Станислава просматривала газеты, изредка взглядывая на сына. Он перелистывал журнал и пытался прочесть надписи под фотографиями. Он уже разбирал по складам несложные фразы. На улицах останавливался почти у каждой вывески и, шевеля губами, читал: «Цу-кер-ня», «Дам-ски зак-лад фри-зер-ски», «Оп-ти-ка». Он никогда не спрашивал значения слов, а пытался понять их сам, разглядывая вещи, разложенные в витринах. Когда он заходил в тупик, мать помогала ему, и делала это незаметно, ненастойчиво, чтобы не оскорбить его самолюбия. Она знала, что он, как все индейцы, не любит показывать свое незнание. Он давно заметил взгляды матери. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, и ждал, когда она начнет. И она наконец решилась. — Сын мой, отложи журнал и послушай меня. Он послушно закрыл журнал и бросил его на стол. — Сат-Ок, тебе уже девятнадцать лет. Девятнадцать Больших Солнц прошло над землей с тех пор, как ты закричал первый раз в моем типи. Она говорила не по-польски, а на шауни, чтобы он хорошо понял все. — Ты уже взрослый, Сат. В позапрошлом году ты прошел Посвящение и участвовал в Большой Охоте. Отец хочет, чтобы ты был грамотным человеком и встал рядом с ним. Он выпрямился на стуле и вскинул голову. — Я буду грамотным человеком и встану рядом с отцом! — Да, Сат. Ты будешь грамотным. Но я должна тебе сказать, что не все грамотные люди — хорошие. Ты знаешь сержанта Луи, которого в нашем племени называют Белой Змеей. Луи тоже грамотный человек. — Вап-Нап-Ао — наш враг. Он преследовал индейцев! — Правильно. Но ведь я тоже грамотная. Я знаю три языка. И я — белая. Он с удивлением посмотрел на нее. Чего она хочет? Почему начала этот разговор? — Совет Старейшин назвал тебя шауни. Ты — наша. Ты — моя мать. Ты ненавидишь Белую Змею. — Да, я — враг Белой Змеи. И мои товарищи, которых ты видел здесь, в Польше, тоже его враги. Но у него здесь есть и друзья. — Здесь? — воскликнул он. — И они его знают? — Нет. Но если бы они оказались в Канаде, они преследовали бы наше племя так же, как преследовал он. — Мать, покажи мне друзей Белой Змеи! Я хочу запомнить их лица. — Ты увидишь их сам, и, наверное, скоро. Помнишь, я тебе рассказывала, как попала в Канаду? Но я не говорила тебе, что друзья Белой Змеи, против которых я боролась, посадили меня в тюрьму, а потом привезли на землю чугачей. На той земле я должна была умереть, так решил суд. Из земли чугачей я бежала в Канаду, к вам. Стала шауни. Но мои товарищи, которые остались здесь, продолжали бороться против друзей Вап-Нап-Ао. У них было мало сил. Они проиграли эту борьбу. Польша так и не стала свободной. Но другим людям удалось победить. Эти люди — русские. Ты меня понял? — Да. Он слушал очень внимательно, полузакрыв глаза, впитывая каждое слово, ибо слово матери даже для взрослого сына, так же, как слово отца, свято. — Ты хорошо знаешь историю племени, Овасес называл тебе имена великих вождей шауни. Их нужно помнить всегда, это твоя жизнь, Сат. Я хочу, чтобы ты услышал имена моих великих вождей. Они — друзья шауни. Они — друзья всех индейцев, которые живут в резервациях, всех угнетенных. — Мои уши открыты для их имен. Как их зовут? — Маркс. Энгельс. Ленин. — Я не знаю этих имен. Отец никогда не говорил о них. И мой учитель Овасес тоже. — Отец и Овасес не знали их. Они ничего не знали ни о Польше, ни о России. Земля велика, Сат, и все знать невозможно. Сейчас этих вождей уже нет в живых. Остались только говорящие бумаги, в которых они написали, что нужно делать, чтобы завоевать свободу. Остались их друзья. — Великих Вождей убили? — Нет. Они спокойно ушли в Страну Вечного Покоя. Но Ленина пытались убить. Я