— А два месяца назад, — Ржевский взглянул на генерала, — Майсурадзе опубликовал ряд статей и, надо сказать, интересных статей, по истории Аджарии. Где гарантия, что он не использовал материалы Серебрякова? А если пропажа папки — только инсценировка Майсурадзе, то почему бы не допустить, что исчезновение Леонида Мироновича тоже может быть связано с Майсурадзе? — Он был в то время в Москве, — заметил молчавший до этого майор Косоуров. — Не отрицаю, не отрицаю, — профессор секунду — две помолчал. — Но родные Майсурадзе живут в Батуми, а сей город, как известно, находится в Аджарии. — Простите, Владислав Евгеньевич, — генерал встал из-за стола и подошел к профессору, — а вы знаете, что за люди, родные Майсурадзе? — Нет, признаюсь, не интересовался. — Брат — Герой Социалистического Труда, отец — агроном в совхозе, мать — заслуженная учительница. — Однако в семье не без урода, — не сдавался профессор. — Потом, у него могли быть там друзья, сподвижники. — Вы говорили о компетенции, Владислав Евгеньевич, — перебил Славинский. — Археология, действительно, не входит в нашу компетенцию. Но умение разбираться в людях обязательно для всех и особенно важно в нашем деле. И еще одно. Наша эмблема — щит и скрещенные мечи. Щит — чтобы защищать невиновных, мечи — чтобы наказывать преступников. Поверьте, профессор, Майсурадзе больше нуждается в защите — ему нелегко доказать, что он не использовал материалы Серебрякова. Нужно раскрыть тайну исчезновения вашего учителя. Это решит вопрос и о Майсурадзе. — Щит и мечи, — повторил Ржевский. — Это вы хорошо сказали, Аркадий Степанович. Древние греки изображали богиню правосудия в виде дамы с завязанными глазами. Насколько же точнее и благороднее ваша эмблема — щит и мечи… Еще на вокзале, когда Косоуров передал приглашение Славинского, Строев понял: задуманную поездку по Черноморскому побережью придется отложить. Но сейчас, слушая генерала, он почувствовал — поездка все-таки состоится. И хотя с ним не будет Людмилы, но что поделать?! Дела… — Полгода назад в Аджарию к месту раскопок выехала новая экспедиция, — опять заговорил Славинский. — Руководит ею Владислав Евгеньевич. Конечно, никаких следов Серебрякова экспедиция не встретила. Да на это и не приходится рассчитывать, — со времени его исчезновения прошло три года. Но если известными вариантами — убийство, несчастный случай — нельзя объяснить исчезновение Серебрякова, то остаются варианты неизвестные, может быть, вообще новые для криминалистики. А это еще одно, хотя бы и косвенное, указание на «почерк» Торна. Генерал подошел к Строеву и положил ему руку на плечо. — Георгий Владимирович, нам снова нужна ваша помощь. Если мы имеем дело с каким-то новым изобретением — это приходится предполагать, — то и разгадать его должен изобретатель. Владислав Евгеньевич согласен консультировать археологическую часть. Ну, а майор будет уполномочен… — …Решать вопросы щита и мечей, — закончил Ржевский. Генерал улыбнулся, согласно кивнул головой. — Я возвращаюсь в Аджарию через десять дней, — заключил профессор. — Могу я чем-нибудь быть полезен? — Конечно, конечно, — торопливо ответил Славинский. — Заметки Серебрякова исчезли. Но официальные отчеты экспедиции остались. Нужно самым тщательнейшим образом их изучить. Серебряков дважды — в разговоре со своим сотрудником и в письме к вам — упомянул о том, что в понедельник будет сделано какое-то открытие. Какое? Очень может быть, что Серебряков отправился тогда в крепость именно в связи с этим. Психологически эта версия вполне возможна. Если бы удалось — хотя бы приблизительно — установить, о каком открытии шла речь, мы знали бы, куда именно в крепости пошел Серебряков. — М-да, — задумчиво проговорил профессор. — Это нелегко. — И еще одна просьба, — сказал генерал. — Познакомьте этих молодых людей с археологией. Им будет полезно знать, что мог и что не мог в данных условиях сделать археолог, что должно