Феликс Петрович устало растянулся на постели, в кармане зашуршал злополучный документ. — Как ты думаешь, Андрюша, можно ли дипломатический документ написать на русском языке? — Почему же нет! — удивился Муравьев. — Тогда нам предстоит небольшая работа, но сперва поужинаем. Значит, ты уверен, что мы сможем написать вот это на русском языке, — и он протянул приятелю помятый лист. В палатку влез казак с победным выражением. Вещмешок его заметно потяжелел. Феликс Петрович вытащил из него одну фляжку и отпил из нее. — Чистокровное токайское — торжественно объявил он. — Такое пьют боги и мы, их любимцы. От котелка доносился упоительный дух бифштексов с луковой подливкой. — Ну что ж… на войне не так уж плохо, — сказал Муравьев, очарованный видом и духом бифштексов. В этот приятный момент в палатку явился нежданный гость. — Господа, я с трудом вас нашел, — проговорил вошедший штабной офицер. — Премного сожалею, но вас вызывают в штаб, — обратился он к Феликсу Петровичу. — Необходимо допросить двух пленных. Но я сомневаюсь, чтобы они были шпионами. Пленниками были два старика в изношенной чиненой одежде с грязными чалмами на головах. Вид у них был вполне безобидный. Тупое выражение лиц делало их похожими на покорных овец. У Феликса Петровича они пробудили сочувствие. Начался разговор. Один сказался брадобреем, другой — бродячим торговцем табака. Никто в штабе не верил их словам. Феликса Петровича предупредили, чтобы он не заблуждался их видом, а досконально допросил, так как их показаний ожидал сам главнокомандующий. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Феликсу Петровичу, что пленники говорят правду, но как это доказать? Он был уверен, что имеет дело с бедняками. Бродячий торговец плакался, что продажи шли худо, что сам он был вынужден набивать табак в трубки клиентов. У брадобрея дела были не лучше. В Фалчи мужчины стриглись и брились редко. От смиренных старцев несло прелостью. Что ж, бифштексы все равно остыли, подумал Феликс, но хотя бы эти бедолаги не пропадут напрасно. Он вызвал большое удивление у офицеров, когда подал свою трубку торговцу и попросил набить ее табаком. Турок оживился, вышел из своего безразличного состояния и, быстро отвязав от пояса мешочек, с какой-то особенной гордостью поднес его под нос Феликса Петровича. Табак оказался первоклассным, ароматным. Старик взял трубку и принялся мастерски ее набивать. Штабной офицер, не говоря ничего, также вытащил свою трубку и протянул торговцу. Потом подошла очередь брадобрея. Феликс Петрович спросил, имеет ли он при себе бритву. — Воин без оружия не воин, брадобрей без бритвы ничего не стоит, — ответил турок, показав пожелтевшие зубы. Феликс Петрович сел на стул и потребовал побрить его. Брадобрей вскочил, вытащил бритву из потайной складки на поясе, достал откуда-то воду и мыло и, схватив двумя пальцами нос Феликса, с профессиональным мастерством начал вертеть его голову налево и направо, обривая поросль на лице и шее. Офицеры глядели на это с изумлением. Феликс затих на стуле. Одно единственное движение руки и… Что за глупость пришла ему в голову! А если этот дьявол и в самом деле шпион? Ему что, жизнь надоела? И это теперь, когда появилось так много интересного… Он закрыл глаза и мысленно простился со своей Сиреной, простился с головокружительным ароматом бифштекса, который он так и не попробовал. Брадобрей скреб его шею. Одно нажатие и… прости господи. С закрытыми глазами он представлял, как Муравьев накалывает на вилку покрытый золотистой корочкой кусок бифштекса, как сквозь слезы запивает его токайским в память о Феликсе Петровиче, погибшем на фронте от вражеского брадобрея при исполнении служебного долга. 2 В конце апреля солнце грело необычайно сильно. Солдаты мрачно шутили, что оно либо перепутало собственное расписание, либо сговорилось с аллахом против них. Но со сговором или без такового, солнце нещадно жгло своими огненными стрелами пропыленные воинские колонны и доводило солдат до полного изнеможения. Кроме усталости от пеших переходов, они страдали от жары и жажды. По бескрайним пыльным дорогам они, нагруженные ранцем, шинелью, походным одеялом, ружьем и патронташем, еле волочили ноги. Даже фляжка с протухшей теплой водой была им в тягость. А когда их встречало или нагоняло начальство, им приходилось подтягиваться, держать строевой шаг — знаменитый русский военный шаг, которому нет преград. Солнце, дождь, буря — все равно, солдат должен шагать как полагается, даже если он и болен. Еще и сражения не начались, а уже пошли потери. Днем жарко, ночью холодно. Их мучила лихорадка, от которой цвет лица становился серо-желтым. В самую жару у них стучали зубы как от холода, а ночью они пылали огнем. Их мучили кишечные