– Что ж, нам их упорство на руку, – заключил нарком. – Товарищ Сиверс! Вы готовы к развитию успеха? – Так точно, готов, товарищ Троцкий. Однако… – Никаких «однако»! Если бы мы колебались и медлили перед октябрьским переворотом, ничего бы у нас не вышло. Зиновьев и Каменев нас, помнится, запугивали, дескать, в столице у Временного собрания и немецкие части, и юнкера, отлично вооружённые, готовые драться, и казаки, и гвардия может вырваться из стрельнинского окружения – нельзя, мол, выступать! Но мы их не послушали, да, не послушали! Действовали смело, решительно и добились полного успеха. Вот и вы тоже – не медлите, углубляйте прорыв, вводите резервы, сейчас не до сбережения чего бы то ни было! Преступлением перед революцией будет упустить такой шанс! – Безоглядное продвижение вперед без должного закрепления на позициях… – начал было Сиверс, но Троцкий лишь отмахнулся. – Медлить нельзя, товарищ комфронта, понятно вам это или нет? Нельзя! Белые вот-вот сообразят, чем им грозит наш прорыв, поймут, что нас уже не остановить, и начнут отход от Воронежа, выскальзывая из нашего капкана. Это, конечно, тоже будет успех – отбросить их на юг. Но не тот успех, что нам требуется! – Вас понял, товарищ нарком. – Что-то быстро вы согласились, – Троцкий пронзил Сиверса взглядом. – Небось думаете, мол, пусть начальство это уедет, а мы тут сами обделаем, как считаем нужным? Нет уж, дудки! Никуда не уеду, буду следить! Егоров на востоке отстаёт… Так что от вас теперь зависит куда большее, чем вам казалось. Наступление вести со всей пролетарской энергией, яростью и отвагой! Все резервы – в дело! К чему они нам, если белые отступят, вырвутся из ловушки? Теснить силы контрреволюции на юг мы сможем и так. Но надо не выталкивать их, а окружать и уничтожать! Чем решительнее будут наши победы, тем внимательнее и пристальнее станет мировой пролетариат смотреть на нас, тем скорее он сам убедится в действенности вооружённой борьбы за свободу и тем скорее вспыхнет мировая революция! Закончил речь свою товарищ нарком словно на митинге – стоя, взнеся сжатый кулак и обводя всех собравшихся огненным взором. Говорить Лев Давидович умел. Не сбивался, не мямлил, не тянул – фразы лились потоком, без малейших сбоев, как по писаному. И в следующие дни товарищ Троцкий, появляясь в штабе, неизменно выступал с горячими речами. Правда, Бешанов с ним теперь не появлялся. Говорили, что он сидит безвылазно в здании Харьковской ЧК, держа при себе для поручений коменданта Фукса и командира расстрельного взвода Саенко; а вот Нифонтов постоянно отирался в штабе фронта, без каких-то ясных полномочий и дел. Красные командиры, даже и те, что из пролетариата, его сторонились, военспецы смотрели с брезгливостью. Ирина Ивановна печатала очередную пачку приказов, когда Нифонтов вдруг возник на пороге её отдела (именно её, потому что начальник оного так в штабе и не появлялся, занятый какими-то особо секретными и одному товарищу Троцкому известными вещами). Костя отпустил жидковатые усики, носил щегольские сапоги на изрядном каблуке, чтобы казаться выше и значительнее, и был перетянут ремнями, словно красотка корсетом, – справа «маузер», слева шашка. – Где сегодняшние донесения от передовых отрядов? – поинтересовался он голосом, что, наверное, ему самому казался сильным, властным и значительным. – Мне сказали, что вы забрали их все. Дайте, мне они нужны. Ирина Ивановна не подняла головы. Пальцы её с прежней скоростью порхали над клавишами. Нифонтов побагровел. – Я задал вам вопрос! Ирина Ивановна продолжала печатать. Костя, казалось, заколебался. Но уже миг спустя рот его сжался в некрасивую бледную черту, правая рука легла на кобуру. – Встать, сука! – почти завизжал он. – Документы сюда! Я приказываю! Ирина Ивановна перестала печатать. Пальцы Нифонтова дёрнули кожаный клапан кобуры, однако прямо в лицо ему вдруг уверенно глянул чёрный глазок пистолетного дула. Верный как смерть «люгер», 9 миллиметров. – Руки!.. – скомандовала Ирина Ивановна. И тут Костя Нифонтов сделал самую большую глупость, какую только смог. Рук он не поднял. Рванулся в сторону, но не вправо от Ирины Ивановны, а влево, так что кисти её надо было