было его интересовать и что его не интересовало. А через десять дней они выедут вместе с вами… Ну, скажем, в качестве журналистов. — А вы не опасаетесь, Аркадий Степанович, — хитро спросил профессор, — что эти молодые люди увлекутся археологией и со временем переквалифицируются? Я, например, когда-то мечтал об артистической карьере, но встретился с Леонидом Мироновичем Серебряковым и — увы! — стал археологом. — Если вам это удастся, Владислав Евгеньевич, я тоже подам в отставку и примусь за учебники археологии… Глава 2 В Москве Строеву предстояло познакомиться с отцом Людмилы, художником Александром Павловичем Бурцевым. Зимой предполагалась свадьба, и следовало представиться будущему тестю. Смущали Строева два обстоятельства. Во-первых, по рассказам Людмилы, Бурцев был чудаковатым человеком, и найти с ним общий язык было делом нелегким. Во-вторых, у Бурцева следовало появиться с каким-нибудь подарком. Утром он, не торопясь, обошел десятка два магазинов, подыскивая подарок. Коробку шоколадных конфет? — Бурцев не девушка. Прибор для бритья? — Но старик мог бриться в парикмахерской. В конце концов, Строеву пришла в голову правильная мысль: так, как предугадать, что понравится Бурцеву, невозможно, поэтому подарок лучше всего следует выбрать, чтобы он был связан с его профессией. В букинистическом магазине Строев обнаружил редкий альбом репродукций с произведений итальянских художников эпохи раннего Возрождения. Старинные, немного наивные, но сделанные с большим художественным вкусом изображения Мадонны, портреты флорентийских граждан, исторические эпизоды — все это должно было понравиться Бурцеву. Во всяком случае, два художника, рассматривавшие альбом, были в восторге. Именно поэтому Строев и обратил на него внимание. — Скажите, пожалуйста, — обратился Строев к продавцу, — сколько стоит альбом? Оба художника сейчас же повернулись к Строеву, и один из них, высокий, с длинными порыжевшими усами, удивительно похожий на Дон Кихота, сказал: — Послушайте, молодой человек, а почему вы думаете, что мы его сами не возьмем? — и, обращаясь к продавцу, спросил: — Сколько стоит альбом? Продавец назвал цену, и это решило спор: у художников не оказалось с собой такой суммы денег. — Но мы принесем, — негодовал «Дон Кихот». — Вы отложите альбом, а мы принесем. — Не имею права, граждане, — разводил руками продавец. — Согласно примечанию к параграфу сорок седьмому инструкции, товар при наличии покупателя отложен быть не может. Строев унес альбом, сопровождаемый отнюдь не миролюбивыми замечаниями художников. Вечером Строев поднимался на четвертый этаж с трудом разысканного дома на Таганке. На медной дощечке витиеватыми буквами выделялось: «Художник А. П. Бурцев». Дверь оказалась приоткрытой, и Строев услышал доносившийся из комнаты голос: — Известно ли тебе, что ты съел? Ты съел замечательный пейзаж и зеленый оттенок моря. Строев, собиравшийся уже постучать в дверь, замер. Бурцев, по рассказу Людмилы, был оригиналом, но этого Строев все-таки не ожидал. «Съел замечательный пейзаж»… Кто съел пейзаж?! — Это сто сорок девятая твоя проделка за три месяца, — отчитывал кого-то голос. — Море без зеленого оттенка! Оскорбление памяти Айвазовского! В ответ раздался тихий вой, и Строев безошибочно понял: Бурцев отчитывает провинившегося пса Термоэлектричество. Три месяца назад Людмила, вылетавшая по служебным делам в Москву, отвезла Термо отцу (Строев день и ночь пропадал в конструкторском бюро, и ухаживать за собакой было некому). Строев постучал, послышались шаги. И дверь открыл… «Дон-Кихот». Сейчас он был в пижаме. — А-а-а, молодой человек, — пророкотал «Дон-Кихот», увидев оторопевшего Строева, — заговорила совесть, принесли альбом! Ну-ка, заходите, сейчас я вам деньги вынесу. — Извините, но денег не нужно… Я ведь… — Строев замялся. — Как это не нужно? Вы опять со мной спорить вздумали? Выручил Строева Термо. Услышав знакомый