– Не, ну а чё сразу лапшу-то? Ты и без меня прекрасно знаешь, что это правда! Вспомни, как ты меня выручал! – Дважды за три месяца, между прочим, – вставил Кертис. – Дважды, дважды, кто же спорит? И оба раза все прошло как по маслу! Элли, когда разозлится, прямо с катушек слетает. Но стоит появиться тебе… – Тут Роуди улыбнулся и с восхищенным видом покачал головой. «Поди его разбери, – думал Кертис, – то ли он и в самом деле искренне мною восхищается, то ли искусно притворяется». А Роуди буквально соловьем разливался: – Что бы ты ей ни посоветовал, Элли с радостью послушается тебя. Да еще и поблагодарит! Дружище, твоя слава гремит по всему району! Все в Тримее знают: Кертис своих корешей в беде не бросает. – Да брось, я не делаю ничего особенного. – Как это «ничего особенного»? А помнишь, как в прошлом месяце братья Уотерс из скобяной лавки так пособачились, что чуть друг друга не поубивали? Их мамаша до смерти перепугалась и тут же примчалась к тебе за подмогой! Так что, дружище, не скромничай и не отнекивайся! – Я всегда рад помочь, если могу, – сказал Кертис и пожал плечами. – У тебя настоящий талант, парень. Именно поэтому люди постоянно обращаются к тебе за помощью. Ты решаешь любые проблемы на раз-два. «Дуй к Кертису, пока не поздно! – так все местные говорят. – Этому малому по плечу любой спор и ссора!» Может, для тебя это настолько пустячное дело, что ты даже и не замечаешь, а вот остальные… о, остальные просто боготворят тебя! – Ну, всё! Бросай меня на сковороду! – сказал Кертис. – Ты про чё толкуешь? – Да про то, что ты меня уже достаточно умаслил! По вокзалу, отражаясь от стен, эхом прокатился заливистый хохот Роуди. Несколько пассажиров оглянулись на них. «Небось начальник вокзала уже воззрился на нас через зеленоватое стекло, – подумал Кертис. – А Старый Крэб сейчас прибежит отчитывать меня за бардак в доме». – Ладно, я поговорю с Элли, – поспешно сказал Кертис, чтобы поскорее отвязаться от приятеля. – Какую сказку ты выдумал на этот раз? – Объяснишь Элли, что этот лживый ублюдок Джип Байард попросту оклеветал меня, а я ни в чем не виноват. – Элли не поверит. По мне, так лучше уж честно во всем сознаться – и будь что будет. Улыбки на лице Роуди как не бывало. Две глубокие морщины прорезали лоб. Главному гуляке Тримея этот совет явно не понравился. – Ладно, положись на меня, – добавил Кертис и подумал, что если бы он получал по десять центов каждый раз, когда произносил эти слова, то обеспечил бы себя на всю жизнь. – Вот это другой разговор, – сразу повеселел Роуди. – Но только я зайду к Элли завтра, сегодня у меня важная встреча. – Да ладно! Неужели свидание с девушкой? – Ну… Я иду на день рождения к Эйве Гордон. Она пригласила меня еще в прошлую среду. Я очень обрадовался! Это было так неожиданно! – Зажги там, как следует, – хлопнув Кертиса по плечу, сказал Роуди и двинулся к выходу. Вдруг он обернулся, ухмыльнулся и крикнул: – Бери пример с меня, и все у тебя получится! Хотя… лучше будь собой, у тебя же есть дар убеждения! Спасибо, что выслушал! Ты умеешь слушать лучше всех! С этими словами Паттерсон нахлобучил федору с оранжевым пером и выскочил на Рампарт-стрит с такой скоростью, как будто опаздывал на экспресс под названием «Жизнь». – Эй, парень, чемоданы сами себя не отнесут! – Молодой джентльмен в небесно-голубом костюме возник так неожиданно, что Кертис чуть было не наехал тележкой на его отполированные двухцветные туфли. – Вещи там, у входа! – прибавил пассажир и полностью переключил свое внимание на изящную спутницу, озиравшуюся по сторонам и с безразличным видом потягивавшую сигарету через перламутровый мундштук. – Да, сэй, будет сделано, – сказал человек, который лучше всех умел слушать, и отправился за чемоданами. Глава 8 «Положись на меня». В сгущающихся сумерках Кертис Мэйхью, вцепившись в черные ручки серебристого велосипеда, мчался на день рождения к Эйве Гордон. Пытаясь настроиться на праздничный лад, он гнал навязчивые мысли прочь, но безуспешно. «Положись на меня» – эти три слова, сказанные Роуди Паттерсону, не давали Кертису покоя. «Как же так? Почему я помогаю Роуди, а не Элли Колдуэлл, которую знаю гораздо дольше, чем его? – размышлял Кертис. – Элли – хорошая и честная девушка… Так зачем же уговаривать ее простить неверного возлюбленного? Роуди неисправим и при первой же возможности вновь обманет бедняжку, и я это прекрасно понимаю… Что же делать?» Кертис двигался по Южной Рампарт-стрит на восток. Скорость пришлось сбросить: на дороге, как это обычно и бывало вечером в субботу, творилась полнейшая неразбериха. Путь то и дело преграждали автомобили, запряженные лошадьми повозки и велосипеды. Но менять свой обычный маршрут Кертис не собирался: лавировал по улице, пока не добрался до перекрестка с Кэнэл-стрит. Двигаясь вдоль Северной Рампарт-стрит по задворкам Французского квартала, он доехал до Гавэрнор-Николс-стрит и свернул в Тримей. Разгоняя сумерки, зажигались уличные фонари. Здания вспыхивали бесчисленными глазницами окон. Красными, голубыми и зелеными огнями воспламенялись неоновые вывески увеселительных заведений. Время от времени волной набегал влажный ветерок и приносил знакомые с детства запахи Нового Орлеана. Проезжая мимо цветочного магазинчика Симонетти на углу Рампарт и Гравьер-стрит, Кертис обычно наслаждался благоуханьем роз и душистых цветов. На Рампарт-стрит ветерок доносил до него сладкие ароматы только что испеченного печенья, глазированных пирожных и тортов из кондитерской миссис Делафосс. По пути домой Кертис частенько там останавливался и покупал что-нибудь матери к чаю, но в тот день он спешил. На Кэнэл-стрит всегда пахло крепким кофе из «Центральной кофейни». За трамвайными путями Кэнэл-стрит поджидали горько-сладкие благовония Французского квартала, вобравшие в себя все многообразие новоорлеанской жизни. К этим ароматам примешивались бензиновые выхлопы автомобилей и автобусов, а также запах раскаленного на солнце металла. Неизменной составляющей города был душок конского навоза. Наконец, венчали этот букет запахов нотки болотного зловония, доносившиеся с Миссисипи, раскаленной августовским зноем. Эти болотные испарения поднимались от поверхности реки желтыми облачками и оседали золотистой паутиной на кронах столетних дубов. Таким был Новый Орлеан, таким был мир Кертиса. Он знал и любил каждое здание от железнодорожного вокзала на Южной Рампарт-стрит до своего дома на Северной Дэрбини-стрит. Молодой человек чувствовал себя неотъемлемой частью Нового Орлеана, и эта роль определенно ему нравилась. Даже работа носильщика была Кертису по душе. «Я присматриваю за багажом и тем самым помогаю людям путешествовать, – думал он. – Очень хорошее и полезное занятие, разве нет?» За велосипедом Кертиса тряслась маленькая деревянная тележка на трех колесах. На дне ее лежал аккуратно сложенный темно-синий пиджак, обернутый коричневой бумагой, а сверху белела коробочка, перехваченная золотистой лентой. В этой бережно упакованной коробочке дожидался своего часа подарок для Эйвы Гордон. Сдав смену, Кертис как ошпаренный влетел в раздевалку, где под бдительным надзором Старого Крэба хранилась униформа носильщиков. Он встал под душ, отмылся от сажи поездов и достал принесенную заранее праздничную одежду. Кертис надел накрахмаленную белую рубашку, отглаженные темно-синие брюки и обулся в блестящие туфли, такие же черные, как и он сам. Завязывая перед большим квадратным зеркалом купленный в четверг бело-голубой галстук-бабочку, молодой человек мысленно поблагодарил