— Были мы тогда в крейсерстве вдоль Абхазии. Берега там крутые, и в то же время изобилуют мелями. Налетел шторм. Было принято решение штормовать дальше в море, чтобы не разбиться о скалы или не сесть на мель. Ветер раскидал корабли эскадры. — Александр Иванович рассказывал просто, не увлекаясь и не приукрашивая пережитые опасности. — После бури я определил положение корабля, но компас нас подвел. Курс оказался ошибочным и мы едва не попали волку в пасть. Нас вынесло к Геленджику, под турецкие орудия. Александр Иванович усмехнулся. То, что когда-то стоило ему немало нервов и здоровья, теперь казалось смешным происшествием. — Это и есть существо компасного вопроса, — сказал адмирал. — Проблема, которую следует непременно решить. — Дядя, я впервые узнаю, что вы работали над этим вопросом, — вмешалась Софья. — Знаете… француз Пуассон тоже занимается компасами… Он известный математик, приятель моего отца… Они переписывались. Вице-адмирал, астроном и Александр Иванович с удивлением смотрели на девушку. Она говорила смущенно, короткими фразами, но слова ее произвели сильное впечатление. — А дальше, милая? Продолжай! — подбодрил ее Карл Христофорович. Софья объяснила, в чем суть исследований Пуассона. Александр Иванович, покраснев, слушал ее рассуждения. Ведь буквально минуту назад он самым примитивным образом рассказывал ей о том, о чем она со знанием дела беседовала с таким ученым человеком, как Алексей Самуилович. С изумлением смотрел на нее и мичман Кутузов. «Какая современная барышня», — говорили его глаза. — Софья Петровна, вы говорите, что Пуассон хотел составить уравнения взаимодействия сил магнитного поля Земли и магнитного поля корабля. То есть создать математическое обоснование теории магнитной девиации. — Да, — ответила Софья. — Возможно, он уже это сделал. — Известны ли тебе его вычисления? — спросил дядя. — Нет. Мы с папой… — она умолкла и опустила глаза, затем продолжила, — мы с Александром Дмитриевичем тогда занимались другими вычислениями. — О каком Александре Дмитриевиче идет речь? — О генерале Засядько. Знаешь его? — Отлично знаю. И какими вычислениями вы с ним занимались? — спросил Карл Христофорович. — Мы решали задачи, связанные с расчетом траекторий боевых ракет. Вам ведь известно, что генерал Засядько является изобретателем боевых ракет? Не сигнальных, не для фейерверков, а боевых. Он положил начало созданию нового вида артиллерии — ракетной артиллерии. Клавдия Ивановна с удивлением слушала слова своей племянницы. С лиц лейтенанта и мичмана исчезли улыбки. — Александр Дмитриевич, — продолжала Софья, — видит в этом новом оружии будущее артиллерии. Но он идет еще дальше: говорит, что этим сделан первый шаг к полету на Луну. — Э, Карл Христофорович, что вы на это скажете? А мы все еще ломаем головы над компасным вопросом. — Адмирал усмехнулся своему приятелю и перевел взгляд на двух офицеров. — То, о чем говорит Софья Петровна, есть сущая правда. Я раз присутствовал при испытаниях боевых ракет на учебном полигоне. Теперь это уже не тайна. В предстоящей войне их проверят, и, если их достоинства подтвердятся, то в первую очередь вооружим ими дунайскую флотилию. А вы, милая Софья Петровна — истинно самородное золото. Неограненный алмаз… Впрочем, что я говорю! Отшлифованный, и то идеально. Слова Алексея Самуиловича взволновали девушку. Она не знала, как себя повести после этой неожиданной похвалы от вице-адмирала. Бокал красного вина, задетый ее неловким движением, расплескался на вышитой скатерти, и Софья едва не расплакалась. На помощь ей пришла Клавдия Ивановна. Она утешила тем, что белым вином можно свети пятно, поставленное красным вином, и между делом, вздохнув, сказала: — Кем бы они ни были — математиками, астрономами, вообще гениями, но женщины останутся женщинами. Женский долг — это семья, дом, дети. Не так ли? Не пристало женщине заниматься оружием. — Клавдия Ивановна, — возразил Александр Иванович, — все так, но если у нее есть талант, надо ли