проблемы. Половина роты сидела на корточках в кустах, другая половина едва дожидалась. Потом они менялись. А ко всему этому еще и солнце. Едва оно появлялось из-за горизонта, как почва под ногами становилась подобна жаровне. Лихорадка не миновала и Феликса Петровича. Турецкий брадобрей его пощадил, а лихорадка — нет. Вторая армия двигалась к Браиле. Феликс Петрович, с лимонно-желтым лицом, сидел на повозке, свесив ноги. Его трясло, несмотря на накинутую шинель, несмотря на жару. Муравьев ехал рядом. — Как себя чувствуешь, Феденька? — заботливо спросил он. Этот великан не страдал ничем. Феликс Петрович молча ругал проклятую болезнь. Забота Муравьева его раздразнила. «Надо собраться с силами», — подумал он. Мимо повозки проезжало начальство. Они скакали, сидя в седлах прямо и гордо. А он болтал ногами и держался за живот. Нет, так нельзя! Он вскочил, отвязал от повозки коня, оседлал его и поравнялся с Муравьевым. И вовремя! Их нагнала группа офицеров, все его знакомые. Адъютант Баратынский, брат поэта Баратынского, с которым Феликс регулярно переписывался; капитан Муханов, адъютант начальника штаба генерала Киселева; Комаров, симпатичный весельчак. Феликс Петрович оживился. Они разговорились. Мимо их группы проскочила карета с каким-то генералом. За ней скакал адъютант. Оказалось, это был Егоров. Разумеется, он присоединился к ним. Феликс и Муравьев после встречи в корчме его не видели. Егоров был все тот же: ладно сидящая форма, кивер слегка сдвинут набок, тот же насмешливый и дерзкий взгляд. Феликс Петрович закипел от гнева. У него снова появились боли в животе. — Ну и как вам тут, господа? — вопрос Егорова относился к Феликсу и Муравьеву. — Здесь не как в Петербурге. Не похоже на прогулки под руку с дамой по аллеям тенистого парка на берегу Финского залива. «Значит, он меня видел», — мелькнула мысль у Феликса. Именно так он прогуливался с мадам А. Б. тем вечером в имении дипломата Билибина, расположенном над берегом Финского залива. «Каков подлец», — подумал молодой человек. — О прогулках тут и речи нет, — сказал Баратынский, не знавший, какой смысл вкладывал Егоров в свои слова. — Но одно дело ехать в карете, а совсем другое верхом. — Не завидуете ли вы генералу? — спросил Комаров и добавил, что он бы не завидовал. — Почему бы и нет? Чего, вы считаете, ему не хватает? — Да нет, ничего. Все у него есть, — ответил Комаров с видимой насмешкой. — И хорошее состояние, и молодая, красивая жена, и годочки позади… — О, не за генеральских ли жен вы беспокоитесь? — подмигнул ему Егоров. — А генеральские адъютанты на что? Не для того ли, чтобы утешать их? Феликс Петрович не поверил своим ушам. Если бы кто-то дал ему пощечину, и то понесенная обида была бы легче. — Вы говорите пошлости! Возьмите себя в руки, Егоров! Не подлость ли с вашей стороны… — О, рыцарь, что вы так остро реагируете? — перебил его Егоров и засмеялся громко и нагло. — Я, в сущности, поступаю благородно и никого не тревожу. Я не докладываю заинтересованным лицам об агрессивных поползновениях на некоторых их близких. — Какой же вы подлец, Егоров! — возмущенно воскликнул молодой человек. Адъютант бросил на него уничтожающий взгляд. Он покривил рот в злой усмешке и сказал громко, чтобы слышали все присутствующие: — Господа, вы слышали? Если я не получу публичного извинения от этого человека, а вы свидетели нанесенной мне обиды, я найду способ защитить свою честь. Капитан Муханов, который до сих пор ехал молча, авторитетно заявил, что дуэли во время войны запрещены. Баратынский попытался заступиться за Феликса Петровича, но тот, охваченный справедливым гневом, заявил, что не намерен ни перед кем извиняться, тем более перед подлецом. Егоров равнодушно развел руками, желая сказать — видите, господа, моей вины в этом нет. Группа распалась. Прежде чем рвануть вперед, капитан Муханов, который знал Феликса по юношеским еще встречам с общими приятелями, сказал ему с тревогой: — К сожалению, Егоров отличный стрелок. А вы, насколько мне известно, предпочитаете стрельбе из пистолета чтение стихов Пушкина и Баратынского. Вот такие неприятности встретились Феликсу Петровичу на пути в Браилу. 