Он сделал паузу. — Что ты думаешь об О`Брайене? — Помимо того, что он шовинистический козел? — Я имею в виду, рассматриваешь ли ты его в качестве подозреваемого. Был ли у него мотив убить Готта? Она покачала головой. — Они были приятелями по охоте. Он мог бы запросто застрелить его в лесу и назвать это несчастным случаем. Но да, я размышляла насчет О`Брайена. И его личного ассистента. Готт был настолько нелюдим, что подозреваемых совсем немного. По крайней мере, тех, о которых нам известно. Но стоит копнуть поглубже чью-то жизнь, и всегда открываются сюрпризы. Она подумала о других жертвах, других расследованиях, которые раскрыли тайных любовников, спрятанные банковские счета или бесчисленные незаконные увлечения, всплывшие на свет только потому, что чья-то жизнь прервалась насильственным способом. И она подумала о своем собственном отце, у которого тоже были секреты и чей роман с другой женщиной разрушил его брак. Даже человек, которого, как она считала, хорошо знала, человек, с которым она встречала каждое Рождество и каждый День Рождения, оказался незнакомцем. Позже тем же вечером ей пришлось противостоять все тому же незнакомцу, когда они с Габриэлем подъехали к дому Анджелы, чтобы забрать свою дочь. Джейн заметила знакомую машину, припаркованную на подъездной дорожке, и сказала: — Что здесь делает папа? — Это его дом. — Прежде был его домом. Она вышла наружу и посмотрела на «шеви», припаркованный на своем обычном месте, словно никуда отсюда и не уезжал. Словно Фрэнк Риццоли мог просто шагнуть назад в свою прежнюю жизнь, и все бы стало как прежде. На левом переднем крыле «шеви» красовалась новая вмятина, и Джейн стало интересно, была ли она делом рук девицы Фрэнка, и кричал ли он на нее так же, как когда-то орал на Анджелу, когда та поцарапала дверцу машины. Если достаточно долго встречаешься с одним человеком, начинаешь замечать недостатки даже в самом прекрасном новом любовнике. Когда девица заметила, что у Фрэнка в носу растут волосы, а по утрам плохо пахнет изо рта, как и любого другого мужчины? — Давай просто заберем Реджину и уедем домой, — прошептал Габриэль, пока они поднимались на крыльцо. — А что, по-твоему, я собираюсь сделать? — Не участвовать в привычной семейной драме, надеюсь. — Семья без драмы, — ответила она, нажимая на дверной звонок, — была бы не моей семьей. Дверь открыла ее мать. Хотя она и выглядела как Анджела, но была всего лишь ее блеклой зомби-версией, поприветствовавшей их безжизненной улыбкой, когда они вошли. — Она крепко спит, не беспокойтесь. Ужин хорошо прошел? — Да. Что здесь делает папа? — спросила Джейн. Фрэнк прокричал: — Я сижу в своем собственном доме, вот что я делаю. Что еще за вопрос? Джейн вошла в гостиную и увидела отца, восседающего в своем прежнем кресле: свергнутый король вернулся, чтобы занять свой трон. Его волосы имели странный черный оттенок крема для обуви… с каких пор он их красит? Были и другие перемены: шелковая рубашка с открытым широким воротом, дорогие наручные часы. Это заставило его выглядеть какой-то Вегас-версией Фрэнка Риццоли. Может, она зашла не в тот дом, а в альтернативную вселенную с андроидом-мамой и диско-папой? — Я заберу Реджину, — проговорил Габриэль и благоразумно скользнул в коридор. Трус. — Мы с твоей мамой наконец-то пришли к пониманию, — объявил Фрэнк. — И что это значит? — Мы собираемся все исправить. Вернуть все, как было. — С блондиночкой или без нее? — Какого черта с тобой происходит? Ты пытаешься все разрушить? — Ты и сам отлично с этим справился. — Анджела! Скажи ей. Джейн повернулась к своей матери, которая стояла, уставившись в пол. — Ты этого хочешь, мам? — Все будет хорошо, Джейни, — тихо произнесла Анджела. — Все получится. — Твой голос полон энтузиазма. — Я люблю твою маму, — заявил Фрэнк. — Мы семья, мы свили свое гнездо, и мы останемся вместе. Вот что важно. Джейн смотрела взад-вперед на своих родителей. Отец уставился на нее в ответ, раскрасневшийся и воинственно настроенный. Мать отводила взгляд. Ей так много хотелось сказать, ей следовало сказать очень многое, но время было позднее, и Габриэль уже стоял у входной двери со спящей дочерью на руках. — Спасибо, что присмотрела за ней, мам, — сказала Джейн. — Я тебе позвоню. Они вышли из дома и направились к машине. Пока Габриэль пристегивал Реджину в ее детском кресле, входная дверь распахнулась, и Анджела вышла из дома, неся игрушечного жирафа Реджины. — Она будет вопить как резаная, если вы забудете Бенни, — сказала она, протягивая жирафа Джейн. — Ты в порядке, мам? Анджела обхватила себя руками и оглянулась на дом, словно ожидая, что на этот вопрос ответит кто-то другой. — Мама? Анджела вздохнула. — Все идет так, как надо. Этого хочет Фрэнки. И Майк тоже. — В этом деле мои братья не имеют права голоса. Ты единственная, кому решать. — Он так и не подписал документы о разводе, Джейн. Мы все еще женаты, а это что-то, да значит. Значит, он никогда не переставал верить в нас. — Это значит, что он хотел и рыбку съесть, и в пруд не лезть. — Он твой отец. — Да, и я люблю его. Но тебя я тоже люблю, и ты не кажешься счастливой. Стоя на тенистой подъездной дорожке, она увидела, как ее мать пытается выдавить из себя отважную улыбку. — Мы семья. Я справлюсь. — А как же Винс? Одно лишь упоминание имени Корсака в мгновение искривило улыбку матери. Она зажала руками рот и отвернулась. — О, Боже. Боже мой…. Когда она начала всхлипывать, Джейн отняла ее руки от лица. — Я скучаю по нему, — призналась Анджела. — Я скучаю по нему каждый день. Он не заслуживает этого. — Ты ведь любишь Винса? — Да! — А папу ты любишь? Анджела заколебалась. — Да, конечно. Но настоящий ответ прозвучал в этой паузе, в тех молчаливых секундах, перед тем как она смогла опровергнуть то, что ее сердце уже знало. Она отстранилась от Джейн, сделала глубокий вдох и выпрямилась. — Не переживай за меня. Все будет замечательно. А теперь отправляйся домой и уложи эту девочку в постель, хорошо? Джейн наблюдала за тем, как ее мать идет обратно в дом. Через окно она увидела Анджелу, садящуюся на диван в гостиной напротив Фрэнка, до сих пор восседавшего в своем кресле. «Так же, как и в прежние времена, — подумала Джейн. — Мама в своем углу. Папа в своем». ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