Посидели в молчании. И во всем зале вокруг них стояла тишина. Джон-Грейди смотрел, как сливаются капли воды на стоящем перед ним запотевшем бокале, к которому он так и не притронулся. Слепой поставил свой бокал опять на стол и оттолкнул от себя. — Вы эту девушку очень любите? — Больше жизни. — Alcahuete тоже в нее влюблен. — Тибурсио? — Нет. Главный alcahuete. — Эдуардо. — Да. Посидели тихо. Во внешнем зале собрались музыканты, они уже раскладывали свои инструменты. Джон-Грейди сидел, глядя в пол. Немного посидев так, поднял взгляд: — Как вы думаете, старухе можно верить? – ¿La Tuerta?[183] — Да. — О господи! — тихо произнес слепой. — Старуха все время говорит ей, что она удачно выйдет замуж. — Старуха — это же мать Тибурсио! Джона-Грейди так и отбросило на спинку стула. Он так и замер с ошарашенным видом. Смотрел при этом на дочь слепого. А она на него. Тихая. Добрая. Непроницаемая. — А вы не знали? — Нет. А она знает? Хотя что я говорю? Она-то, конечно, знает. — Да. — А она знает, что Эдуардо влюблен в нее? — Да. Музыканты завели какую-то простенькую барочную партиту. На выделенной для танцев площадке задвигались престарелые пары. Слепой сидел сложив руки на столе перед собой. — Она уверена, что Эдуардо убьет ее, — сказал Джон-Грейди. Слепой кивнул. — Вы тоже думаете, что он способен ее убить? — Да, — сказал маэстро. — Я верю, что он на это способен. — Поэтому вы и не хотите быть ее посаженым отцом? — Да. Именно поэтому. — Это навлекло бы ответственность и на вас. — Да. По выметенному и отшлифованному бетонному полу с одеревенелой правильностью скользили пары. Танцующие двигались с ветхозаветной грацией, как массовка в фильме. — И что, по-вашему, мне теперь делать? — Я не могу вам советовать. — Вы не хотите. — Нет. Я не хочу. — Я бы бросил ее, если бы думал, что не в силах ее защитить. — Думать можно все что угодно. — То есть в том, что я в силах, вы сомневаетесь. — Я думаю, что трудности могут превзойти ваши ожидания. — И что же мне делать? Слепой посидел помолчал. Потом сказал: — Вы поймите. У меня нет уверенности. А дело это серьезное. Он провел рукой по столешнице. Как будто разглаживает перед собой что-то невидимое. — Вы хотите, чтобы я выдал вам некий секрет главного alcahuete. Обнажил бы перед вами какую-то его слабость. Но девушка как раз и есть эта его слабость. — Как, по-вашему, мне следует поступить? — Молить Господа. — А-а. — Вы будете это делать? — Нет. — Почему? — Не знаю. — Вы неверующий? — Не в этом дело. — А, потому что девушка — mujerzuela?[184] — Не знаю. Может быть. Слепой посидел молча. — Танцуют, — сказал он. — Да. — Это не причина. — Что «не причина»? — То, что она проститутка. — Нет. — А можете вы ее все-таки бросить? Честно. — Не знаю. — Если да, то вы бы сами не знали, о чем вам молиться. — Нет. Если бы да, я бы и впрямь не знал, чего просить. Слепой кивнул. Склонился вперед. Локтем оперся о стол, а лбом уткнулся в основание большого пальца, будто исповедник. Со стороны казалось, будто он увлеченно слушает музыку. — Вы познакомились с ней еще до того, как она попала в «Белое озеро»? — спросил он. — Я видел ее раньше. Да. — В «Ла-Венаде»?