3 Через несколько дней части седьмого корпуса осадили Браилу. Главная штаб-квартира разместилась на окраине Хаджи-Капитании — невзрачного села со множеством собак, расположенного неподалеку от Браильской крепости. Там же поставили свою палатку Феликс Петрович и Муравьев. Все шло к тому, что осада продлится долго, и приятели могли продолжить начатые в пути споры, читать Евгения Онегина, записки Цезаря о Галльской войне, составлять доклады и писать статьи, а Муравьев мог позволить себе доскональное изучение Библии. Времени на все это было предостаточно. Войска вокруг Браилы копали глубокие окопы, устраивали укрепленные валы, осадная артиллерия подыскивала подходящие места для расположения пушек, а специалисты по осадным делам выдвигали различные предложения. Феликсу Петровичу стало ясно, что работы тут непочатый край. Что ему еще оставалось, кроме как писать письма, критиковать командование и вести ожесточенную словесную полемику со своим идейным противником Муравьевым. Их споры обыкновенно случались во время обеда и перед ужином. Тогда на их походном столике появлялись результаты добрых чувств главного надзирателя над императорской кухней. Тот не забывал соученика своего сына. Весь майский день гремела непрестанная орудийная канонада — артиллерия обстреливала крепость. Шла усиленная подготовка к штурму, а Феликс и Муравьев лежали на походных койках и читали: Муравьев углубился в Библию, а Феликс перечитывал «Записки о Галльской войне». — На войне следует читать военную литературу, — сказал он Муравьеву. — Возьми Цезаря и прочти, как должно воевать. Почитаешь немного и кое-что поймешь. — Что именно? — лениво спросил Муравьев. — Например, насколько бездарно наше командование. — На основании чего ты делаешь такие выводы? — Муравьев отложил Библию. — Когда закончится война, ты, может, и станешь попом. А сейчас не забывай, что ты являешься военным дипломатом. Возьми и прочти Цезаря, и все поймешь. — Такого понятия, как военный дипломат, не существует, — спокойно ответил Муравьев. — Все равно. Как понятие, может и не существует, но как факт — да. Дипломат, который обслуживает военных. Не так ли в действительности? И вообще, человек, который так глубоко копается в разных там христианских небылицах, не сможет стать хорошим политиком. — Христианских? По-моему, ты ошибаешься. Сначала там речь идет о большой революции, а потом о большой политике. А я хочу найти там истину. Просто историческую истину. Феликс Петрович смягчился. — Из древних источников я предпочитаю Плутарха и Апиана. Особенно их описания восстания Спартака. Да, да. Предпочитаю читать о восстании Спартака, а не описания христианских мучеников. Ты думаешь, что Спартак, этот талантливый полководец, был необразован и был не в состоянии проповедовать. Он мог, но выбрал оружие перед проповедью. Между прочим, когда ваше святейшество тронется в путешествие ко Гробу Господню? — Сразу же, как закончится война. — Жалко, не скоро это настанет. — Кто это сообщил тебе такие данные? — Цезарь. — И что же говорит об этом твой Цезарь? — Говорит, что, если бы он вел эту войну и встал во главе нашей армии, дошел бы до Царьграда за два-три месяца. Говорит, что и Суворов мог бы за это время закончить войну, но нашим нынешним полководцам понадобится минимум два года. — А что имеет в виду твой Цезарь? — Нашу тактику и стратегию. Они ни цезаревские, ни суворовские. Ладно, Цезарь римлянин, не желаем учиться у него. Но Суворов-то наш, русский. Но нет, мы и у него не желаем учиться. Муравьев задумался над словами Феликса Петровича. Он не разбирался в военных науках, но чувствовал, что в словах приятеля было много истинного. — Эх, почему здесь нет Суворова! Так ли ведут войны? Зачем мы раздробили свои силы? Вот ты, Андрюша, можешь ли мне сказать, что мы тут делаем перед Браилой? Зачем целый корпус теряет тут время? Зачем генерал Рот направился к Бухаресту? Кому он нужен? Зачем генерал Гейсмар пошел в Малую Валахию? В сущности, где будут развиваться главные боевые действия? За Дунаем, в Болгарии? Ты, наверно, слышал, что на Дунае у Сатуново строят огромный мост. С валами, люнетами… Нечто монументальное, огромное и ужасно дорогое. И представь себе, строят там, где река самая широкая, самая полноводная, а вокруг одни болота. И клубничка на торте: генерал Рудзевич с третьим корпусом направляется в Болград. И знаешь, зачем? Для участия в параде. Да, да. Там он будет ждать прибытия императора, чтобы устроить ему прием с блестящим парадом. На параде будут присутствовать иностранные дипломатические миссии. Не война, а ярмарка. А теперь скажи — правильно ли говорит Цезарь? Феликс Петрович уже не ходил, а чуть ли не бегал по палатке. Он походил на расправляющуюся пружину. В этот раз Муравьев согласился с ним. — Где это видано, чтобы на войне иметь два главных штаба: императорский и армейский. По Цезарю, это глупость. Прошел целый месяц от начала войны, а мы только сейчас начинаем осаду Браилы. Дунай еще не форсировали. А Силистра? Варна? Шумен? Теперь вы поняли, хаджи Муравьев, что стоять будем долго в Хаджи-Капитании. — Здравствуйте, господа! В палатку вошел Баратынский. Без предисловий и экивоков он сообщил, что адъютант генерала А. Б. не забыл о конфликте с Феликсом Петровичем и просил Баратынского стать его секундантом.