Все перемены — дело рук творца, Мир — воплощенный бог. Джеймс Томсон. "Гимн" Когда вождь вышел на берег, Следопыт обратился к нему на его родном наречии. — Хорошо ли это, Чингачгук, — сказал он с укоризной, — одному ввязываться в драку с дюжиной мингов! Правда, "оленебой" обычно меня слушается, но попасть в цель на таком расстоянии не просто, тем более что у этого нехристя только и видно было над кустами, что голову да плечи, и менее опытный стрелок мог бы промахнуться. Не мешало бы тебе об этом подумать, вождь, не мешало бы подумать! — Великий Змей — могиканский воин: на военной тропе он видит только врагов. Воды еще не начинали течь, а его отцы уже колотили мингов. — Я знаю твою натуру, я знаю твою натуру и уважаю ее. Никто никогда не услышит от меня жалоб на то, что краснокожий верен своей натуре, но осмотрительность так же подобает воину, как и храбрость: ведь если бы эти черти ирокезы не глядели на своих товарищей, упавших в воду, тебе бы несдобровать. — Что это делавар затеял? — воскликнул Джаспер, заметив, что Чингачгук круто повернулся и опять пошел к реке с явным намерением снова полезть в воду. — Уж не рехнулся ли он и не собирается ли плыть назад за какой-нибудь забытой пустяковиной? — Ну нет, это на него не похоже; обычно он так же осмотрителен, как и храбр, и только давеча на него что-то нашло, и он забыл и думать о себе… Послушай, Джаспер, — добавил Следопыт, отводя юношу в сторону в ту самую минуту, как плеск воды поведал им, что индеец бросился вплавь, — послушай, парень: Чингачгук не белый человек и не христианин, как мы с тобой, а могиканский вождь: у него свои законы и обычаи; и если ты водишься с людьми, которые не всем на тебя похожи, умей уважать чужую натуру и чужой нрав. Королевский солдат ругается и пьет, и было бы напрасной тратой времени стараться его исправить; ребенок падок на сладости, а женщина — на наряды, и бороться с этим бесполезно; натуру же индейца и его повадки еще труднее побороть, и, надо думать, бог создал его для некой мудрой цели, хотя ни мне, ни тебе в этих тонкостях не разобраться. — Что бы это значило? Гляди, делавар подплыл к трупу, который выбросило на камень. Ради чего он идет на такую опасность? — Ради чести, ради славы, ради доблестного подвига, все равно как знатные джентльмены за морем оставляют свои уютные дома, где им, как говорится, только птичьего молока не хватает — я имею в виду не маменькиных сынков, конечно, — и бросают все, чтобы ехать сюда бить дичь и колошматить французов. — А-а, понимаю: твой приятель отправился за скальпом! — Это его цель в жизни, пусть ею тешится. Мы, белые, не станем увечить мертвого врага; а в глазах краснокожего это великая честь. Верь не верь. Пресная Вода, а я знавал белых людей с громкими именами и немалыми достоинствами, у которых были еще более странные представления о чести. — Дикарь останется дикарем, Следопыт, с кем бы он ни водил компанию. — Это только так говорится, парень; как я сказал, у белых тоже бывают странные представления о чести, противно разуму и божьей воли. Я много думал об этом один в лесной тиши и пришел к выводу, мой мальчик, что уж раз миром правит провидение, значит, людям их наклонности даны для мудрой и разумной цели. Кабы индейцы были никчемный народ, бог не создал бы индейцев. Я иной раз думаю: если б удалось нырнуть на самое дно и заглянуть в корень вещей, оказалось бы, что даже племена мингов созданы для разумной и благой цели, хотя, признаюсь, у меня не хватает смекалки догадаться, для какой именно. — Змей чересчур рискует, чтобы добыть скальп, — боюсь, это плохо кончится. — Но он не так смотрит, Джаспер. Для него один-единственный скальп значит больше, чем целое поле сражения, усеянное трупами, — вот как он представляет себе войну и честь солдата! Помнишь молодого капитана Шестидесятого полка? В нашей последней стычке он жизни не пожалел, чтобы захватить у французов трехфунтовую пушку, считая это для себя делом чести; а я знавал совсем молоденького прапорщика — истекая кровью, он завернулся в полковое знамя да так и затих, бедняга, воображая, что ему лежится мягче, чем на бизоньих шкурах. — Что ж, удержать знамя — это, я понимаю, заслуга! — А для Чингачгука скальп врага — его полковое знамя. Он сохранит его и будет показывать еще и детям своих