наконец отступил и сменился покрытой травой широкой равниной, на горизонте которой появились отблески пылающих костров. — Уфф! — подал голос вождь, впервые за всю поездку раскрывший рот. — Там стоят палатки моего племени, и там решится судьба бледнолицых. — Уже сегодня? — задал вопрос Олд Шеттерхэнд. — Нет. Моим воинам надо отдохнуть. Ваша борьба за жизнь будет длиться долго и доставит нам радость, если перед ней вы тоже наберетесь сил и выспитесь! — Недурно! — шепнул Джемми на немецком, чтобы вождь не смог его понять. — Наша борьба за жизнь! Говорит так, словно нам вовсе не избежать столба пыток! Что скажешь на это, старый Френк? — Сначала не скажу ни слова, — отозвался саксонец. — Я буду говорить лишь тогда, когда придет время конгресса. Никто еще не умирал до своей смерти, и я не имею желания быть исключением из этого всемирно-исторического правила. Только хочу заметить, что у меня на душе вовсе не как у умирающего. Стало быть, терпеливо обождем. Однако, если меня задумают грубой силой преждевременно отправить к праотцам, я буду защищать свою шкуру и с уверенностью могу сказать, что у моего могильного камня зайдутся в плаче много вдов и сирот по тем, кого раньше успею отправить в Элизу. — В Элизий, имел ты в виду? — уточнил толстяк. — Не мели чепухи! Сейчас мы говорим по-немецки, и Элиза — слово чисто германское. Я добрый христианин и не желаю иметь ничего общего с древним римским Элизием. Почему те, у кого разума ни на грош, выглядят самыми умными?! Потому что дуракам всегда везет! Пожалуй, Френк дал бы волю своему гневу, если бы не наступила минута приветствия прибывших. Все жители деревни высыпали навстречу возвращающимся воинам. Они шли гурьбой; впереди — мужчины и юноши, за ними — женщины и девушки. Все они кричали что есть мочи, словно дикие звери. Олд Шеттерхэнд ожидал увидеть обычный палаточный лагерь, но, к своему разочарованию, заметил, что ошибся. Множество костров показывали, что здесь собралось гораздо больше воинов, нежели могли вместить палатка. Огромное количество жителей других деревень юта сосредоточилось здесь, чтобы посоветоваться, как отомстить белым. Высланные вперед гонцы рассказали, что вождь ведет шестерых бледнолицых, и теперь краснокожие выражали свое восхищение. Они размахивали оружием и кричали, выкрикивая страшные угрозы. Когда отряд достиг лагеря, Олд Шеттерхэнд увидел, что он состоял из обтянутых бизоньей кожей палаток и сложенных из ветвей хижин-времянок, стоявших широким кругом, внутри которого всадники остановились. Здесь обоих пленников отвязали от коней и сбросили на землю. Вновь раздавшиеся страшные стоны Нокса полностью заглушило вытье краснокожих. Остальных белых также препроводили к этим двум. Воины тотчас образовали круг, внутрь которого ступили женщины и девушки, чтобы среди криков и воя исполнить вокруг пленников свой танец. Это было одним из страшных оскорблений, ибо позволить женщинам танцевать вокруг пленников означало отказ им в чести и отваге. Тот, кто покорно сносил подобное, подвергался всеобщему презрению и приравнивался к псам, то есть существам низшим. Оружия четверых белых никто не лишал, и этим надо было воспользоваться. Олд Шеттерхэнд крикнул несколько слов своим спутникам, на что те быстро стали спинами друг к другу на колени и вскинули ружья, готовые выстрелить. Он сам выстрелил из «медвежебоя», и громкий звук этого ружья заглушил вытье толпы. Тут же Олд Шеттерхэнд приложил к щеке штуцер — «генри», и почти сразу наступило глубокое молчание. — Что это значит? — громко крикнул Олд Шеттерхэнд, чтобы все могли его слышать. — Разве мы приехали к вам не по собственной воле? Разве мы уже пленники? Я выкурил с Большим Волком трубку и согласился, что воины юта будут держать совет, на котором решат, враги мы им или друзья! Решения совета еще не было! Но даже если бы мы были пленниками, не потерпели бы танцев женщин, ибо мы не трусливые койоты. Нас лишь четверо, воинов же юта можно считать сотнями, но, несмотря на это, я спрашиваю, кто из вас отважится оскорбить Олд Шеттерхэнда? Пусть он выйдет сюда и борется со мной! Но будьте осторожней! Вы видели мое ружье и знаете, как оно стреляет. Если женщины еще раз отважатся продолжить танец, заговорят наши ружья, а это место станет багровым от крови вероломных, не знающих, что такое трубка совета, которую все храбрые воины считают священной! Слова Олд Шеттерхэнда не прошли мимо ушей. Отвага, с которой славный вестмен высказал свою угрозу перед таким большим количеством противников, вовсе не показалась краснокожим