узнала об этом здесь, в Польше. Он долго молчал, обдумывая то, что услышал. Молчала и она, ожидая его вопросов. Он видит ее лицо. Она сильно волнуется. Хочет знать, по какой тропе идет сейчас его мысль. Но тропа давно выбрана. — Ты знаешь имена их друзей? — спросил он. — Их много в разных племенах, Сат. И у них одно имя везде. Их зовут коммунистами. — Ком-му-нис-та-ми, — повторил он, запоминая. — Значит, ты тоже ком-му-нис-та-ми, мать? — Коммунист, — поправила она, улыбаясь. — Нет, Сат, я не коммунист. Когда мы начинали борьбу, нас не называли так. Но если бы я осталась со своими товарищами, я была бы коммунисткой. Сын мой, если ты останешься один на этой земле и если тебе будет трудно, очень трудно, найди коммунистов. Они всегда помогут тебе. Обещаешь? — Да. — Хочешь ли сказать мне еще что-нибудь? — Да. Я хочу понимать говорящие бумаги, которые написали твои вожди. Ты помнишь, что говорил отец, когда мы уезжали? — Хорошо помню, Сат. Нужно учиться. — Я буду учиться! — воскликнул он. — Ты будешь учить меня, мать! Она вздохнула и посмотрела в окно, к стеклам которого уже прижалась ночь. Через неделю Кельце заняли немцы. ○ Светало. Выдвигались из темноты стволы деревьев. На землю опустилась роса. Отпотел карабин в руках Станислава. Он протер его рукавом куртки, проверил затвор. — Гитчи-Маниту, ты подарил мне жизнь, ты направляешь пули мои в сердца врагов, помогаешь отомстить за слезы матери и за мои страдания. Дай мне хорошую смерть. Пусть я умру с оружием в руках, как подобает настоящему воину… — пробормотал он. Сейчас придет смена. Все спокойно вокруг. Он выспится в лагере около костра, а потом будет разговаривать с товарищами. Нащупав в кармане бумагу и табак, он собирался уже было скрутить цигарку, как вдруг какой-то едва слышный звук заставил его насторожиться. Что-то металлическое брякнуло невдалеке — коротко и зловеще. Что это? Станислав пригибается к самой земле. И сразу же выпрямляется. Это Косовский. Сколько раз он учил его ходить по лесу бесшумно, но белый остается белым, — видно, учиться надо начинать с малых лет ути. Шаги он умеет прятать, а вот оружие… — Янек? — Я. Все-таки услышал? — Винтовку нужно носить в руках. — Знаю. Ничего нового? — Тихо. ○ В отряде уже никто не спал. Потрескивали в ямах костры, на которых готовился завтрак. Пахло жареным мясом. Около старого трухлявого пня пристроился радист. Он забросил конец антенны на ветви тополя и медленно поворачивал ручку настройки приемника. Станислав присел рядом на корточки и смотрел на желтый огонек индикаторной лампочки, освещавшей шкалу. Он любил слушать этот железный ящик со множеством непонятных черных ручек на крышке, в котором жили музыка и разные голоса. Радиостанция казалась ему самым большим чудом, сотворенным руками белых. Радист пытался ему объяснить, как работает передатчик и приемник. Станислав внимательно слушал, кивал головой и ничего не понимал. Стрелка медленно ползла по шкале. В наушниках посвистывало, пищала морзянка, иногда вдруг прорывался разговор. Рука радиста остановилась. Он поправил черные кружочки на ушах и, приоткрыв рот, замер. — Что, Пинчув? — спросил Станислав. Третьи сутки отряд безуспешно пытался связаться с Центром. Радист сделал знак рукой: помолчи! Станислав приблизил голову к кружочку наушника. Там что-то тоненько и настойчиво цвиркало. С трудом можно было разобрать слова «Ковель» и «Запад». Некоторое время радист сидел, словно оглушенный, потом сорвал наушники с головы, вскочил на ноги, поднял обе руки вверх и закричал так, что его услышали даже дозорные на краю леса: — Русские прорвали фронт под Ковелем и перешли Западный Буг! Лагерь поднялся разом.