— За згодом пана я могу помочь. — Вы доктор? — Нет. Я фельдшер. Он опустился на колени рядом с лежащим. — Череп цел. Кости тоже в порядке. Просто шок от сильного удара по голове. Иногда проходит само собой. Ему надо дать больше воздуха. Фельдшер расстегнул на раненом пиджак и рубашку, открыв грудь. Под пальцы ему попал твердый предмет. Что-то продолговатое, вроде ладанки на тонком ремешке, охватывающем шею. Фельдшер извлек его из-под рубашки и поднес к глазам. Прямоугольный кусочек твердого дерева украшала резьба, изображающая сову с большими глазами и широко распростертыми крыльями. Под лапами совы переплетались нити сложного орнамента, похожего на арабскую вязь. От времени дерево залоснилось, стало коричневым и походило на кость. Раненый шевельнулся, открыл глаза и рывком запахнул на груди рубашку. — Маниту… — пробормотал он. — Вам лучше? — спросил фельдшер. — Так, — сказал раненый и сел, прислонившись спиной к двери. — Вы из лагеря? — Так. Я был в лагере. В Кельце. Он говорил со странным акцентом, жестко произнося окончания слов и как бы проглатывая начала. — Как вас зовут? — Станислав. — Вы поляк? — Нет. Шауни. — Шауни? — Фельдшер оглянулся, словно ища ответа у окружающих. — Какое воеводство? — Скаясс… Пить… — прошептал раненый и закрыл глаза. Парень в рабочем комбинезоне подхватил его за плечи, не давая упасть. — Есть у кого-нибудь вода? Кругом молчали. ○ … Мутные тени, вокруг перестали плясать, стали отчетливыми, и он увидел деревья возле ручья, осиновые заросли, блеск воды и бобренка у себя в руках. Бобренок умирал. Маленькое пушистое тельце вытянулось на огрубелой ладони индейца, и только сейчас охотник почувствовал, какое оно легкое и как слабо бьется сердце зверька. Бока бобренка судорожными толчками расширялись, потом западали надолго, и в такие моменты казалось, что Нана-Бошо, Великий Дух Животных, навсегда взял его дыханье. Но снова слабая дрожь проходила по тельцу, передние лапки сжимались в крохотные черные кулачки — и бобренок с едва слышным всхлипом делал вдох. Один раз он даже ухватился своими ручками за пальцы индейца и попытался приподняться. На мгновенье его глаза прояснились, сделались осмысленными, словно зверек в последний раз хотел посмотреть на лес, и на пруд, и на аккуратно обмазанную глиной хатку у плотины, где он родился и рос. Потом шейка его ослабла, он ткнулся носиком в ладонь охотника и снова задышал отрывисто и тяжело. Индеец поднял голову и осмотрел тропу, ближайшие стволы тополей, молодые осиновые заросли на берегу ручья. Он знал — здесь были белые. Бобровая ловушка сделана человеком другого племени, даже узел на скользящей петле завязан не так, как его вяжут красные охотники. Да и кто из Свободных мог нарушить Закон Чащи? Зарубки на деревьях ясно говорили, что у этой семьи бобров есть друг, который о них заботится. — Амик, — прошептал индеец, поглаживая бобренка по спине. — Прости, брат амик… Я никогда не поднимал на тебя руку. Я постараюсь тебе помочь, маленький братец. Он поднес бобренка к лицу и попытался передать ему свое дыханье, несколько раз дунув в черный носик. Бобренок всхлипнул и открыл глаза. Индеец с ненавистью взглянул на ловушку, которая на языке белых называлась спрингпуль. Длинная жердь с противовесом выхватила зверька из воды за лапу, и, судя по всему, он провисел, умирая от боли и жажды, дня три. Только белые браконьеры делали такие дьявольские ловушки. Капканы, которые ставили охотники Чащи, убивали мгновенно. Свободные хорошо знали, что такое физическое страданье, и никогда не причиняли его другим, если этого можно было избежать. — Ты будешь жить, амик, — пробормотал индеец, осторожно засовывая бобренка за пазуху. — Ты будешь жить, маленький братец. ○ … И опять вместо ручья и деревьев — серые пляшущие тени и тупая боль в голове, будто его самого вздернул спрингпуль. — Скаясс… — Всего полстакана воды. — Полстакана воды! — зло усмехнулся кто-то. — Еще в гестапо швабы отобрали все, даже запонки. У меня была фляжка с отличным коньяком — Оботрите ему лицо. Смотрите, сколько крови. — Есть у