— Чепуха. Они уже далеко отсюда. Дом, наверное, горит с самого утра. Подожди меня здесь. Я пойду. Хуже не будет. Индеец пожал плечами и не стал больше спорить. Ян осторожно вышел на открытое место. Остановился, словно ожидая выстрела. Стена леса на другой стороне поляны молчала. Только с легким звоном осыпались уголья с догорающих бревен. Даже птиц не было слышно. Поляк подошел к черному срубу и заглянул внутрь через дыру оконного проема. С минуту он смотрел туда, стоя неподвижно, как загипнотизированный. Наконец повернул голову, скользнул взглядом по кустам за которыми скрывался Станислав, и, обогнув сруб, исчез из виду. Через мгновенье он снова появился, теперь уже с другой стороны, и махнул рукой, подзывая индейца. Проходя мимо остатков стены, Станислав тоже заглянул внутрь. Там, в бывшей комнате, стояла почерневшая железная кровать, на сетке которой лежала спекшаяся смолистая масса, очертаниями напоминавшая человеческую фигуру, скорчившуюся в смертной судороге. От сладковатого смрада кружилась голова, подступала тошнота к горлу. Угли, подернутые белым пеплом, еще полыхали жаром. — Наверное, лесник, — сказал подошедший сзади Ян. — Они привязали его к кровати и сожгли вместе с домом. Станислав отвел глаза от сгоревшего. Он знал о жестокости белых, но не думал, что она может быть такой страшной. Сжечь живьем беззащитного человека, как кусок дерева! Нет, те, что сделали это, не люди. Не найти слов для них. В бою можно отрубить человеку руку, голову, но привязать уже сдавшегося противника к кровати и сжечь… Бессмысленная жестокость была выше его понимания. — Идем, — дернул его за рукав Ян. — Не смотри. Они хуже зверей. — Ты говоришь неправильно, — сказал Станислав. — Зверь так не делает. Он убивает только тогда, когда голоден или защищается. — Идем, — повторил Ян. — Я нашел мясо. За срубом, около колодца, крыша которого только слегка была тронута огнем, лежал труп лошади. Бок у нее был вырван как бы ударом огромной когтистой лапы. Вся трава вокруг побурела от запекшейся крови. — Сучьи дети, — сказал Ян. — Даже скотину. Из автомата в упор. Станислав осмотрел тушу. — У нас нет ножа, — сказал он. — Тьфу, черт, — выругался Ян. — О ноже-то я и не подумал. Станислав еще раз обошел сруб, колодец. Ничего подходящего не было. В жухлой траве тускло отсвечивали автоматные гильзы. Лежало помятое железное ведро. Рядом с бывшим погребом — сломанный бочонок. Станислав пнул его ногой, взял в руки обруч. Подумав, переломил обруч пополам, затем еще раз пополам, и еще. — Плохое железо, но резать будет. Здесь же, недалеко от колодца, нашли половину расколотого наждачного круга. Через несколько минут в руках у них оказалось два приличных лезвия. Станислав быстро и ловко надрезал шкуру на лошадином бедре, завернул ее и начал вырезать небольшие куски мяса, складывая их возле себя на траву. Ян помогал ему. Они унесли мясо и несколько горящих углей подальше от пожарища и разожгли в чаще костер. Нанизав кусочки конины на прутики, Станислав стал поджаривать мясо на огне. Люди его племени никогда не ели конины. Но сейчас, когда ноздри защекотал запах еды, он едва сдерживал нетерпение. Они начали есть, когда мясо слегка подрумянилось. Они глотали куски, почти не разжевывая. Крупные волокна пружинили на зубах, как резина. — Добже! — сказал Ян. — Чувствуешь себя человеком. — Ты очень много ешь, — сказал Станислав. — Не надо есть много, иначе день будет ленивым. Есть надо так, чтобы желудок не стал тяжелым, чтобы оставалось немного голода. — К черту! — отозвался Ян. — Жрать — так жрать до упора. Я привык так. Насытившись, они сходили к колодцу, напились, ополоснули руки и лица. Станислав оторвал от рубашки лоскут и завязал в него остатки конины. — Идем, — сказал Станислав. — Нельзя оставаться долго на месте, где была смерть. ○ После еды шаг стал легче. Примерно через час они вышли к реке. — Это Нида, — сказал Ян, всматриваясь из кустов в противоположный берег. — Если бы мы смогли перебраться туда… Станислав прикинул расстояние. До деревьев, спускавшихся к воде на той стороне, свободно могла долететь стрела охотничьего лука. Шагов триста. Судя