его закапывать только потому, что она женщина? Клавдия Ивановна пожала плечами. Ведь и она сама была небесталанна, но принесла его в жертву во имя семьи. — Ей-богу, я сам почитатель талантов, — встрял в разговор мичман, — но мне представляется, что одного таланта мало. Припомнился мне один талант-самоучка — граф Лаваль. Он на примере самовара построил паровую машину, не зная, что та давно уже изобретена. Нужны еще и знания, а в тех у моей дражайшей кузины, по всему видно, недостатка нет. Вот и капитан-лейтенант Стройников является общепризнанным талантом. Он с большим умением регулярно обыгрывает меня в карты. Клавдия Ивановна звонко рассмеялась и подхватила разговор о симпатичном капитане Стройникове. Она сожалела, что этот интересный, воспитанный и пользующийся успехом в высшем обществе офицер не смог принять приглашения из-за занятости служебными делами. Молодым гостям она тем временем предложила пройти в ботанический сад, и даже послала горничную принести туда мороженое. В остекленной оранжерее, которую Клавдия Ивановна претенциозно называла ботаническим садом, росли редкие южные цветы. Особенно гордилась она орхидеями. Но сегодня ни фиолетовые, ни бледно-розовые с красными пятнами орхидеи не цвели, и хозяйка сожалела, что не могла обратить внимание гостей на тонкий ванильный аромат, испускаемый ими во время цветения. Провожая глазами молодых людей, Карл Христофорович внезапно постиг тайные замыслы своей супруги. Ее настоятельная просьба пригласить трех офицеров, долгий подбор туалетов Софьи, а сколько потрачено времени на прическу… Когда он вернулся из Петербурга с племянницей, то передал вместе с подарками письмо Клавдии Ивановне от ее сестры, матери Софьи. Нет никаких сомнений, что его жена исполняла поручения своей старшей сестры, изложенные в письме. На Карла Христофоровича внезапно накатило раздражение. «Кого же из трех приглашенных офицеров она имела в виду? Александр Иванович ей не нравился. Она находила его сдержанным, бесстрастным, слишком серьезным. Не нравился ей его иронический взгляд, строгое выражение лица. На своего дальнего родственника мичмана, — продолжал анализировать создавшееся положение Карл Христофорович, — она вообще не глядела серьезно, считала его весельчаком, гулякой. Хотя и было у него честное и открытое сердце, Юрий не мог стать подходящей партией для Софьи. Клавдия имела заметную слабость к капитану Стройникову: красивый, элегантный, блестящий собеседник и компаньон, при том с хорошим состоянием. Но несмотря на все это, он никогда не был мне приятен. Хорошо, что служба помешала ему прийти…» От этих досадных мыслей его отвлек голос Алексея Самуиловича. — Впервые в нашей морской истории флот и пехота будут действовать совместно, — говорил он. — Нам предстоят комбинированные операции по взятию крепостей Анапа, Варна, Бургас, Созопол… Осадные действия, десантные операции… С двенадцатого года мы не воевали… Вице-адмирал вгляделся внимательно в задумавшегося приятеля. Карл Христофорович оставался в городе. Жизнь его вряд ли претерпит перемены. Так же останутся с ним морские и звездные карты, только будет он больше интересоваться изменениями погоды, ураганами и штормами, которые налетают внезапно и подвергают опасностям корабли, будет раздумывать над тайнами отклонений компасной стрелки. Ему будет помогать умная очаровательная Софья… Орхидеи Клавдии Ивановны зацветут… А для него, уже далеко не молодого человека, наступало другое время — время тяжелых испытаний. Он сделал все, чтобы быть к ним готовым. Жил трудно, напряженно, боролся с косностью и консерватизмом, хладнокровно воспринимал клевету и анонимные доносы и работал… работал… работал. Целых двенадцать лет все — силы, здоровье, личную жизнь, талант и чувства — он отдавал своему любимому делу — русскому флоту. Сейчас требовалось превозмочь многолетнюю усталость и спокойной рукой перевернуть страницу прошлого этапа своей жизни и открыть новую. — Пришло время начать эту войну. Продолжать