— Зато ведь они живые! — Разве это существенно? — А разве нет? Покойник взглянул на меня с жалостью: — Когда-нибудь ты поймешь. В общем, если ты случайно… Тогда прокомментируй мои стихи, чтобы не возникали вопросы. А то станут разыскивать всех этих А. Я. и В. Э., наткнутся на кого-нибудь не того… — Покойник, не будь таким мрачным! Твой вид действует на других. Он изобразил на лице «последнюю улыбку». — Вот видите, какое у Покойника хорошее настроение! — сказал я. — А у тебя, Принц? Что ты там сочинил? Я тоски в сыром подвале Не испытываю, нет! Здесь, в подвале, мы узнали, Как прекрасен яркий свет! Сердце радостное бьется: Все в сравненье познается! Принц Датский виновато развел свои огромные руки в стороны: — Вот… Пришло на ум. Может, вам будет приятно? Физическая сила упорно продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью! Добрый Принц хотел доставить нам радость, но стихи его никому особой радости не доставляли, потому что все уже к ним как-то привыкли. Кажется, первый раз в жизни Принц почувствовал это и, спрятав за спиной свои руки (он всегда не знал, куда их девать), тихо произнес: — Тогда простите… — За что? Ты очень точно выразил наше общее настроение! — воскликнул я с плохо скрываемым сочувствием. Мое сочувствие не понравилось Принцу. Он разорвал стихи и выбросил в темноту. В ту самую, которая помогла ему оценить свет! — Разве это не обычно? — задал свой очередной вопрос Покойник. — Что? — не понял я. — То, что произошло. Разве классики не уничтожали свои произведения? Не сжигали их? — Но на это всегда были причины, — возразил я. — Их не признавали, не понимали… А мы Принца всегда понимаем. Но ничего… Заседание кружка продолжается! Миронова подняла руку и сказала: — Можно мне? — Конечно. Чем ты нас порадуешь, Миронова? Зарисовкой? Названия ее зарисовок всегда начинались со слов «мой», «моя» или «мое»: «Мой день», «Мое утро», «Моя сестра», «Моя комната»… Эта зарисовка называлась «Мое воскресенье». — «Обычно по воскресеньям я встаю в 9 часов 30 минут по местному времени, чтобы в 10 часов послушать „Пионерскую зорьку“. Но в это воскресенье будильник зазвонил, как в обычные дни, то есть ровно в 7 часов 10 минут. Умылась я быстро, как никогда, — в ванной комнате было пусто, все еще спали, никто не спешил на работу. В 7 часов 30 минут по местному времени я съела один бутерброд с колбасой и яичницу…» «Ее последний завтрак!» — подумал я. Миронова продолжала: «В 8 часов 30 минут я была в школьной канцелярии. Там собрались все члены литературного кружка, чтобы ехать на старую дачу, где творил писатель, имя которого раньше носил наш кружок. Глеб Бородаев, внук писателя по папиной линии, сообщил нам, что классный руководитель Нинель Федоровна заболела. Накануне, то есть в субботу, она переезжала в новый дом и простудилась…» — Перечитай последнюю фразу! — крикнул я громко, потому что судьбе было угодно, чтоб в эту минуту меня озарила одна догадка. Миронова перечитала. — Что такое? — Покойник схватил меня за руку. — Погоди-погоди! Кажется, я начинаю… — Что?! — с надеждой спросил Принц Датский. — Дайте время. Кажется, я уцепился за кончик веревочки… Теперь надо не упустить ее! — Разве тру-у-удно тебе объяснить? — заныл Покойник. — А разве трудно тебе подождать? — подражая ему, ответил я вопросом на вопрос. — Читай, Миронова. Читай дальше!.. Она аккуратно сообщила нам всем о том, как мы сели в электричку, как сошли с нее, как добрались до дачи, как познакомились с Племянником и как в 11 часов 40 минут по местному времени за нами захлопнулась дверь… — Много конкретных, тебе одной известных деталей! — похвалил я Миронову. Я был благодарен ей за ее удивительное спокойствие (команды волноваться не было, она и не волновалась!). А главное, за ту фразу, которая натолкнула меня… Но не буду забегать вперед. Хотя мне очень хочется забежать. — Заседание кружка продолжается! — объявил я. — Разве не лучше нам помолчать? — спросил Покойник. — Я чувствую, что мысль заработала. Мы помолчим, чтоб не мешать… — В самом деле, Алик! Так, наверное, будет лучше! — сказала Наташа. Значит, она продолжала надеяться на меня! Я снова похолодел, но уже от радости. «Теперь я должен уцепиться за тот кончик веревочки, который, кажется, у меня в руках!» — так я решил. — О, не бойтесь вспугнуть мою мысль! Все эти детали, воспоминания питают ее и укрепляют… Пусть теперь Глеб расскажет нам какие-нибудь случаи из жизни своего дедушки. Как это бывало раньше… — Вот здесь, значит, дедушка… «Тайну старой дачи»… — растерянно начал Глеб. Он снова не дотягивал фразы. — В этом подвале… Там вот, на крышке стола… Он отделил круглую крышку от ножек садового столика, переплетенных соломой. На обратной стороне, внутри черной рамки, было что-то написано. Глеб прочитал: — Здесь в течение одного года, трех месяцев и семи дней была написана повесть «Тайна старой дачи». — Мемориальная крышка, — сказал Покойник. — Так-так-так… — произнес я задумчиво. Все сразу притихли. Наташа Кулагина, которая стояла сзади, посмотрела на меня с надеждой. Я чувствовал ее взгляд затылком и сердцем. Он обжигал меня! — Значит, дедушка здесь, в подвале, входил в настроение? — спросил я Глеба. — Не торопись, сначала подумай. — Да… входил. — Он нагонял на себя страх, как сообщил нам Племянник Григорий? Подумай хорошенько, не торопись. — Да… нагонял. — Оставайтесь на своих местах! — скомандовал я. И храбро бросился в темноту…