сделать совсем небольшое, почти незаметное движение. Пальцы Нифонтова уже сомкнулись на рубчатой рукояти «маузера», но такое страшилище из огромного деревянного футляра (могущего служить ещё и прикладом) в один миг не выхватишь. «Люгер» грянул, в замкнутом помещении вышло особенно громко. Раз и второй, полетели слегка дымящиеся гильзы. Костя с воплем грохнулся на пол, галифе быстро темнели от крови. Ирина Ивановна вскочила, ствол смотрел Нифонтову в голову. На грохот стрельбы в кабинет вбежали люди, охрана штаба, краскомы, затем и сами Сиверс с Егоровым, пистолеты уже наготове. – Что такое? Что тут случилось? – Подверглась нападению вот этого, – небрежно кивнула Ирина Ивановна на корчившегося Костю. – Была вынуждена защищаться. Предложила ему поднять руки и прекратить глупости, однако понимания не встретила. Пришлось стрелять. Как видите, товарищи командиры, могла бы легко его прикончить, но не стала. Отправила ему по пуле в мякоть ног. Над Нифонтовым уже склонялись, кто-то наспех начал перевязывать раны. – Только этого нам и не хватало, – чертыхнулся Сиверс. – Товарищ Шульц! Неужто нельзя было как-то иначе… – Нельзя, товарищ комфронта, – твёрдо ответила Ирина Ивановна. – Поинтересуйтесь у этого гражданина, зачем он сюда явился и что от меня требовал. А требовал он ни много ни мало все последние донесения от наших передовых частей, совершенно секретные сведения! Не удивлюсь, что на самом деле никакой это не сотрудник соответствующего отдела нашей славной ВЧК, а агент разведки белых! Меж тем явились и санитары с носилками; стонущего Костю уложили на них, понесли прочь. «Маузер» его так и остался на полу, а как он оказался снят – никто даже и не понял. Сиверс мрачно молчал, мял подбородок; Егоров скривился, потирая щёку, словно его мучила сильнейшая зубная боль. Остальные штабные лишь переминались с ноги на ногу да чесали в затылках. – Что с вами, товарищи? – Ирина Ивановна обвела всех строгим взглядом, словно в классе кадетского корпуса. – Чего вы боитесь? Вы, красные командиры? Мы с вами воюем за новую жизнь, за счастье народное, за мировую революцию – и что же, нам теперь бояться одного уголовника и одного нервного, растерявшегося и сбитого с толку мальчишку, моего бывшего ученика, кстати? Все отводили взгляды. – Или вы боитесь товарища наркома? – усмехнулась Ирина Ивановна. – Понимаю. Лев Давидович может… – Лев Давидович таки может таки что? – вдруг раздалось от дверей. В проёме застыл сам товарищи народный комиссар по военным и морским делам. Рядом с ним мелко суетился Бешанов – именно «мелко суетился», у него всё время двигались руки, бёдра, плечи, он словно порывался бежать сразу во все стороны разом. Сам же Лев Давидович говорил с нарочитым акцентом одесского Привоза, хотя обычно речь его отличалась правильностью и чистотой, на зависть любому выпускнику историко-филологического факультета. – Товарищ народный комиссар может принять решительные меры, основываясь на революционном понимании текущего момента, – Ирина Ивановна не опустила взгляд. Троцкий медленно вошёл в кабинет, за ним следом мелко трусил Бешанов, беспрерывно потирая руки. – Что здесь произошло, товарищ Шульц? Почему вы стреляли в моего сотрудника? – Человек в форме с неуставными знаками различия, который по должности никак не обязан здесь находиться, непонятно зачем и непонятно почему пребывающий в здании штаба фронта, явился ко мне, в недопустимой форме потребовав предоставления ему совершенно секретных сведений. Полагая, что тем самым он сводит со мной старые счёты, я не стала отвечать. Тогда он перешёл на крик, грязно оскорбил меня. Схватился за «маузер». Я его опередила и, наставив пистолет, потребовала поднять руки. Он не подчинился, бросился в сторону; мне пришлось применить табельное оружие. Стреляла я аккуратно, с целью лишь обездвижить, а не нанести ранения, несовместимые с жизнью. Бешанов прямо-таки прожигал Ирину Ивановну ненавидящим взглядом, но поперёд товарища народного комиссара лезть побаивался. За спиной Троцкого маячила ещё тройка крепких молодцов, смотревших на наркома, отнюдь не на Йоську Бешеного. – Того, что это мой человек, вам было недостаточно, товарищ Шульц? – Недостаточно, товарищ народный комиссар. Социализм, как учит нас товарищ Ленин, – это учёт и контроль. До меня так и не были доведены ни обязанности, ни полномочия гражданина Нифонтова. Я даже не знала, в какой он должности и почему я обязана ему подчиняться. Есть порядок работы с секретной документацией. И её я не могу безоглядно выдавать кому попало. – Вот как? А если бы документы эти затребовал я? – Я бы предложила бы вам ознакомиться с ними в соответствующем помещении, ни в коем случае не допуская выноса никаких материалов под грифом «секретно» или даже просто «особой важности», не говоря уж о «совершенно секретно». Но это вы, товарищ Троцкий. Ваши функции мне понятны. А что здесь делает гражданин Нифонтов – мне абсолютно не ясно. – Выполняет мои указания! – Он не предъявил мне вашего письменного приказа, товарищ народный комиссар. Не сослался даже на ваше «устное распоряжение». Но в любом случае ни приказы, ни указания, ни распоряжения, кто бы их ни отдал, не могут идти вразрез с правилами работы. Секретная документация зовётся секретной не просто так. Когда на карту поставлен успех важнейшей стратегической операции, мелочей быть не может. – Да контра она, контра! – в наступившей тишине раздался особенно громко яростный шёпот Бешанова. – Спокойно, Иосиф. – Троцкий даже не глянул на своего подручного. – В словах товарища Шульц есть резон. Подобная смелость мне импонирует. Товарищ Нифонтов, конечно, не должен был ничего требовать. Однако мы все, и я первый, должны знать о положении на фронте. – Нет ничего проще, товарищ нарком. Я или любой другой штабной командир готовы в любой момент исчерпывающе доложить вам обстановку. – Не только, товарищ Шульц, не только… – Троцкий обходил её медленным шагом – словно акула, кружащая вокруг жертвы. Бешанов следовал за наркомом как приклеенный. – Я обязан знать, в какой степени все преданны делу революции. И для этого буду применять все необходимые меры. – Несомненно, товарищ нарком. И моя преданность делу революции как раз и заключается в том, чтобы следовать порядку, а не крайне подозрительным указаниям крайне подозрительных личностей, как тот гражданин, которого мне пришлось ранить. Я уже высказала товарищам краскомам – не является ли он агентом разведки белых? – Кто, Костя? – рассмеялся Троцкий. – Да вы шутите, товарищ Шульц. – Почему же нет? – невозмутимо возразила Ирина Ивановна. – Нифонтов – из дворян, его отец служил в гвардейском полку, в Волынском… – Волынский полк? – перебил Лев Давидович. – Да он же одним из первых поддержал нашу революцию! – Поддержал, перейдя на сторону победителей, – парировала Ирина Ивановна. – Не припоминаю его среди штурмовавших Таврический. Отчего-то это неимоверно развеселило товарища наркома. – Остроумно, товарищ Шульц, остроумно. Значит, таким сложным образом белые внедряли своего агента в непосредственное окружение народного комиссара по военным и морским делам? – На месте белых я бы не пожалела никаких средств и сил, чтобы внедрить своего агента в ваше непосредственное окружение, – ровным голосом ответила товарищ Шульц. – И чем безумнее биография, тем лучше. – Вот как у вас? – хохотнул Троцкий. Штабные командиры замерли. – Да, вот как у меня, – не смутилась Ирина Ивановна. – И должна вам сказать со всей откровенностью, товарищ нарком, – мне приходится денно и нощно делом доказывать свою преданность революции. Спросите вот хотя бы товарища Ягоду. А о последнем времени – товарища Сиверса. Или товарища Апфельберга. – Товарищ Апфельберг, конечно, очень талантливый сотрудник, но, увы, подвергся в последнее время моральному разложению с одной пригожей казачкой, правда, должен признать, очень пригожей казачкой, – усмехнулся Троцкий. – Что ж, товарищ Шульц! На будущее нам всем урок. Иерархии командования надлежит выстраивать чётко. А ваш доклад мы, несомненно, заслушаем… Спокойно, спокойно, Иосиф, я же сказал! Слушаем доклад товарища замначальника оперативного отдела. – Слушаюсь, товарищ нарком, – Ирина Ивановна как ни в чём не бывало взяла указку и пошла к висевшей на стене карте. – Согласно последним поступившим донесениям, наши авангарды достигли рубежей… Из дневника Пети Ниткина, июнь 1915