по медленному течению и по водоворотам, здесь было довольно глубоко. Такую реку Станиславу ничего не стоило переплыть. У себя на родине он свободно переплывал порожистый Лиард. Но поляк… Долго ли удержится он на воде? Станислав смотрел на текучую воду. Как не похожа эта река на чистые ручьи Толанди, куда в полдень приходили на водопой вапити и розовая форель высоко выпрыгивала из воды в погоне за мухами! Нида, подобно лесу вокруг, жила как бы в полусне. Все реки, какие он видел в Польше, такие. Некоторые умирали навсегда, приняв в свои воды грязь больших городов, некоторые, лишенные естественной одежды — лесов — засыпали, утратив прозрачность струй. Природа в землях белых людей была оглушена тем, что называлось цивилизацией. Природу травили дымом, терзали пилами и топорами, животные, напуганные выстрелами ружей, уходили из этих мест и больше не возвращались к своим гнездам и норам. Леса стояли безмолвные и печальные. Но даже разграбляемая человеком, природа оставалась величественной и благородной. Умирая, она продолжала дарить своим палачам чудесные краски осени, великую тишину и скудеющие остатки тех богатств, которые у нее еще сохранились. На один коротенький миг перед глазами Станислава вспыхнула совершенно иная картина: голубое небо, отразившееся в невесомой прозрачности озера Большого Медведя, будто сошедшее на землю; высокие берега, изрезанные фиордами, красные колонны сосен; лось, вскинувший тяжелую корону рогов; упавшее в воду дерево, на толстой ветке которого прихорашивалась синяя сойка. С морды лося падали хрустальные капли, влажные ноздри раздувались, глаза тревожно блестели… Память принесла запах хвои, вкус свежей рыбы из озерных заводей, холодок утренней земли под ногами. Сжалось, замерло сердце. Он тряхнул головой, прогоняя прошлое. Картина распалась. Чужая река Нида текла перед ним, и нужно было попасть на тот берег. — Ты хорошо плаваешь? — спросил он поляка. — Как сказать… — замялся поляк. И тут совсем рядом с треском разорвался воздух, залаяли собаки, закричали какие-то люди, и все это покрыл звонкий удар, от которого вздрогнула земля. — Ложись! — крикнул Ян. — Это они! Станислав метнулся назад, в подлесок, упал на землю и замер, затаился, сдержав дыханье. Ян упал рядом, зарывшись лицом в траву и охватив голову руками, словно закрывая ее от удара. Автоматная очередь остригла верхушки кустов над ними. Откуда-то справа громко дудукнул пулемет. Пули с фырканьем просекали листву, с чмоканьем ударяли в стволы деревьев. Казалось, выстрелы гремели со всех сторон. Огонь был частым и суетливым. «Значит, они все-таки нашли нас, — подумал Станислав, теснее вжимаясь в землю. — А у нас нет ничего, даже хороших ножей…» Пронеслась мысль о бесполезности жизни. Что он успел сделать на земле? Два Больших Солнца назад его посвятили в воины. Потом Европа. Знакомство с языком. И едва он начал понимать жизнь белых и привыкать к ней, как началась война. Сколько молодых воинов шауни погибло вот так, как погибнет сегодня он, не успев убить ни одного настоящего врага… Станислав врыл пальцы в землю. Нет! Он не умрет. Он не может умереть. Он еще не выполнил заветов отца — защитить мать, отомстить тем, кто принес ей страдание, снова стать свободным человеком и возвратиться на землю своих предков. Затрещали кусты, и прямо на Станислава и Яна выбежал шваб с автоматом в руках. Он остановился, прижал автомат к бедру, дал очередь в кусты позади себя, снова повернулся и побежал, не заметив лежащих в подлеске людей. И тогда Станислав понял, что выстрелы предназначены не для них, что швабы дерутся с кем-то другим, и тех других больше, и они прижимают швабов к берегу Ниды. Заглушив выстрелы, пронзительно вскрикнула собака. Предсмертный вопль пронесся над рекой и оборвался, словно обрезанный. Еще несколько раз коротко ударил пулемет, и все смолкло. — Томаш, добей вон того, за деревом! — крикнули из-за кустов. Щелкнул выстрел, похожий на треск сучка. — Хлопаки, соберите оружие, чтобы не осталось ни одного патрона! — Сделаем, пан командир! Ян поднялся на колени и повернул бледное лицо к Станиславу. — Стась, это свои! Наши! ЛЁНЬКА