детей… Впрочем… — Тут Следопыт осекся и, грустно покачав головой, раздумчиво добавил: — Бедняга! На старом стволе не осталось ни единого ростка! Нет у могиканина детей, что порадовались бы его трофеям, нет и племени, которое чтило бы его дела. Один как перст на свете — и хранит верность взглядам, в которых его растили и воспитали. Согласись, Джаспер, в этом есть что-то честное и достойное уважения, какая-то настоящая порядочность. В толпе ирокезов послышались возмущенные крики, за которыми последовала частая ружейная пальба. Неприятельским воинам так не терпелось отнять у делавара его жертву и помешать его намерению, что человек двенадцать бросились в воду, а кое-кто доплыл даже футов за сто до кипящей быстрины, точно и в самом деле рассчитывал добраться до торжествующего врага. Однако Чингачгук, хладнокровно внимая угрозам, проклятьям и пению пуль, от которых он, казалось, был заговорен, с привычной ловкостью продолжал свою работу. Но вот он ее закончил и, размахивая трофеем, издал победный клич, прозвучавший так неистово и дико, что еще долгую минуту своды молчаливого леса и глубокая долина, проложенная быстрым течением реки, полнились ужасными воплями, и бедняжка Мэйбл поникла головой в неудержимом страхе, а у ее дядюшки мелькнуло желание бежать без оглядки. — Такого мне еще не приходилось слышать от этих извергов! — воскликнул Джаспер, с ужасом и отвращением затыкая уши. — Для индейцев это музыка, мой милый, это их барабан и флейта, их трубы и литавры. Они, должно быть, любят эти звуки, пробуждающие в них свирепые и кровожадные чувства, — спокойно ответил Следопыт. — Мальчишкой я тоже их боялся, а теперь они для меня что свист козодоя или крики пересмешника. Эти вопли уже не действуют мне на нервы, хотя бы здесь собралось несметное множество этих орущих чертей — отсюда и до самого гарнизона. Я не хвалюсь, Джаспер, а просто хочу сказать, что только слабые люди поддаются действию криков. Так можно запугать женщин и детей, но не зрелых мужчин, разведывающих лесную чащу и лицом к лицу встречающих врага. Надеюсь, Змей теперь доволен, вон он идет со скальпом у пояса. Джаспер отвернулся, чтобы не видеть делавара, выходившего из реки, — такое отвращение внушил юноше этот его последний подвиг; Следопыт же смотрел на друга с невозмутимостью философа, умеющего не замечать того, что представляется ему мелким и неважным. Направляясь за кусты, чтобы выжать одежду и перезарядить ружье, делавар с торжеством посмотрел на товарищей, и на этом эпизод, так всех взволновавший, был закончен. — Джаспер, — сказал Следопыт, — сходи-ка за мастером Кэпом, позови его сюда к нам. Время не терпит, а нам надо еще посоветоваться, как быть дальше, ведь минги не будут сидеть сложа руки, а непременно что-нибудь предпримут. Молодой человек отправился за Кэпом, и вскоре все, четверо мужчин собрались на берегу, чтобы выработать общий план действий: с того берега их не было видно, тогда как сами они внимательно следили за противником. День клонился к вечеру, и надвигавшаяся ночь обещала быть темнее обычного. Солнце уже село, и густые сумерки средних широт должны были смениться непроглядной тьмой. На это, собственно, и возлагали надежды наши путники, хотя и здесь таилась опасность — ведь тот самый мрак, который должен был благоприятствовать их спасению, грозил скрыть от них коварные маневры врага. — Друзья, — сказал Следопыт, — нам надо спокойно обдумать наши планы, чтобы каждый знал, что ему предстоит делать в соответствии с его способностями и опытом. Спустя какой-нибудь час в лесу будет стоять тьма кромешная, и, если мы хотим еще сегодня добраться до гарнизона, нам надо воспользоваться этим преимуществом. Что скажете вы, мастер Кэп? Хоть вы не самый из нас опытный по части лесных походов и сражений, ваш возраст дает вам право первым говорить на таком совете. — Не забывайте, Следопыт, что я близкий родственник Мэйбл, с этим тоже надо считаться. — Ну, как сказать, как сказать… Неважно, чем вызвано уважение и сердечная склонность — родственными чувствами или свободным предпочтением ума и сердца. Я не буду говорить от имени Змея — ему уже не пристало думать о женщинах, — но мы с Джаспером готовы грудью стать за сержантову дочку против мингов, как это сделал бы ее храбрый отец. Скажи, мальчик, разве