Мобильный Джейн зазвонил, пронзительно и внезапно. Она встала и вышла из комнаты, чтобы ответить на звонок. Звонившей оказалась криминалист Эрин Волчко. — Помнишь те волоски животного, которые обнаружили на халате Джоди Андервуд? — Кошачья шерсть, — сказала Джейн. — Точно, два из них, безусловно, принадлежали домашней кошке. Но тот третий волосок я идентифицировать не смогла. Тот, который я отправила в лабораторию дикой природы в Орегоне. Мы только что получили результаты на кератин. — Это снежный леопард? — Нет, боюсь, что нет. Этот принадлежит виду Пантера тигрис тигрис. — По названию что-то похожее на тигра. — Если быть конкретной, это бенгальский тигр. Что стало для меня полным сюрпризом. Может, ты способна объяснить, как волосок тигра попал на халат жертвы. У Джейн уже был наготове ответ. — Дом Леона Готта был просто Ноевым ковчегом из чучел животных. Вроде бы я припоминаю голову тигра на его стене, но понятия не имею, был ли это именно бенгальский тигр. — Можешь достать мне несколько волосков из этой головы? Если волоски с головы тигра совпадут с этим, то это скажет нам о том, что его принесли из дома Леона Готта на халат Джоди Андервуд. — Две жертвы. Один и тот же убийца. — Похоже, все начинает выглядеть именно так. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Он здесь, где-то в этом городе. Пока мы сидим в послеобеденной пробке, я смотрю в окно автомобиля и наблюдаю за тем, как мимо бредут пешеходы, опустив головы от ветра, который дует между домами. Я так долго жила на ферме, что уже забыла, на что похожа жизнь в городе. Бостон мне не по душе. Мне не нравится, как здесь серо и холодно, и эти высокие здания, закрывающие вид на небо и запирающие меня в вечной тени. Мне не нравится бесцеремонность людей, которые чересчур прямы и бескомпромиссны. Детектив Риццоли кажется отстраненной и не предпринимает никаких попыток завязать разговор, поэтому мы едем в тишине. Снаружи царит какофония из сигналящих гудков и звуков сирен вдалеке. И люди, так много людей. Как и буш, это тоже дикая природа, где неверное движение — неосторожный шаг с тротуара на дорогу, обмен словами с рассерженным человеком, — может оказаться фатальным. Где в этом гигантском лабиринте города скрывается Джонни? Куда бы я ни посмотрела, мне кажется, я вижу его. Я замечаю промелькнувшую светлую голову, возвышающуюся над толпой, и широкие плечи, и мое сердце замирает. Потом он оборачивается, и я понимаю, что это не он. И следующий высокий светловолосый мужчина, бросившийся мне в глаза, тоже не он. Джонни одновременно везде и нигде. Мы снова останавливаемся на светофоре, зажатые между двумя потоками машин. Детектив Риццоли смотрит на меня. — Мне нужно ненадолго остановиться в одном месте прежде, чем я отвезу Вас к Мауре. Вы не против? — Хорошо. А куда мы едем? — В дом. На место убийства Готта. Она так небрежно это произносит, но именно этим она и занимается ради заработка. Она идет туда, где обнаруживают тела. Она словно Кларенс, наш следопыт в Дельте, который всегда разыскивал признаки дичи. Дичь, на которую охотится детектив Риццоли — это те, кто убивают. В конце концов, мы выбираемся из плотного городского потока машин и въезжаем в гораздо более спокойный район с одноэтажными домами. Ноябрь сбросил с деревьев, растущих здесь, все листья, которые рассыпались по улицам коричневыми конфетти. В доме, к которому мы подъезжаем, закрыты все ставни, и одинокая полицейская лента трепещет на дереве единственным ярким оттенком в осенней мрачности. — Я всего на несколько минут, — говорит она. — Вы можете подождать в машине. Я оглядываю пустынную улицу и замечаю силуэт в одном из окон, кто-то стоит и наблюдает за нами. Конечно, люди станут наблюдать. Убийца наведался в их район, и они опасаются, что он появится снова. — Я пойду с Вами, — заявляю я. — Я не хочу сидеть тут одна. Пока я следую за ней к крыльцу, то нервничаю из-за того, что могу увидеть. Я никогда не была в доме, где кого-то убили, и представляю себе забрызганные кровью стены и нарисованную мелом фигуру на полу. Но когда мы входим внутрь, я не вижу никакой крови, никаких признаков насилия, если не считать жуткую выставку голов животных. Десятки их развешаны на стенах и, кажется, что их такие правдоподобно живые глаза наблюдают за мной. Обвиняющая галерея жертв. Мои глаза слезятся от невыносимого запаха хлорки, в носу жжет. Она замечает мою гримасу и поясняет: — Уборщики должны обрабатывать весь дом хлоркой. Но это намного лучше того, чем обычно пахнет в таких местах. — Это случилось… все произошло в этой комнате? — Нет, это случилось в гараже. Мне туда не нужно. — А что именно мы здесь делаем? — Охотимся на тигра. — Она изучает трофейные головы, развешанные на стенах. — А вот и он. Я знала, что видела тут одного. Пока она подставляет стул, чтобы дотянуться до тигра, я представляю, как души этих мертвых животных перешептываются между собой, обсуждая нас. Африканский лев выглядит таким живым, что я почти боюсь приблизиться к нему, но он притягивает меня, словно магнит. Я думаю о настоящих львах, которых видела в Дельте, вспоминаю их мускулы, перекатывающиеся под рыжими шкурами. Я думаю о Джонни, золотоволосом и таком же сильном, и представляю его голову, смотрящую на меня сверху. Самое опасное существо на этой стене. — Джонни сказал, что он скорее бы убил человека, чем застрелил большую кошку. Риццоли перестает выдергивать волоски из чучела тигра и смотрит на меня. — Тогда этот дом определенно заставил бы его выйти из себя. Все эти кошки, убитые забавы ради. А Леон Готт еще и хвастался этим в журнале. — Она указывает на галерею фотографий, висящих на противоположной стене. — Это отец Эллиота. На всех снимках я вижу одного и того же мужчину средних лет, позирующего с ружьем возле различных убитых им животных. Здесь даже была журнальная статья в рамке: «Мастер трофеев: Интервью с таксидермистом-профессионалом из Бостона». — Я и понятия не имела, что отец Эллиота был охотником. — Эллиот ничего не рассказывал Вам об этом? — Ни слова. Он вообще не говорил об отце. — Наверное, потому, что ему было стыдно за него. Эллиот поругался с отцом за несколько лет до этого. Леон любил стрелять по животным. Эллиот хотел спасать дельфинов, волков и полевых мышей. — Ну, я знаю, что он любил птиц. На сафари он всегда показывал их нам, пытаясь узнать. — Я смотрю на снимки Леона Готта с его завоеваниями в виде мертвых животных и качаю головой. — Бедняга Эллиот. Он для всех был боксерской грушей. — Что Вы имеете в виду? — Ричард постоянно пытался унизить его, выставить на посмешище. Мужчины и их тестостерон, всегда пытаются переплюнуть друг друга. Ричард был королем, а Эллиот подданным. Все ради того, чтобы впечатлить блондинок. — Тех двух девушек из Южной Африки? — Сильвию и Вивиан. Эллиот так сильно на них запал, и Ричард никогда не упускал шанса показать ему, насколько он больший мужик. — Похоже, вам до сих пор обидно, Милли, — спокойно замечает она. Я удивлена тому, что мне обидно. Даже спустя шесть лет воспоминания о тех ночах у костра, когда все внимание Ричарда обращено на девушек, все еще больно жалит. — А какое место занимал Джонни в этой борьбе за мужское доминирование? — спрашивает она. — Это странно, но, кажется, его она вообще не заботила. Он просто стоял в стороне и наблюдал за драмой. Все наши мелкие битвы и ревность, ничто из этого его не волновало. — Возможно, потому что он думал о других вещах. Например, о том, что он спланировал для всех вас. Обдумывал ли он эти планы, когда сидел рядом со мной у костра? Представлял ли, каково будет пролить мою кровь, наблюдать, как жизнь ускользает из моих глаз? Внезапно ощутив холод, я обхватываю себя руками, разглядывая фотографии Леона Готта и его завоеванных животных. Риццоли подходит и встает рядом со мной. — Слышала, он был говнюком, — говорит она, глядя на фото Готта. — Но даже говнюки заслуживают правосудия. — Неудивительно, что Эллиот о нем не упоминал. — А он когда-нибудь говорил о своей девушке? Я смотрю на нее. — Девушке? — Джоди Андервуд. Они с Эллиотом два года жили вместе. Это удивляет меня. — Он был настолько поглощен блондинками, что ни разу не упоминал ни о какой девушке. А Вы ее видели? Какая она? Она не сразу отвечает. Что-то беспокоит ее, что-то заставляет колебаться, прежде чем ответить. — Джоди Андервуд мертва. Ее убили в ту же ночь, что и Леона. Я изумленно воззряюсь на нее.