Ее автоответчик. Всего лишь звукозапись. Матильда не решалась разъединить вызов, а затем решила дождаться короткого гудка в конце сообщения. Гина бросала на нее вопросительные взгляды, но Матильда в ответ только отрицательно трясла головой. — Камилла, это мама. Я перед телевизором… Как вы там? Пожалуйста, позвони мне и скажи, что все хорошо. Целую тебя… Матильда разъединила вызов. Ей было трудно дышать. Ее взгляд блуждал по залу. Толпа вокруг нее казалась все более плотной и гнетущей. Матильде было жарко, слишком жарко, а от сильного запаха кофе сердце начало учащенно биться. — Мне нужно идти. Надо вернуться в галерею. Гина схватила ее за руку, как будто хотела поддержать. — Я иду с тобой! Бесполезно терять время, объясняя, что сейчас ей хотелось бы побыть одной: — Ладно. Чтобы добраться до двери пивной, им пришлось снова протолкнуться через толпу. Оказавшись на улице, Матильда глубоко вдохнула свежий воздух, который ее немного успокоил. Какая-то парочка, идущая навстречу, нечаянно толкнула ее. Каблуки Матильды заскользили по тротуару, и она сохранила равновесие, схватившись за витрину кафе. — Все хорошо? Мне очень жаль, — извинилась девушка, наклоняясь к ней. Не произнеся ни слова, Матильда успокаивающе махнула рукой, чтобы только парочка ушла и оставила ее в покое. Подняв взгляд, она увидела свое отражение в стекле. Смотреть страшно. Спустившись с тротуара, Гина ловила такси. — Матильда, поспеши! Оторвав руку от стекла, Матильда сделала несколько неуверенных шагов. Короткое облегчение, которое она испытала, моментально испарилось. В животе у нее была огромная пустота. В сердце поселилось ужасающее одиночество. Улица, машины, прохожие… Все, что окружало ее сейчас, стало враждебным. Как если бы знакомый мир вдруг поменялся на совершенно чужой, не дав ей времени ни выйти на старт, ни приспособиться к новым правилам игры. 2 — Спи, спи, не беспокойся… Все пройдет, здесь ты в безопасности… Матильда говорила тихим голосом, скорее напевая, будто укачивала ребенка. Почти как когда-то — очень давно — она присаживалась на край кровати Камиллы, чтобы успокоить ее перед сном или прогнать ночные кошмары. Она не могла вспомнить, как поступала в таких случаях ее собственная мать. Тогда в замке еще работала эта молодая русская, Агата — «кормилица», как говорил ее отец, несмотря на то что ее скорее можно было назвать бонной «на все руки». Уж она-то знала колыбельные. Целую кучу. Каждый вечер была новая. Матильда еще помнила по-русски несколько слов, смысл которых едва понимала… Баю-баю-баюшки… Она улыбнулась. Оно так и произносится? Она осторожно потянула за светло-пепельные волосы и накрутила одну прядь себе на палец. Просто невероятно, как они выросли за два месяца. Таким Людовик ей больше нравился. С коротко стриженными волосами, будто у армейского призывника, он казался ей слишком суровым. В первый раз, когда она его увидела — теперь она могла себе в этом признаться, — она даже испугалась. Туловище, которое, казалось, не знает, что делать с длинными конечностями, тщедушный вид, неловкие манеры, которые он старался скрыть за искусственной вежливостью. Ее палец легко провел по его щеке, задержался на бледной шее, а потом забрался в маленький треугольник ключицы. Странно, как у него расположена эта косточка, с таким резким наклоном, какая тонкая у него кожа. Интересно, это место имеет какое-то название в анатомии? Она никогда не задавала себе этого вопроса. Надо будет уточнить. Ей всегда нравилось точно называть вещи своими именами. Его кожа была нежной, Матильда знала, что тело у него почти безволосое. Когда она раздела его, в два приема, то была потрясена этой юношеской кожей, гладкой, почти лишенной растительности, за исключением, конечно, интимных частей тела, темным ручейком на белой коже, стекающим от пупка до низа живота. Его тело не исхудало; нет, ей на ум приходило совсем не это слово: скорее оно