голос, пес влетел в переднюю, опрокинув на пути тумбочку с цветочной вазой (это, вероятно, был его сто пятидесятый грех, по подсчетам Бурцева) и бросился с радостным визгом к Строеву. Старик удивленно поднял глаза на Строева, строго спросил: — Что это значит, молодой человек?! Может быть, вы и собаку у меня хотите забрать? Строев вытащил «верительную грамоту» — письмо Людмилы. Да, нелегкое это дело — знакомиться с будущим тестем! Но, в общем, все обошлось благополучно. Выяснив все, — посмеялись. Бурцев вытащил бутылку кахетинского, потом потянул гостя в соседнюю комнату — показывать картины. Расстались за полночь, и Строев обещал по вечерам заходить. Но за десять дней ему только один раз — уже перед отъездом — удалось побывать у Бурцева. Свободного времени почти не было. Настроение у Строева было скверное. Раньше он считал себя человеком большой работоспособности. Но после более близкого знакомства с Косоуровым пришлось изменить это мнение. Утром они вместе садились за книги по археологии, но через шесть — семь часов у Строева начинали путаться эпохи, имена, даты. Приходилось откладывать книги. А Косоуров внимательно читал до обеда и, казалось, мог продолжать это занятие бесконечно. После десяти часов непрерывной работы Косоуров спокойно, бодро вставал из-за стола и до вечера успевал еще два часа позаниматься английским языком — он учился на заочных курсах. Надо сказать, что с первой встречи Косоуров чем-то не понравился Строеву. Раздражали его медлительность, вялость и, как казалось Строеву, нерешительность. Косоуров пришел в армию через год после того, как Строев демобилизовался. Сейчас он имел звание майора, и Строев, глядя на его погоны, с невольным сожалением думал о том, кем стал бы он сам, если бы не ушел из армии. Вечера они проводили у Ржевского. Профессор расспрашивал о прочитанном за день, объяснял непонятное. Казалось, Ржевский, действительно, задался целью увлечь своих слушателей романтикой археологических поисков. Он рассказывал — и оживали давно отшумевшие эпохи. По обломкам посуды, по старому, насквозь проржавевшему оружию оказывалось возможным с большой точностью судить об образе жизни, нравах и облике людей, населявших землю тысячи и тысячи лет назад. Строев с интересом слушал профессора. И все-таки он не особенно верил в то, что археологические знания помогут раскрыть тайну исчезновения Серебрякова. Три года — слишком большой срок. Крепость не раз осматривала старая экспедиция, сейчас там работают археологи Ржевского. Если им, профессиональным археологам, не удалось ничего найти — на что еще могут рассчитывать Строев и Косоуров? Все их знакомство с археологией измеряется десятью днями… Перед отъездом Строев поделился своими сомнениями с генералом. — Откровенно говоря, Аркадий Степанович, — сказал он Славинскому, — я не очень верю в возможность успешных поисков там, на месте. Все, что можно перерыть, осмотреть и проверить, — уже сделано. И сейчас, через три года, мы едва ли можем рассчитывать на какую-нибудь находку. — А как ваше мнение, майор? — спросил генерал Косоурова. — Серебряков — археолог, — ответил майор. — Исчез он на месте раскопок. Рукописи его — тоже археологические — пропали. Следовательно, кого-то интересовали именно археологические сведения. Здесь, в Москве, мы о них ничего не узнаем. Нужно ехать. Генерал посмотрел на Строева, и тот увидел, как лукаво прищурились уголки его глаз. — Согласны ехать, Георгий Владимирович? Строев пожал плечами. — Ехать согласен. Но на месте буду искать не следы Серебрякова, а какое-нибудь техническое объяснение его исчезновения. — Отлично. А вы, майор? — Считаю необходимым немедленно выехать, — Косоуров на мгновение замялся, потом решительно сказал: — Есть еще одно соображение. — Какое? — При изучении истории раскопок этой крепости я обратил внимание на одно странное обстоятельство, связанное с дореволюционной экспедицией графа фон Штромберга.