я не правду говорю? — Мэйбл может на меня рассчитывать, я отдам за нее всю мою кровь, до последней капли, — ответил Джаспер сдавленным от волнения голосом. — Ладно, ладно, — сказал дядюшка, — Не будем обсуждать этот вопрос, я вижу, все вы готовы постоять за молодую девушку, и ваши дела докажут это лучше всяких слов. По моему суждению, все, что от нас требуется, — это погрузиться на судно, как только стемнеет, чтобы неприятельские дозорные нас не увидели, а затем идти к гавани на всех парусах, пользуясь благоприятным ветром и приливом. — Это легко сказать, но трудно сделать, — возразил проводник. — На реке мы будем меньше защищены, чем в лесу, а, кроме того, ниже по реке нас ждут Осуижские броды, а я не уверен, что даже Джаспер сможет провести через них лодку в полной темноте. Что ты скажешь, Джаспер, голубчик? — Я, как и мастер Кэп, предпочел бы идти в пироге. У Мэйбл с ее нежными ножками не хватит сил тащиться по болотам и спотыкаться о корни деревьев в такую темь, какая ожидается сегодня, а кроме того, у меня на сердце покойнее и глаз вернее, когда я на воде, а не на земле. — Сердце у тебя еще ни разу не дрогнуло, парень, сколько я тебя знаю, да и глаз достаточно верный для того, кто больше жил под ярким солнцем, чем в лесу. А жаль, что на Онтарио нет деревьев; как порадовалось бы сердце охотника, глядя на такую ширь! Что до вашего предложении, друзья, тут есть что сказать и "за" и "против". Как известно, на воде нет следа… — А что вы скажете о кильватерной струе? — прервал его Кэп, верный своему упрямому педантизму. — Что такое? — Продолжай, — сказал Джаспер. — Мастер Кэп воображает, будто он на океане. Итак, на воде нет следа… — Да. Пресная Вода, по крайней мере у нас здесь это так. Я не берусь судить, как бывает на море. Кроме того, пирога легко и быстро плывет по течению, и для нежных ножек сержантовой дочки это будет чистый отдых. Но зато на реке нет другого укрытия, кроме туч над головой; через броды и днем-то переправляться небезопасно, а тем более ночью; и до гарнизона шесть полных миль, считая по реке. Опять же ночью и на земле следов не видно. К великому моему огорчению, я и сам не знаю, Джаспер, что в этом случае посоветовать. — Если бы нам со Змеем удалось вызволить вторую пирогу, — отозвался молодой матрос, — мне думается, на воде мы были бы в большей безопасности. — Да, да, конечно! И, в сущности, это можно сделать, пусть только стемнеет как следует. Сержантова дочка не то что наш брат, для нее это, пожалуй, самый лучший выход. Были бы здесь одни мы, мужчины, лихие да отчаянные сорвиголовы, — я не отказался бы сыграть в прятки с этими канальями на том берегу. Ну что ж, Джаспер, — продолжал Следопыт, возвращаясь к своей обычной серьезности, ибо меньше всего была ему присуща всякая рисовка и бравада, — возьмешься доставить нам лодку? — Я возьмусь за все, что нужно для благополучия и спокойствия Мэйбл. — Что ж, это хорошие чувства, узнаю тебя, мой мальчик! Змей и так уже разделся чуть ли не догола — он тебе поможет. Если вы пригоните лодку, это отнимет у наших врагов их главный козырь — им уже не так легко будет нам пакостить. Договорившись по этому существенному вопросу, все члены отряда приступили каждый к своим обязанностям. На лес быстро спускалась ночная тень, вскоре уже нельзя было видеть, что делается на другом берегу. Надо было торопиться — коварство индейцев способно было измыслить столько средств для переправы через реку, что Следопыт не мог дождаться минуты, когда можно будет тронуться в путь. Джаспер и делавар, избегая малейшего всплеска воды, пустились вплавь, вооруженные только охотничьими ножами и томагавком. Тем временем Следопыт вывел Мэйбл из ее убежища и, приказав ей и Кэпу спуститься берегом пониже порогов, сел в единственную оставшуюся у них лодку, чтобы переправить ее туда же. Сделать это оказалось нетрудно. Лодка подошла к самому берегу. Кэп и Мэйбл уселись на свои обычные места, а Следопыт, стоя на корме, крепко ухватился за куст, чтобы пирогу не снесло течением. Для путников потянулись долгие минуты томительного ожидания; чем кончится смелая попытка их товарищей? Как уже видно из рассказанного, прежде чем добраться до той части порогов, которую можно было перейти вброд, Джасперу и могиканину предстояло переплыть глубокую