было обессиленным, ослабленным, побежденным, будто отступающая армия. Она не могла долго оставлять Людовика в таком состоянии. Лихорадка не прекращалась. Без сомнения, это из-за его ноги, на которой опухоль так и держалась, несмотря на укол кортизона. Нет особого риска, что он проснется… Матильда наизусть знала действие всех лекарств, которые велела ему принять. В этой области она добилась неожиданного прогресса. Но теперь ее мучили сомнения. Не слишком ли она увеличила дозировку? Как раз в этом она была не уверена. Возможно, надо будет запомнить на будущее, чтобы избежать ошибок. Палец Матильды забрался под футболку и продолжил гладить кожу. Мягкая. Как, впрочем, и ее запах. Соленая и древесная нотка, которая еще не стала полностью мужской. С тех пор как он не мылся, этот запах почти исчез, но она иногда внезапно приходила во время его сна, на матрасе, стараясь напрячь обоняние. Даже грязная и покрытая потом, его кожа не выделяла резких мужских испарений, к которым она чувствовала омерзение. Этот сгусток мужских гормонов вызывал у нее тошноту. Мужчины, настоящие… их она так мало знала в жизни. Но того, что она знала, было вполне достаточно. Матильда не всегда их боялась. Когда-то она даже находила их обаятельными, тогда, когда они были для нее всего лишь абстрактными бестелесными существами, романтическими персонажами, сошедшими со страниц книг, которые она читала в юности. Но затем… Господи, первый раз, когда она увидела голого мужчину… Молодой человек на четыре года старше ее. Друг семьи, который очень нравился ее родителям. Хорошие манеры, прекрасная родословная. Их связь длилась почти два года, и даже поговаривали об их женитьбе. Она не собиралась переписывать историю. Этот юноша привлекал ее… его ум, интеллигентность, красивые светлые глаза, которые смягчали его чуть резковатое лицо. В его обществе было много приятного. Да, она была влюблена, но, странное дело: никогда не думала о дне, когда надо будет «сделать это». Если быть честной, по крайней мере, в первое время, пока не начались слишком настойчивые ласки, недвусмысленные движения, которые она не могла больше сдерживать, не рискуя обидеть его, всевозможные хитрости, целью которых было остаться наедине в ее комнате и которые заставляли с тревогой размышлять об этом. Матильда с отвращением вспоминала лозунги сексуальной революции. «Наслаждение без препятствий». А если ей не хочется? Когда она начала общаться с парнями, свобода нравов была на самом пике, и этого невозможно было избежать. У других девушек своего возраста она наблюдала непонятную жажду секса, которая ее поражала, желание компенсации за все, что запрещало старшее поколение. Но она… Долгое время она считала себя ненормальной. Разговоры девушек между собой коробили ее. Чаще всего она врала, изобретая себе любовные приключения, чтобы не казаться слишком подозрительной или бестолковой. Все ее существо было настроено против самой мысли о мужской наготе, переплетенных телах, придушенных стонах удовольствия, которые она по вечерам представляла себе в кровати. Каким же отвратительным она нашла первое мужское тело в полумраке студенческой комнаты! Слишком худые конечности, шерсть на груди, гордо вздыбленный член, демонстрирующий долго подавляемое желание, — и все это странным образом освещено болезненным светом лампы, прикрепленной у изголовья кровати. Самец, приближающийся к ней будто угроза, накрывающий ее своим телом… И она на кровати, обездвиженная, беспомощная, полузадушенная слишком тяжелым телом, которое, похоже, использовало ее будто обычный матрас. Постараться преодолеть это испытание, заставить себя получить удовольствие… Скривившись, Матильда отогнала от себя это неприятное воспоминание, но в ее сознании всплыло другое, еще более жестокое. Мужчины. Камилла тоже как дурочка угодила в ловушку. Всего 17 лет, еще почти ребенок, и нашла способ, чтобы… Зачем сейчас снова об этом