кого-нибудь носовой платок? …Что это? Чьи голоса? Где он находится? Ах, да, он среди белых. На земле, которая называется Европой. На земле, которая находится за Большой Соленой Водой. Об этой земле им, тогда еще маленьким ути, рассказывал старый Овасес… ○ Скала была высокая, с отвесными, изъеденными ветром склонами. Она стояла посреди ярко-зеленой прерии, как багровое облако. И на плоской ее вершине одиноко сидел Великий Дух. Он был огромным, как бизон, и маленьким, как муравей. Он видел и знал все, а его не видел никто, хотя все живущее знало, что он здесь. Он задумчиво курил трубку-калюти, вылепленную из красной священной глины, и смотрел на прерию. Среди высоких трав паслись стада горбатых бизонов, могучих, как замшелые скалы, а дальше, в кустах можжевельника, притаились бурые волки, терпеливо ожидая, когда от стада отобьется теленок или молодая, неопытная корова. Подобно теням от облаков проносились стайками антилопы, и пепельно-серые сипы, лениво взмахивая широкими крыльями, пировали на туше оленя. А еще дальше, там, где небо смыкалось с землей, чернела Великая Чаща, тускло поблескивая сквозь туманную дымку глубокими озерами, затканная серебряной сетью рек, перегороженная горными хребтами, рассеченная каменными осыпями. Там деревья доставали вершинами до туч, и ветви их, сплетенные в сплошной зеленый навес, охраняли мать всего живого — Землю — от раскаленных стрел солнца. На полянах между корнями деревьев грелись гремучие змеи, на изгибах ветвей, ожидая добычи, сидели рыси и пумы, а в чащобах тяжело ворочались мокве-медведи и прятались лоси. Птицы кричали над своими гнездовьями, в воздухе трепетали разноцветные бабочки и, подобно тончайшей паутине, плясала в отблесках солнца зудящая мошкара. На все это смотрел с высоты багровой скалы Великий Дух, размышляя о жизни и о ее силе, а из его калюти поднимался душистый дым-пуквана, собираясь в небе пушистыми облаками. Великий Дух видел, что в чаще и в прерии каждый хочет быть вождем и что царит там право клыка и когтя. Он видел, что животные беспощадно истребляют друг друга, и понимал, что если так будет продолжаться дальше, то земля обратится в пустыню. И он принял решение. Из калюти вылетел огромный клуб дыма и сизой тучей закрыл светлое лицо солнца. Стало темно вокруг, и страх охватил все живое. Застыли как базальтовые скалы бизоны. Замерли, припав к земле, волки. Теснее прижались к ветвям рыси и пумы. Остановились в небе птицы. Кончились ссоры — и наступила великая тишина. И тогда среди этой большой тишины и темноты как раскат грома прозвучал голос Великого Духа: — Слушайте меня, лесные братья, и вы, сестры, в глубинах озер и рек! Слушайте меня, крылатые друзья! Слушайте, братья прерий, слушайте большие и самые маленькие! Я, ваш, творец, Гитчи-Маниту, хочу навсегда прекратить ваши ссоры и дрязги. Я сотворю человека, который будет сильнее, могущественней и хитрее всех вас. Вы будете трепетать перед ним, как осина трепещет под ветром, а ваши сердца будут сжиматься от страха при одном только виде его следов. Ему не будет страшен дремучий лес, ему не будут страшны ни глубины озер, ни вершины гор, на которых гнездятся орлы и сипы. Он выйдет на бой с вами и будет справедливым владыкой вашим на все времена. Хау! Великий Дух взмахом руки развеял облака, которые разлетелись в стороны, как испуганные белые лебеди. Снова открылось лицо солнца, и птицы взвились в глубину неба, и рыбы заплескались в заводях. Гитчи-Маниту выбил пепел из своей калюти и начал носить на вершину скалы камни, из которых сложил огромную печь. На краю чащи он набрал хвороста, а в прерии — засохшего бизоньего навоза и травы, пожухлой от солнца. И покуда он трудился, в топку печи вползла гремучая змея, скользнула меж сухими ветвями, окропила их ядом, оставила свою старую шкуру на сучьях и уползла. А Великий Дух, ничего не зная об этом, вылепил из священной глины человека, положил его в печь и поджег хворост. Когда угли превратились в серый летучий пепел и последняя струйка дыма растаяла в воздухе, Великий Дух вынул из топки человека.