протоку со стремительным течением. С этой задачей они справились без труда и, плывя бок о бок, одновременно коснулись дна. Почувствовав под ногами твердую почву, они взялись за руки и с величайшей осторожностью побрели в ту сторону, где, по их предположениям, застряла лодка. Тьма уже сгустилась; не надеясь что-либо увидеть, оба храбреца положились на инстинкт, который помогает дровосеку находить дорогу, когда солнце уже давно село, но ни одна звезда еще не показалась на небе, и всякий, кто не привык ориентироваться в лесном лабиринте, видит кругом только непроходимую чащу. При этих обстоятельствах Джаспер полностью подчинился делавару, чей опыт давал ему решительное преимущество перед юным матросом. И все же нелегко было в этот поздний час искать дорогу в грозно бурлящей воде, только по Памяти представляя себе эти места. Когда им показалось, что они вышли на середину реки, оба берега маячили вдали неразличимой темной массой, и лишь косматые верхушки деревьев смутно выделялись на фоне облаков. Раза два, попав в глубокую воду, они меняли направление, зная, что лодка застряла на мелководье. И вот, руководясь одним лишь этим фактом, как своего рода компасом, Джаспер с товарищем с четверть часа блуждали по пояс в воде, но и к концу этого времени, которое молодому человеку показалось вечностью, видимо, ни на йоту не приблизились к своей цели. И как раз в ту минуту, когда делавар хотел уже остановиться и предложить товарищу вернуться на землю, чтобы предпринять затем новую вылазку, он различил в темноте смутный силуэт человека, который шел впереди них на расстоянии вытянутой руки. Догадавшись, что ирокез здесь по тому же делу, что и они сами, могиканин шепнул на ухо Джасперу: — Это минг, Великий Змей покажет брату, как быть хитрым. Молодой человек тоже заметил таинственную фигуру, и его озарила та же догадка. Понимая, что разумнее всего довериться делавару, который ринулся вслед за исчезнувшей фигурой, Джаспер пошел за ним, немного отступя. Через минуту индеец снова вынырнул из темноты, теперь он шел уже навстречу. Рокотание воды в камнях заглушало все другие звуки, и делавар, обернувшись к Джасперу, сказал: — Положись на хитрый Великий Змей. — Ух! — воскликнул таинственный незнакомец и прибавил на родном наречии-. — Я нашел пирогу, но мне одному не справиться. Помогите мне снять ее со скалы. — Охотно, — сказал Чингачгук, понимавший его наречие. — веди нас, мы идем за тобой, Ирокез за грохотом реки не мог уловить особенности чужого голоса и произношения Ничего не подозревая, он двинулся вперед, увлекая за собой остальных; вскоре все трое дошли до пироги. Ирокез ухватился за один ее конец. Чингачгук стал посредине, а Джаспер обошел кругом и взялся за другой конец — дикарь не должен был заподозрить присутствия бледнолицего, о чем он мог бы заключить по оставшейся на нем шапке и по характерным для белого очертаниям головы. — Подняли! — сказал ирокез со свойственной индейцу повелительной интонацией. Трое мужчин без малейшего усилия подняли пирогу в воздух, с минуту подержали на весу, чтобы вылить всю воду, и опустили ее на речную зыбь. Все трое крепко вцепились в борта, чтобы лодку не снесло течением, а ирокез, державшийся за нос, повел ее к левому берегу, туда, где друзья ждали его возвращения. Как делавар, так и Джаспер понимали, что ирокез здесь не один и что где-то рядом бродят его соплеменники — недаром появление Джаспера и Чингачгука не удивило ирокеза, — и необходимо соблюдать величайшую осторожность. Люди менее смелые и решительные, пожалуй, не отважились бы так дерзко смешаться с врагами — слишком велика была опасность; но храбрые жители границы не ведали страха, привыкли рисковать жизнью и слишком хорошо понимали, что лодку нельзя оставлять неприятелю, — они пошли бы и на больший риск, чтобы удержать ее в своих руках. Джаспер считал столь важным для спасения Мэйбл либо захватить пирогу, либо привести ее хотя бы во временную негодность, что вытащил нож и держал его наготове, чтобы распороть суденышко в случае, если им с делаваром придется от него отказаться. Ирокез, возглавлявший шествие, медленно брел по воде, держа путь к своим, и, не выпуская лодки из рук, увлекал за собой своих упирающихся спутников. Была минута, когда Чингачгук уже замахнулся томагавком, чтобы