— Хорошо, хорошо. Хотя другой-то темы для меня как будто бы и нету. Вот ведь как. Он тяжело поднялся с кресла с бутылкой и стаканом в руке: — Давайте-ка сходим в конюшню. Покажу вам жеребенка, которым разродилась кобыла Джонса. И откуда только что взялось! Вы, главное, стаканы с собой возьмите. Бутылку я захватил. Все утро они ехали верхом по широкой можжевеловой пустоши в сторону хребтов с каменными осыпями. Собиралась гроза, тучи шли широким фронтом, стояли уже над горами Сьерра-Вьехас на западе и над всей широкой равниной, протянувшейся с севера на юг от гор Гваделупес, вдоль хребтика Кеста-дель-Бурро и дальше, до городка Пресидио и границы. В полдень в самых верховьях перебрались через реку и остановились, сели на желтую опавшую листву и, глядя, как листья плавают и кружатся в заводи, стали есть то, что Рейчел им припасла с собой. — Эвона, глянь-кося! — изумился Трой. — А что это? — Скатерть! — Йо-о! Он налил кофе из термоса в чашки. Бутерброды с индюшатиной, которые они ели, были завернуты каждый в отдельную тряпочку. — А что в другом термосе? — Суп. — Суп? — Суп. — Йо-о! Сидят едят. — А он давно здесь в начальниках? — Да года два. Билли кивнул. — А раньше он тебе не предлагал идти работать к нему? — Предлагал. Но я ему сказал, что работать с ним я не против, а вот насчет того, чтобы работать на него, не знаю. — А почему ты передумал? — Я не передумал. Я еще думаю. Сидят едят. Кивком Трой указал куда-то вдаль: — Говорят, где-то в миле от этой лощины какой-то белый человек попал в засаду. Билли бросил взгляд в ту сторону. — Теперь, похоже, до них дошло, что здесь лучше не баловать. Когда наелись, Трой разлил остатки кофе по чашкам, навинтил на термос крышку и положил его рядом с суповым термосом, обертками от сэндвичей и скатертью, в которую они все были завернуты, собираясь положить потом обратно в седельные сумки. Сидят пьют кофе. Лошади, стоявшие в воде, пили из реки и оглядывались. На носах — прилипшие мокрые листья. — На то, что произошло, у Элтона свой взгляд, — сказал Трой. — Если бы Джонни не нарвался на ту девчонку, нарвался бы на что-нибудь еще. Он никогда никого не слушал. Элтон говорит, он тогда изменился. Да ни черта он не изменился. Он был четырьмя годами меня старше. Не так уж это и много. Но он бывал в местах, которых я не увижу никогда. И рад, что не увижу. О нем всегда говорили, что он упрямый, но он был не просто упрямый. Когда ему не было и пятнадцати, подрался с отцом. Кулаками дрались. Он просто заставил отца драться. Сказал ему прямо в лицо, что уважает его и все прочее, но не собирается делать того, что велит отец. В общем, что-то такое сказал, чего старик спустить ему не мог. Я плакал как ребенок. А он — нет. Падал, но каждый раз вставал. Нос разбит и так далее. Старик ему говорит, лежи. Криком кричит: хватит, лежи, тебе говорят. Надеюсь, никогда мне не придется увидеть ничего подобного. Думать об этом я сейчас могу, но все равно дурно делается. И ни один смертный человек не был бы в силах это прекратить. — И чем кончилось? — Старик в конце концов просто ушел. Он был побежден и понимал это. Джонни остался. Уже и на ногах-то еле-еле держится. А кричит, вызывает продолжить. Старик даже не обернулся. Ушел в дом, да и все тут. Трой заглянул в свою чашку. Выплеснул гущу на палые листья. — Дело не только в ней. Есть такой сорт мужчин, которые, если не могут получить то, чего хотят, берут не то, что чуть хуже, а самое худшее из возможного. Элтон полагает, Джонни был из таких; может, так оно и есть. Но я думаю, он просто любил ту девчонку. Мне кажется, он знал, что она собой представляет, но ему это было пофиг. Думаю, слеп он был только насчет собственной сущности. И потерял себя. Этот мир не по его мерке скроен. Он вырос из него прежде, чем научился ходить. Жениться! Хм… Он со шнурками на ботинках и то не мог справиться. — Однако тебе он все же нравился. Трой поглядел туда, где ниже по склону росли деревья. — Н-да, — сказал он. — Не думаю, что слово «нравился» сюда подходит. Мне не хотелось бы об этом говорить. Я хотел быть как он. Но не мог. Хотя пытался. — Наверное, он был любимчиком отца. — О да. Но ничего худого в этом ни для кого не было. Просто все это знали. И принимали. Ч-черт. Тут просто не о чем было спорить. Ты готов? — Готов. Трой встал. Упер ладонь себе пониже поясницы и потянулся. Глянул на Билли. — Я так любил его, — сказал он. — Да и Элтон тоже. Его нельзя было не любить. В этом-то все и дело. Сложив тряпки, он сунул их себе под мышку вместе с термосами. Они даже не поинтересовались, что в термосе за суп. Он обернулся, бросил взгляд на Билли: — Как тебе эти места нравятся? — Очень нравятся. — Мне тоже. Всегда нравились. — Так что? Будешь сюда перебираться? — Нет. В Форт-Дэвис въехали в сумерках. Над старым плацем для парадов уже кружили козодои, небо над горами позади было кроваво-красным. Перед гостиницей «Лимпия»[5] их ждал Элтон с пикапом и прицепным фургоном для лошадей. На вымощенной гравием парковке расседлали коней, положили седла в кузов пикапа, почистили и обтерли коней и загрузили их в трейлер. Кончив дело, пошли в гостиницу, а там из вестибюля сразу в кофейню. — И как тебе этот коняшка? — спросил Элтон. — Да очень даже хорош, — сказал Билли. — Мы с ним нашли общий язык. Сели, изучили меню. — Ну, что вам глянется? — спросил Элтон. Билли с Троем вышли часов в десять. Элтон стоял во дворе, сунув руки в задние карманы. Он все еще стоял в этой позе, видимый как силуэт на фоне лампочки над крыльцом, когда они, обогнув клумбу в конце подъездной дорожки, выруливали на шоссе. Машину вел Билли. Покосился на Троя: — Спать ты вообще не собираешься? — Да ну. Какой там сон. — Твердо решил? — Ну, в общем, да. — А ведь нам придется кое-куда съездить. — Ну да. Я знаю. — Ты меня даже не спросил, что я по этому поводу думаю. — Так ведь… Если бы я спросил, ты бы не поехал, вот я и не спрашиваю. Зачем зря спрашивать? Билли не ответил. Помолчав, Трой сказал: — Ч-черт, а ведь я понимал, что обратной дороги нету. — Угу. — Возвращаешься домой, а там все, что ты хотел бы изменить, остается по-прежнему, а все, что тебе хотелось оставить как было, изменилось. — Я тебя понимаю. — И особенно когда ты младший. Ты у родителей не был младшим? — Нет. Я был старшим.