думать? Какое значение может иметь эта старая история? Но это было сильнее ее… Матильда так и не узнала, кто этот молодой человек, Камилла не пожелала этого сказать, особенно после того, как мать пригрозила, что подаст иск за развращение малолетней. Попадись он ей тогда в руки, она была бы способна его избить. Настоящий кошмар. Ей следовало бы об этом догадаться… Слишком вызывающие наряды, в которых она ходила в лицей, чрезмерное количество косметики, выезды каждые выходные… Слишком большая разболтанность… Во взгляде Камиллы Матильда угадывала то же неукротимое желание, что и у ее тогдашних подруг. Всех этих бесстыдниц. И вот ее собственная дочь становится похожа на них! Матильда не оставила ей выбора. Никаких обсуждений. «Оставить ребенка в твоем возрасте?» Все это всплывало в ее памяти с болезненной точностью. Крики в квартире, споры, слезы… Протесты Камиллы, которая становилась совершенно неуправляемой. По крайней мере, пока Матильда не взорвалась. Отвесила ей пощечину. Жестоко, несоразмерно сильно. Слово «пощечина» Матильда употребила, описывая эту сцену Франсуа, но в то же время она сама хорошо знала, что это был удар, нанесенный кулаком. От удара Камилла едва не упала навзничь. В течение нескольких секунд она оставалась оглушенной, слишком потрясенная, чтобы проронить хотя бы слезинку. Матильде показалось, что ею завладела какая-то потусторонняя сила, что это не она сама подняла руку на дочь. Ее пальцы еще не разжались после удара, а она уже чувствовала себя будто обвиняемый, который, стоя в своей загородке, объясняет судье, что ничего не помнит, что не он, а кто-то другой прикончил женщину тремя ударами ножа. В течение нескольких недель у Камиллы оставался большой синяк во всю щеку. Слишком отчетливый, чтобы его можно было принять за родимое пятно. Затем все пошло очень быстро. Анализ крови, запись к врачу, клиника… Камилла стала призраком, соглашаясь со всем, что говорила мать в кабинете врача, принимающего на другом конце города, в районе, где она никого не знала. Организацией пришлось заниматься именно ей. От начала и до конца. Если бы она могла рассчитывать на Франсуа… Франсуа и его слабость, Франсуа и его мужская трусость… Слишком любит играть роль человека, милого и любезного при любых обстоятельствах, лишь бы ему дали заниматься своей дерьмовой работой. Три недели Камиллы не было в лицее. Три недели, в течение которых она замкнулась в абсолютном молчании — Франсуа был единственным, кому удавалось уговорить ее покушать. Затем их жизнь снова вошла в прежнее русло, по крайней мере, с виду. Но Матильда знала: что-то сломалось и это уже невозможно починить. Людовик начал шевелиться, издавая жалобные вздохи. Она резко убрала руку и, заметив тонкую струйку слюны в уголке его губ, заботливо вытерла ее указательным пальцем. Он много двигается во время сна. Сколько времени он уже так спит? Она не обратила внимания. Время всегда ускользало от нее… Мгновениями ей случалось оставаться в состоянии полного оцепенения, не зная, день сейчас или ночь, не имея ни малейшего понятия, что она сейчас делает и что делала мгновением раньше. Ее мысли путались, застывали, она оказывалась совершенно сбитой с толку. Но это состояние никогда не продолжалось долго. Затем, как по волшебству, все виделось ей в новом свете. Предельно ясным. Надо как можно скорее снова взять себя в руки. С ней едва не произошла катастрофа. Этот жандарм… который явился к ней всюду совать свой нос… Его недоверчивый тон, его изощренно хитрые вопросы, неприступный вид. Мерзкий вестник несчастья! О, она прекрасно понимала его игру… «А ну, брысь! Вон отсюда, немедленно!» В конечном итоге все это случилось из-за нее. Как она могла быть настолько небрежной? Одежда, которая валялась по всей комнате, телефон Людовика… Нельзя больше такого себе позволять. Если бы не этот неожиданный звонок… Что такого могло произойти, если муж Лоренс оказался