соседа Хармона Атли, который объяснил ему, как это делается. Без него Кертис точно не справился бы, потому что мать, безуспешно пытаясь разобраться с «бабочкой», сильно разнервничалась и опять слегла в постель. Поправляя галстук, Кертис внимательно изучил отражение в зеркале: на него смотрел юноша двадцати лет от роду. Не такой красавчик, как Роуди Паттерсон, но и не урод, каким слыл Бигджо Кумбс по прозвищу Беззубик, на чьем лице, как говорится, черти горох молотили. Кертис записал себя в крепкие середнячки. Он не раз слышал от окружающих, что у него большие ясные глаза и обаятельная улыбка: в отличие от многих сверстников, зубы у него были хорошие. «В общем, грех жаловаться на судьбу», – подумал Кертис. Мать всегда говорила, что интересный человек, привлекательный как личность, будет красив и внешне. А еще она повторяла, что Кертис очень похож на своего отца, Джо Мэйхью. Это печалило Орхидею, и она снова ложилась в постель. Кертис, прихватив штанины прищепками, чтобы промасленная цепь не запачкала брюки, уверенно крутил педали, курсируя по улицам мимо разноцветных неоновых вывесок ночных клубов, из распахнутых дверей которых ревела джазовая музыка. Сердце его билось часто, но не от физической нагрузки, а в предвкушении встречи с именинницей. «Подумать только! Сама Эйва Гордон пригласила меня на день рождения! – ликовал Кертис. – А мне казалось, что она совсем забыла про мое существование». Каждое утро со дня их знакомства Кертис, проезжая под окнами Гордонов, сбавлял ход в надежде заговорить с Эйвой еще раз. Молодой человек хорошо помнил, как они познакомились: Эйва только-только вышла из дома, а он как раз ехал мимо. Кертис набрался храбрости, остановился и вежливо поздоровался. Девушка смерила его высокомерным взглядом. Несмотря на то что юношу прошиб холодный пот, он все же представился ей. Услышав имя, Эйва оттаяла: «Кертис Мэйхью? Как будто я слышала о тебе. Ты, кажется, местная знаменитость?» На что он улыбнулся, пожал плечами и ответил: «Я – это просто я». «Она такая хорошенькая! И так вкусно пахнет! Словно смесь корицы с гвоздикой, нагретая лучами летнего солнца, – думал Кертис. – А уж какие она носит шляпки! И всегда в белых перчатках! Никогда не видел Эйву без перчаток!» Справедливости ради надо сказать, что со дня их знакомства Эйва вообще попадалась на глаза Кертису исключительно редко. Лишь иногда ему удавалось издалека приметить девушку в компании подруг, попивающих лимонад в саду, или увидеть край ее платья, вдруг мелькнувший за кованой решеткой дома, – на этом, пожалуй, и всё. Но в среду утром Эйва окликнула Кертиса из-за ворот и пригласила на вечеринку в честь своего дня рождения. «Должно быть, она поджидала меня, – подумал Кертис, и мысль эта согрела ему душу. – Не зря, получается, я кружил тут каждое утро!» И он ответил: «Конечно же, я приду, мисс Эйва! В субботу, в семь вечера, как штык! Ни за что в жизни не пропущу ваш день рождения!» Что подарить имениннице, он придумал с легкостью. В первую встречу над ними кружила желтая бабочка, будто фея из сказки, опутывая их невидимыми нитями все крепче и крепче. Бабочка сперва села на шляпку Эйвы, а затем перепорхнула на плечо Кертису. «Ты никак подслушивать собралась?» – спросил он бабочку и развеселил этим девушку. Смех ее переливался, точно вода в садовом фонтанчике. В подарок Эйве Кертис купил брошку. В четверг после работы он проехался по магазинчикам вдоль Кэнэл-стрит и в одном из них наткнулся на маленькую лакированную желтую бабочку с золотистыми камушками на крыльях. Брошка обошлась ему дорого, но она того стоила. Эйва того стоила. Увидев впереди поворот на Гавэрнор-Николс-стрит, Кертис, желая поскорее оказаться рядом с Эйвой, прибавил скорости и понесся во весь опор. В поворот он