размозжить голову своему ничего не подозревавшему соседу, но опомнился, сообразив, что предсмертный крик врага или его всплывший труп могут вызвать общий переполох. Правда, уже в следующую минуту он пожалел о своей нерешительности, так как трое тащивших лодку внезапно оказались в окружении отряда ирокезов из четырех-пяти человек, тоже вышедших на поиски пироги. После обычного характерного возгласа, выражающего удовлетворение, только что подошедшие дикари также ухватились за лодку. Для всех собравшихся здесь она была желанной добычей: если одни видели в ней средство напасть на врага, то другие надеялись с ее помощью уйти от погони. Неожиданное усиление вражеской стороны давало ей явный перевес, и на мгновение даже ловкий и находчивый делавар растерялся. Пятеро ирокезов настолько ясно понимали свою общую цель, что, не тратя времени на разговоры, взялись все вместе и дружно потащили лодку — они намеревались воспользоваться захваченными ранее веслами и, посадив в нее трех-четырех воинов с ружьями и порошницами, отправить их на тот берег. Только отсутствие лодки помешало им осуществить это намерение сразу же после наступления темноты. Таким образом, кучка сошедшихся друзей и противников подошла к восточной протоке, которую, как и у западного берега, нельзя было перейти вброд. Тут все остановились, чтобы решить, как лучше переправить лодку. Один из четырех ирокезов был вождем, и то уважение, с каким индейцы относятся к превосходству опыта, положения и боевых заслуг, вынуждало остальных молчать в ожидании, что скажет старший. Эта остановка была особенно опасна для Джаспера — в нем могли признать белого. Выручало только то, что он заранее предусмотрительно бросил в пирогу свою шапку, а рубашку и куртку оставил на берегу, и общие очертания его фигуры не слишком бросались в глаза. То, что он зашел за корму лодки, тоже делало его менее заметным — все взоры были, естественно, обращены вперед. Другое дело Чингачгук. Отважный воин в полном смысле слова был окружен противником, он и шагу не мог ступить, чтобы не наткнуться на кровного врага. И все же он ничем не выдавал своего волнения, хотя все его чувства были на страже в ожидании минуты, когда можно будет бежать или нанести смертельный удар. Он ни разу не позволил себе оглянуться назад из опасения быть узнанным и с непоколебимым терпением индейца выжидал, когда настанет время действовать. — Пусть все мои молодые воины, за исключением тех, что находятся по обоим концам лодки, плывут к берегу за своим оружием, — распорядился вождь. Индейцы беспрекословно повиновались, и только Джаспер остался у кормы, а ирокез, нашедший лодку, — у носа утлого суденышка, тогда как Чингачгук так быстро нырнул в воду, что никто не заметил его исчезновения. Плеск и шум, поднятые пловцами, и их перекликающиеся голоса вскоре возвестили, что четверка индейцев уплыла к берегу. Убедившись в этом, делавар вынырнул из воды и, заняв свое прежнее место, стал готовиться к решительным действиям. Человек с меньшей выдержкой, пожалуй, тут же и нанес бы решительный удар, но Чингачгук знал, что на порогах осталось еще немало ирокезов, и как опытный воин не хотел подвергать себя напрасному риску. Он подождал, пока индеец, находившийся у носа пироги, не столкнул лодку в более глубокое русло протоки, после чего все трое поплыли к восточному берегу. Но вместо того, чтобы помочь ирокезу, делавар и Джаспер, едва почувствовав усилившийся напор течения, стали всячески противиться продвижению лодки к левому берегу. Правда, они делали это не открыто, с инстинктивной осторожностью людей, еще не тронутых цивилизацией, так что ирокез, плывший впереди, думал, что борется с сильным течением. Под действием противоборствующих сил лодку, разумеется, сносило быстриной, и через какую-нибудь минуту она очутилась в еще более глубоком месте ниже бродов. Только тут ирокез догадался, что какая-то непонятная сила тормозит движение пироги, и, оглянувшись назад, увидел, что его спутники вместо помощи оказывают ему сопротивление. Какое-то чутье — вернее, та вторая натура, которую родит в человеке долгая привычка, — подсказало молодому ирокезу, что он среди врагов. Рванувшись к дела-вару, он вцепился ему в горло, и оба индейца, бросив лодку на произвол судьбы, схватились, как два тигра.