неподалеку от дома? Ей повезло, и все тут. Стоит ли все все время об этом думать? Нет, Матильда, думать как раз нужно. Что бы случилось, если бы Людовик продолжил шуметь? Ну, ладно, надо будет воспользоваться более сильными средствами, у нее больше нет выбора. Иногда люди толкают вас на такие крайности! Как же она испугалась, обнаружив вытянувшегося на полу Людовика, прижавшегося головой к решетке, с пылающим от жара лицом… В течение нескольких ужасных секунд она думала, что он мертв. Что на него нашло? Захотеть освободиться… так расцарапать себе запястья… и его рот… эта кровь, столько крови, что пришлось ее замывать. Он даже сломал себе зуб — резец, — а они у него такие красивые… К счастью, проснувшись, он стал более разумным. Он начал понимать, что принять новую жизнь для него всего лишь вопрос времени. Это из-за него она шла на такой риск. Более чем когда-либо она убеждалась, что ее усилия не были напрасны, что испытания, которые она заставила его пройти, были необходимы. Единственное, что она не смогла преодолеть, были грубые слова, которые он иногда употреблял. Это было так на него не похоже. С сожалением она вспоминала, как вежливо он вел себя раньше — будто маленький мальчик. Надо будет заставить его отказаться от этой дурной привычки. Матильда поискала у себя на запястье часы. Куда она их положила? Может быть, в шкатулку с драгоценностями? И в то же время она была уверена, что надевала их. Ее выводили из себя вещи, которые исчезали или без видимой причины меняли место. Забывчивость и временная потеря памяти становились ее худшими врагами. Матильда встала. Уходить из погреба теперь значило для нее причинить себе страдание, но сейчас нужно было оставить Людовика. Позволить ему набраться сил. Перестать тревожить его сон. Пора подняться в дом, встретиться лицом к лицу с реальностью, снова оказаться рядом с Франсуа. Или скорее с его тенью… Выходя из загородки, она ощутила грусть. Для большинства людей самое обычное чувство, но для нее в нем был вкус новизны. После смерти Камиллы для нее больше не существовало теплых чувств. Единственное воспоминание об этом периоде жизни наполняло ее удушающим безнадежным отчаянием. Ее жизнь свелась к истерикам, которые опустошали ее почти до беспамятства, к бессонным одиноким ночам, к часам, которые она проводила в парижской квартире, закрыв занавески и не отвечая на утешающие послания друзей. Это было ей невыносимо. В сущности, она выжила только благодаря ежедневным посещениям больницы. После первой операции, за которой последовало заражение, у врачей был достаточно пессимистичный прогноз. Один шанс из двух… Прямо они об этом не говорили, но Матильда это поняла из полунамеков, звучавших в их профессиональных разговорах. Однако Франсуа удалось выкарабкаться. Он даже восстановился с впечатляющей быстротой. А вот Матильда не могла отделаться от ужасного желания: она предпочла бы, чтобы в тот ужасный день погиб именно он. Обменять одну душу на другую… Жизнь мужа на жизнь дочери… Ну почему невозможно это сделать? А затем все остановилось. Резко и внезапно. Однажды утром в ней что-то изменилось. Ее сердце стало сухим и невосприимчивым ни к чему. Без всякой причины, едва соображая, что она делает, Матильда спустилась на улицу, едва одетая, накинув старое пальто, поспешно взятое из шкафа. Городской шум, который слышится со всех сторон… Машины, на полной скорости проносящиеся по бульвару… Ее охватывало ощущение неудержимого потока… Чтобы покончить со всем, достаточно было одного шага на проезжую часть. Подождать благоприятного момента, желательно автобуса. Тогда меньше риска все испортить. Но какая-то неясная сила удержала ее. Та, что не имела ничего общего с инстинктом выживания. Скорее глубокое убеждение, что она не имеет права поддаваться слабости. Что ей нужно страдать, искупать вину, продолжать жить, особенно если эта жизнь больше напоминает кошмары наяву.