безумной, она пришлась им по вкусу. Индейцы хорошо знали, что слова Олд Шеттерхэнда не пустой звук. Женщины и девушки отпрянули, не дожидаясь приказа. Мужчины начали вполголоса делать замечания, среди которых наиболее выразительными были «Олд Шеттерхэнд» и «Ружье смерти». Несколько индейцев, с головы до пят украшенные перьями, приблизились к Большому Волку и переговаривались с ним; потом тот приблизился к все еще державшим оружие на изготовку охотникам и сказал на языке юта, который понимал также и Олд Шеттерхэнд: — Вождь ямпа-юта уважает калюме совета и помнит свои обещания. Утро наступающего дня решит судьбу четырех бледнолицых, а до того часа они останутся в палатке, которую я им укажу. Те двое — убийцы, и их мое обещание не касается! Они умрут так же, как жили — в крови! Хуг! Согласен ли Олд Шеттерхэнд с моими словами? — Да, — ответил охотник. — Однако я требую, чтобы наши лошади остались вблизи палатки. — Хорошо, я позволю это, но не вижу причины, из-за которой Олд Шеттерхэнд высказал свое пожелание, Или он думает, что сможет сбежать? Вигвам будет окружен плотными кольцами моих воинов, и он не сможет ускользнуть. — Обещаю, что мы подождем решения совета, а потому тебе незачем около нас выставлять охрану. Но если ты так хочешь, я не имею ничего против. — Тогда идем! Все четверо пошли за вождем. Индейцы расступались перед ними и бросали им вслед полные почтения взгляды. Белым выделили одну из самых больших палаток, по обеим сторонам от входа в которую в землю были воткнуты несколько копий, а три орлиных пера, украшавшие их острия, позволяли предположить, что это было жилище Большого Волка. На входе висела рогожа, теперь приподнятая. На удалении не более пяти шагов пылал костер, благодаря которому было видно, что происходило внутри палатки. Охотники вошли, сложили ружья и сели. Вождь удалился, но через короткое время несколько краснокожих на определенном удалении расселись вокруг вигвама. Вскоре какая-то молодая женщина поставила перед белыми две посудины и молча удалилась. Старый горшок был наполнен водой, а в большой железной сковороде лежало несколько кусков мяса. — Ого! — усмехнулся Хромой Френк. — Это, по всей видимости, наш суп. Горшочек с водой — это прекрасно! Эти бездельники морочат нам голову, чтобы мы руки заломили от изумления над их цивилизованными кухонными приборами. А бизонье мясо, по меньшей мере, фунтов на восемь! Как бы его не натерли крысиным ядом… — Крысиным ядом? — засмеялся Толстяк. — Откуда у юта такое «лакомство»? Впрочем, это лосятина, а не мясо бизона. — Снова ты все знаешь лучше меня? Что бы я ни говорил или ни делал, ты всегда вставишь словцо поперек. Никому другому и в голову не придет поправлять меня. Сегодня, однако, я не буду с тобой лаяться, а брошу на тебя лишь импровизированный взгляд, чтобы ты понял, как несравненно выше парит моя индивидуальность над твоей пигментовой фигурой. — Пигмейской, — поправил Джемми. — Ты помолчишь, хоть шесть восьмых такта! — взъярился малыш. — Не разгоняй желчь по моему телу, а оказывай должное уважение, которое я имею полное право требовать на основании моей необычайной автобиографии! Только при этом условии я могу снизойти до того, чтобы дать этому мясу благословение моего бесспорного кулинарного таланта. — Да, Френк, поджарь мясо, — предложил Олд Шеттерхэнд, чтобы отвлечь внимание саксонца. — Сказать, конечно, легко! Но где взять лук и лавровый лист? Впрочем, я даже не знаю, могу ли я приблизиться со сковородой к огню. — Попробуй. — Да, попробуй! Если эти типы не стерпят того и всадят мне пулю в желудок, мне будет все равно, содрали ли с этого мяса лосиную или бизонью шкуру. Но, прочь страхи и сомнения! Фени, фиди, фидши 45 — я выхожу! Он понес сковороду с мясом к огню и сел рядом, колдуя над ним, как повар, при этом часовые ему не мешали. Остальные белые сидели в палатке и наблюдали через открытый вход за житьем-бытьем краснокожих. Луна распространяла почти дневной свет. Он падал на ближний, густо поросший лесом горный массив, с которого широкой, поблескивающей серебряной лентой змеилась речка или бурный ручей, падающий в большой бассейн, напоминавший озеро. Сток этого бассейна или озера образовывал водное русло, берегом которого отряд пришел в лагерь. Вблизи не было ни кустика, ни деревца, и окрестности озера казались плоскими и голыми. У каждого огня сидели индейцы, наблюдавшие за возившимися с мясом женщинами. Временами один или несколько из них поднимались, чтобы медленно пройтись мимо вигвама и бросить взгляд на белых. Нокса и Хилтона