вошел так, что тележка за ним чуть не перевернулась. Кертис проскочил между автомобилей и под пронзительные гудки клаксонов помчался на север. Вдоль Гавэрнор-Николс-стрит располагались дома богатых и уважаемых людей, укрывавшихся от посторонних взглядов либо за каменными стенами, либо за коваными железными заборами. Отец Эйвы Гордон владел в Тримее двумя продуктовыми магазинами. Мистер Гордон был честным малым и на такие продукты, как репа, стручковая фасоль и свиные щеки, цены не заламывал. Дела у него шли хорошо, и он быстро добился успеха. Впереди замаячили роскошные черные автомобили, один за другим останавливающиеся у особняка Гордонов. «Столько уважаемых семей, все сливки Тримея собрались! Разве мне тут место? – засомневался было Кертис и сразу же успокоил себя: – Да брось, тебя же пригласила сама виновница торжества!» Он спрыгнул с велосипеда, надел пиджак, снял со штанин прищепки и, толкая велосипед, двинулся к дому размеренной поступью джентльмена. Весь двухэтажный особняк Гордонов буквально пылал разноцветными огнями. Великое множество свечей в светильниках освещало высокий кованый забор и крыльцо. Сад украшали фиолетовые, оранжевые и зеленые бумажные фонарики. У распахнутых ворот Кертис занял очередь: перед ним стояли разодетые в пух и прах молодые люди. Никого из них Кертис прежде не видел. Они показывали швейцару в смокинге пригласительные открытки с красивым тиснением и один за другим проходили внутрь. Наконец очередь дошла и до Кертиса. Швейцар глянул на велосипед с таким презрением, словно это был гигантский протухший сом, выловленный с грязного илистого дна Миссисипи. – Пригласительный есть? – нахмурив густые седые брови, строго спросил он. – Мм… Нет, сэй, у меня нет ничего такого. Эйва Гордон пригласила меня лично. – Имя? – Кертис Мэйхью. – А, – отозвался швейцар, – тогда вам туда, за угол. Проходите через кухню, пожалуйста. – И затянутой в белую перчатку рукой указал Кертису на мощеную дорожку, терявшуюся где-то в кустах. Сказав это, он тут же переключился на других гостей, уже протягивавших ему пригласительные. «Почему через кухню?» – хотел было уточнить Кертис, но люди в очереди в нетерпении напирали, и он ретировался. Молодой человек покатил велосипед по дорожке, обошел дом и обнаружил в кустах еще одни ворота. С заднего дворика слышались болтовня и веселый смех. На лужайке дворика он увидел гостей. Лужайку, точно так же, как и дом, освещали разноцветные бумажные фонарики. Их свет отражался от медных духовых инструментов, начищенных до ослепительного блеска. На сцене, украшенной фиолетовыми и зелеными ленточками и шарами, готовились к выступлению музыканты маленького джаз-бэнда. Кертис уже собирался было присоединиться к гостям, как вдруг из дверей подле кованых ворот ему навстречу вышла стройная мулатка в красном платье. Ее совершенный, по скромному мнению Кертиса, образ завершала драгоценная тиара в волосах. Мулатка глянула на велосипед, на юношу и спросила: – Ты артист? – Нет, мэм… Я Кертис Мэйхью. Меня пригласила… – Велосипед – под дерево, а сам ступай вон туда, – скомандовала она, указала на дверь и поспешно скрылась, оставляя за собой ароматный шлейф лимонных духов. Кертис поставил велосипед, поправил галстук, одернул рубашку и достал из тележки подарок. Он прошел в дверь и оказался на кухне. На бесконечно длинной плите стояли полчища кастрюль. В клубах пара над ними колдовали три повара, а руководила ими, по-военному отдавая приказы, полная женщина в белом фартуке и бирюзовой шапочке. Кертиса вдруг бросило в жар, и он весь как-то сник. – Ты кто такой? – Женщина так зыркнула на него, что бедняге захотелось провалиться сквозь землю. – Кертис Мэйхью. – А… Ты тот самый… – Она увидела коробку и поинтересовалась: – А это еще что?