отмалчиваться было бы для нас позором, — продолжил свои мысли вслух вице-адмирал. — Балканы превратились в кровавую арену… но, с другой стороны, война с таким противником, как Турция, которую я считаю равной по силам, требует солидной подготовки. И только сейчас я могу сказать, что наш флот полностью готов к боевым действиям. Карл Христофорович кивнул в знак согласия. Ему припомнилось, что всего несколько месяцев назад адмирал под свою ответственность заменил все устаревшие орудия на новые. Устранил разнокалиберность, внедрил орудийные замки, и теперь корабли могли давать мощный одновременный бортовой залп. Да, астроном тоже считал, что флот полностью готов. Он встал и наполнил бокалы вином: — Пью за ваш успех, дорогой друг! За победу! Верю в нее. Глава II Феликс Петрович отправляется на войну 1 Для служащих Министерства иностранных дел война была делом уже решенным. Официальные и тайные переговоры, которые велись между европейскими державами, дипломатами России и Турции по Восточному вопросу, были предметом постоянных, оживленных и бурных разговоров среди служащих министерства. Еще не было известно, кого направят в дипломатическую миссию при штаб-квартире главнокомандующего. Такую ответственную работу, как составление статутов, статей, мирных договоров, можно было доверить только опытным, с неоспоримым авторитетом дипломатам, мужам с международной известностью и уважаемыми именами, поскольку было известно, что сразу же с объявлением войны иностранные посольства пошлют своих представителей в штаб-квартиру. И то не каких-то, а в ранге посланников. Следовательно, и русские дипломаты, принимающие участие в войне, должны быть достаточно высокого ранга. Поэтому известие о том, что молодой, только начинающий дипломатическую карьеру Феликс Петрович включен в состав этой дипломатической миссии, вызвало удивление. Сам Феликс Петрович не скрывал своего восторга и всем подчеркивал, какое великое счастье его постигло. Еще когда только заговорили о войне, он стал жить с мечтой попасть на фронт. Теперь его мечта сбылась, в чем ему помог его дядя, дипломат Антон Антонович Фонтон, назначенный начальником дипломатической миссии при штаб-квартире. Феликс Петрович, опьянев от радости, что покидает скучный ему Петербург и идет на войну, носился по городу, делая покупки и навещая приятелей и знакомых. По совету дяди он приобрел коня и повозку, пошил форменный костюм (в точном соответствии с предписаниями устава) и вообще изменил стиль своей жизни, которая прежде текла неспешно и размеренно. Все мужчины в семействе Феликса Петровича были дипломатами. И дед, и отец, и дядя. Всю свою жизнь они были связаны с Восточным вопросом и, следовательно, с Болгарией. Детство Феликса прошло на цветущих берегах Босфора. Его дед, также как потом и его отец, много лет занимал важные посты в русском посольстве в Царьграде. С малых лет он владел турецким и греческим языками. Часто играя с сыном посольского кучера-болгарина, он не только освоил язык, но и увлекся болгарским фольклором. От этого болгарского семейства Феликс много узнал о болгарах, об их страданиях под чужеземным игом, и со временем он стал любить и уважать болгарский народ. Феликс Петрович был знаком с большим болгарским патриотом Софронием Врачанским, приятелем его деда Антона Фонтона. Старый русский дипломат и дедушка Софроний, как звал его тогда Феликс, развивали бурную совместную деятельность. Софроний Врачанский всегда возлагал свои надежды на Россию. Он глубоко верил, что свободу его родина обретет только из ее рук. За помощью он обращался только к России. Все его просьбы, воззвания, прошения и меморандумы, направляемые царю и правительству, проходили через руки Антона Фонтона. И вот пришло время, когда внук друга Софрония отправлялся на Балканы. Наверно, поэтому Феликс Петрович был так сильно возбужден. Ему хотелось поделиться своей радостью со всеми приятелями, подчеркнуть, хоть и в шутку, что находится среди немногих избранных