не было ни видно, ни слышно, но все же можно догадаться, что их содержали отнюдь не в тех же условиях, что Олд Шеттерхэнда и его спутников. По прошествии часа в палатку вернулся Хромой Френк с дымящей сковородой. Он сел и самоуверенно произнес: — Вот она — ваша прелесть! Мне любопытно, что будет с вашими глазами. Приправа, конечно, отсутствует, но мое врожденное дарование заставит вас забыть о ней! — Каким же образом? — поинтересовался Джемми, сунув в сковороду свой маленький носик. Мясо не только шкворчало, оно еще и дымило, и причем немало — вся палатка вмиг наполнилась едким запахом гари. — Очень простым, ибо успех есть истинное чудо! — выпалил маленький саксонец. — Я давно читал, что угольки не только заменяют соль, которой у нас нет, но даже у такого мяса, имевшего весьма сомнительную репутацию, убивают дурной запах. Наше жаркое отдавало затхлостью, и потому я применил вышеуказанное средство, потушив его в древесной золе, что сделать было очень легко, ибо у нас тут полно дров. При этом немного огня попало в сковородку, но, как мне подсказывает мой кухонный гений, хрустящая корка, покрывшая жаркое, приведет в экстаз чувствительных и преисполненных вкусом людей. — О, Боже! Лосиное жаркое в древесной золе! Да ты ошалел! — Изъясняйся нормально! Я всегда в ясном уме — это ты должен, в конце концов, знать. Зола — химический враг всех нечистот алхимии! Наслаждайся этим лосем с должным пониманием, тогда он пойдет тебе на пользу и придаст твоей конституции телесные и духовные силы, без которых человек полностью пожирается гнусными неорганизмами! — Но, — Джемми задумчиво покачал головой, — ты сам говоришь, что огонь попал в сковородку. Мясо сгорело, оно испорчено! — Давай жуй, а не разговаривай! — вспылил Френк. — Петь или болтать за едой крайне вредно, ибо при этом открывается не то горло и пища попадает в селезенку, вместо того чтобы проскочить в желудок. — Жевать?! Кто может жевать эту гадость! Смотри сюда! Это мясо? Толстяк наколол на нож кусочек, поднял его вверх и сунул в нос малышу. Покрытое толстым слоем золы мясо было совершенно черным. — Естественно, мясо. Что же еще! — невозмутимо ответил Френк. — Черное, как китайская тушь! — Ты только укуси — сразу познаешь чудо! — Охотно верю. А зола! — Ее можно счистить. — Покажи мне! — С королевской легкостью! Саксонец снял кусок с ножа и так долго тер взад-вперед о кожаную стену палатки, что зола прилипла к ней. — Вот так, — продолжил он. — Но у тебя нет ни необходимой сноровки, ни присутствия духа. А теперь посмотри, как нежен вкус, когда я откушу краешек и положу на язык. Это… Внезапно он замолк. Френк откусил кусочек, но тут же разжал зубы, распахнув рот, и по очереди переглянулся со всеми своими спутниками. — Ну, — Джемми был неумолим. — Кусай дальше! — Кусать? Как? Шут его знает! Оно хрустит, и трещит как… как… как, ну, как жареная метла. Это выше человеческих сил! — Следовало ожидать. Мне кажется, старая сковорода мягче твоего мяса. Можешь наслаждаться творением своего разума! — Ого! Не стоит так горячиться, вы же голодны. Что, если его немного отбить? — Попробуй! — засмеялся Олд Шеттерхэнд. — Но я хочу взглянуть, действительно ли оно испорчено. — Ну, может, есть еще кусок, не обладающий сильной крепостью характера. Дайте, я поищу и ототру золу! К счастью, нашлось несколько кусочков, которые с грехом пополам можно было назвать съедобными; их разделили на четверых. Френк казался обескураженным, он вернулся в темный угол и сделал вид, что спит. Но он слышал все, что говорилось, а также видел, что происходило снаружи, в лагере. Нокс и Хилтон должны были завтра умереть у столба пыток, остальных белых, возможно, ждала та же участь. Для краснокожих это было праздником, к которому они заблаговременно готовились. Сразу после ужина они спокойно легли, затушив костры, оставив только два: один у палатки с Олд Шеттерхэндом и его спутниками, а другой там, где лежали Нокс и Хилтон с теми, кто их охранял. Вокруг вигвама было образовано три круга воинов, а, кроме того, перед деревней стояли многочисленные посты. Побег если и был возможен, то крайне тяжел и опасен. Олд Шеттерхэнд опустил рогожу на входе, чтобы не находиться под любопытными взглядами часовых. Теперь белые лежали в темноте и тщетно пытались уснуть. — Что с нами будет завтра? — нарушил молчание Дэви. — Возможно, красные отправят нас в Страну Вечной Охоты. — Одного, двух или трех из нас — это уж точно, — заключил Джемми. — Почему? — спросил Олд Шеттерхэнд. — Я думаю, они не рискнут проделать то же самое с вами.