счастливцев. Если бы он только знал, что уже через два года будет собственной рукой писать депешу о падении Адрианополя… И то как! Преклонив одно колено, положив бумагу на верх военного барабана… Если бы он знал это, он держался бы солиднее, строже, как подобает человеку, на которого возложена ответственная миссия. Когда Феликс заглянул к поэту Дельвигу, то застал там еще две знаменитые личности — Пушкина и Баратынского. Ему нравилась эта тройка поэтов. Вот и сейчас в руках Феликса была только что купленная очередная книжка поэмы «Евгений Онегин». Поэма издавалась отдельными главами, так как она еще не была завершена. Феликс Петрович сравнивал нежного поэта Дельвига с лучезарным ручьем, текущим среди цветущих лугов, Баратынского — с плакучей ивой, склонившей ветви над тяжелой озерной водой, а о Пушкине говорил как о бурном потоке, который рушит утесы, пролагая новые пути. Ураганом влетев в дом Дельвига, он впал в восторг при виде такого собрания и закричал: — Отправляюсь на войну! С Богом, друзья! Прощание может быть скромным, но встречать меня извольте не иначе как с лавровым венком. Пушкин отвечал в подобном тоне. Он тоже собирался отправиться на войну, только не на Дунайский фронт, а на Кавказский. На Кавказе лавр растет, так что о венке можно не волноваться. Два других поэта, которые не одобряли войны как средство разрешения международных проблем, приняли заявление своего приятеля не столь горячо. — Да и пора уже покончить с этой убийственной скукой, — продолжал Феликс Петрович. — Здесь в Петербурге от скуки человек может заржаветь. Каждый день одно и то же. Довольно! Днем в министерстве переливаем из пустого в порожнее, а вечером делаем то же самое в окружении блестящего общества. Все! И прощайте! Как уже сказал, еду на войну! Если хотите знать — не только военные, но и дипломаты кормятся от войны. Если бы не было войн, то и наше министерство не понадобилось бы. Боже упаси! Как тогда закричат военные: а как же воинская честь, слава отечества… Пушкин звонко рассмеялся. Ободренный этим, Феликс Петрович продолжил: — А сейчас мы, дипломаты, устроили военным золотое времечко: навоюйтесь от души, покройтесь славой аж до некуда. А потом что будет? А потом мы, дипломаты, заключим блестящий мир. Позвольте же, милые поэты, оставить вас. Наконец, уверив приятелей, что будет регулярно писать письма с фронта, он попрощался и отбыл. И еще с одним человеком попрощался Феликс Петрович, память о встрече с которым он хранил глубоко в сердце. Сирена — так он называл одну из красивейших женщин столицы — подарила ему обаятельную улыбку, а в ее загадочных зеленых глазах он прочитал не только интерес и расположение, но и кое-что другое, о чем он и не смел надеяться. Феликс был безумно влюблен в супругу генерала А. Б., который также отправлялся на фронт. Умело скрывая свои чувства, он прогуливался с ней под руку на последнем приеме у графа Билибина в его великолепном доме на берегу Финского залива. Так что Феликс был наисчастливейшим человеком на свете — но так ведь и само имя Феликс означает счастливчик. Наконец для молодого дипломата-стажера настал долгожданный день. Ранним утром в новенькой необмятой походной форме он уселся в повозку, управляемую старым казаком Иваном Ильиным, и тронулся в путь. Мать и старая няня благословили его словами «да хранит тебя Бог», и нелегко было оторваться от них перед трудным путешествием по разбитым русским дорогам от Петербурга до Одессы. 2 — Нет, сударь, не могу я вам дать лошадей. И ночлега предоставить не могу. Видите, что здесь происходит. — Но мне необходимо срочно догнать свою часть. — Понимаю, но не могу. Такие дела. — Но ведь у вас есть и лошади, и места для ночлега… — На станции есть военный комендант. Обратитесь к нему. — Но это ваша обязанность — предоставлять смену лошадей. Для того вас здесь и поставили. — Вы же не фельдъегерь с особыми поручениями? — Нет. — Вот видите? Не фельдъегерь. А я именно для них придерживаю лошадей. — А комнаты?