— Расскажите, как же он стал капитаном? — спросила Мэйбл с живым интересом, обрадовавшим ее простодушного собеседника, который был так предан своему другу, что никогда не упускал случая его похвалить. — Джасперу делает честь, что он достиг, несмотря на молодость, такого положения. — Что правда, то правда. Но он заслужил даже большего. За его храбрость и хладнокровие даже фрегат не был бы слишком высокой наградой, если бы по Онтарио плавали фрегаты, но их здесь нет и, наверное, никогда не будет. — Ну, а Джаспер?.. Вы еще не сказали, как он стал капитаном куттера. — Это длинная история. Мэйбл. Сержант, ваш отец, расскажет ее лучше, чем я. Все происходило у него на глазах, а я был тогда далеко, в разведке. Сам Джаспер, надо сознаться, плохой рассказчик. Я часто слышал, как его расспрашивали об этом, да только он ни разу не сумел описать все толком, хотя каждому известно, что дело было славное. Нет, нет, Джаспер плохой рассказчик, это должны признать даже его лучшие друзья. "Резвый" едва не попал в руки французов и мингов, когда Джаспер спас его; не всякий решился бы на такое дело, а только человек с быстрым умом и отважным сердцем. Сержант расскажет вам лучше меня, и я хотел бы, чтобы вы когда-нибудь на досуге попросили его об этом. Что же до Джаспера, то к нему приставать не стоит, он только все скомкает, и ничего путного от него не добьешься. Мэйбл решила сегодня же вечером расспросить отца об этом происшествии. Слова Следопыта произвели на нее сильное впечатление, и она живо себе представила, как будет слушать похвалы человеку, не умеющему описывать собственные подвиги. — "Резвый" никуда от нас не уйдет, когда мы высадимся на островах? — спросила она после некоторого колебания, не будучи уверена, уместен ли ее вопрос. — А может быть, мы останемся одни? — Там видно будет. Джаспер не станет зря держать куттер на якоре и сидеть сложа руки, когда нужно действовать. Не вода, и особенно корабли, — не по моей части, вот разве что пороги и водопад, через которые приходилось пробираться в челноке, мне знакомы. Не сомневаюсь, что под командованием Джаспера все пойдет хорошо, — он находит следы на Онтарио так же, как делавар на суше. — Скажите, Следопыт, почему сегодня здесь нет нашего делавара — Великого Змея? — Вам скорее следовало бы спросить: "Почему здесь вы. Следопыт?" Змей там, где ему надлежит быть, а я — нет. Он ушел с двумя или тремя молодцами в разведку по берегу озера и присоединится к нам только на островах, чтобы передать сведения, которые он соберет. Сержант слишком опытный солдат, чтобы, двигаясь навстречу врагу, не помнить о тыле. Какая жалость, Мэйбл, что ваш отец не родился генералом, как кое-кто из тех англичан, которые явились сюда! Я уверен, что он через неделю вышвырнул бы французов из Канады, если бы мог действовать на свой риск и страх. — Разве нам придется столкнуться с неприятелем? — спросила Мэйбл, улыбаясь, но впервые слегка испугавшись опасности, которой могла подвергнуться экспедиция. — Значит, надо ждать стычки? — Если будут стычки, Мэйбл, найдутся люди, готовые защитить вас собственным телом. Но вы дочь солдата, все мы это знаем, и к тому же смелая дочь солдата. Пусть страх перед сражением не отгонит сон от ваших прелестных глаз. — Здесь, в лесах, Следопыт, я чувствую себя куда смелее, чем в городе, где так много соблазнов, хоть я и там всегда старалась помнить, чем я обязана своему дорогому отцу. — Да, вы такая же, какой была ваша мать. Еще раньше, чем я увидел ваше милое лицо, сержант говорил мне: "Ты сам убедишься: Мэйбл, как и ее мать, не плакса и не трусиха, она не станет расстраивать человека в тяжелые времена, нет, она постарается приободрить своего мужа и поддержать его в минуту опасности". — А для чего отец вам все это говорил. Следопыт? — спросила девушка, немного насторожившись. — Может быть, он думал, что у вас сложится лучшее мнение обо мне, если вы будете знать, что я не такая глупенькая трусишка, какими любят прикидываться многие женщины? Притворяться или даже скрывать свои мысли, если только это не вызывалось необходимостью обмануть врага, было настолько чуждо натуре Следопыта, что его порядком смутил этот простой вопрос. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что открыть всю правду неуместно, утаивать же ее было не в его привычках; очутившись в столь затруднительном положении, он невольно прибегнул к недомолвкам, чтобы не сказать лишнего и в то же время ничего не скрыть. — Вы уже знаете, Мэйбл, что мы с сержантом старые друзья и во многих сражениях и кровопролитных стычках бились бок о бок; вернее, я, как разведчик, всегда был немного впереди, а ваш отец со своими солдатами, как и подобает сержанту королевских войск — несколько позади. Как только перестают трещать ружья, у нас, у стрелков, не в обычае много думать о минувшей битве, и ночью, у костров, или в походе мы толкуем о самом для нас заветном, точно так же, как вы, молоденькие девушки, когда собираетесь вместе, чтобы поболтать и посмеяться, делитесь своими самыми сокровенными мыслями и мечтами. Тут и удивляться нечего, если сержант, имея такую дочь и любя ее больше всего на свете, постоянно мне о ней рассказывал, а я, у которого нет ни дочери, ни сестры, ни матери, ни живой души — одни лишь делавары, к которым я привязан, охотно его слушал. Вот и полюбил я вас, Мэйбл, прежде, чем увидел… Да, полюбил, потому что так много о вас слышал… — А теперь, когда вы меня увидели, — улыбаясь, непринужденно и без всякого смущения ответила девушка, — ей и в голову не приходило, что слова Следопыта означают нечто большее, чем выражение отцовского и братского чувства, — теперь вы поняли, как опрометчиво питать дружбу к человеку, которого знаешь только понаслышке? — Это не дружба, нет. То, что я чувствую к вам, совсем не дружба. Вот с делаварами у меня дружба с самых юных лет, но мои чувства к ним, даже к лучшему из них, совсем не похожи на те, что возникли у меня после рассказов сержанта и особенно теперь, когда я узнал вас ближе. Нехорошо человеку, занятому таким опасным мужским делом, как я — проводнику и разведчику или даже солдату, — искать расположения у женщин, особенно у молодых, иногда даже боязно, что от этого он может забыть свое призвание, утратить находчивость и разлюбить свое дело. — Но вы, конечно, не думаете. Следопыт, что дружба с такой девушкой, как я, сделает вас менее отважным и вы не так охотно, как прежде, будете драться с французами? — Нет, нет. Но, к примеру сказать, если бы вам грозила опасность, боюсь, как бы я не стал безрассудно смелым. Раньше, пока мы с вами не свели такого тесного знакомства, если можно так сказать, я любил размышлять о походах, разведках, вылазках, битвах и других приключениях, а теперь они вовсе и не идут мне па ум. Я больше думаю о вечерах, которые коротают беседой в казарме, о чувствах, далеких от вражды и кровопролития, о молодых женщинах, их смехе, веселых, нежных голосах, милых лицах и любезном обхождении. Иногда мне хочется сказать сержанту, что он и его дочь погубят одного из лучших и самых опытных разведчиков на границе! — Нет, нет. Следопыт, напротив! Они постараются, чтобы такой превосходный разведчик стал еще лучше. Вы не знаете нас, если думаете, что я или отец хотели бы, чтобы вы изменились хоть самую малость. Оставайтесь таким, какой вы есть, — честным, прямодушным, добросовестным, бесстрашным, умным и надежным проводником, — и ни отец мой, ни я никогда не подумаем о вас ничего плохого. Уже совсем стемнело, и Мэйбл не видела выражения лица своего собеседника. Но по тому, с каким жаром и свободой она говорила, повернувшись к нему лицом, было ясно, что она не чувствовала никакого смущения и что слова ее идут от самого сердца. Правда, щеки ее слегка раскраснелись, но только потому, что она сильно увлеклась своей речью. Ни одна струнка в душе ее не дрогнула, и сердце не забилось быстрей. Короче говоря, это была девушка, которая доверчиво и откровенно признавалась мужчине в своем расположении к нему, потому что он заслужил его своими прекрасными качествами и поступками, но при этом не испытывала никакого волнения, неизбежного при излиянии более нежных чувств. Следопыт был неискушен в таких тонкостях, и потому, несмотря на всю его скромность, слова Мэйбл вселили в него надежду. Не желая или, вернее, не будучи в состоянии высказаться до конца, он отошел в сторону и минут десять молча глядел на звезды, опершись на свое ружье. Тем временем на бастионе между Лунди и сержантом происходила беседа, о которой мы уже упомянули. — Солдатские ранцы проверены? — спросил майор Дункан, бросив взгляд на поданный ему сержантом письменный рапорт, который он, однако, не мог прочесть в темноте. — Все до единого, ваша честь. — А снаряжение, оружие? — Все в полном порядке, майор Дункан, хоть сейчас в дело. — Вы отобрали людей по моему списку, Дунхем? — Всех без исключения, сэр. Лучших людей по всему полку не найти. — Вам нужны самые лучшие солдаты, сержант. Мы делали эту попытку дважды, и каждый раз под командованием одного из младших офицеров; все они уверяли меня, что добьются успеха, и всегда терпели неудачу. После стольких усилий и издержек я не могу оставить задуманный план, но эта попытка будет последней, и успех ее зависит главным образом от вас и Следопыта. — Вы можете положиться на нас обоих, майор Дункан. При нашем опыте и сноровке эта задача нам по плечу, надеюсь, что мы выполним ее с честью. Я знаю, что за Следопытом дело не станет. — Да, в этом можно не сомневаться. Удивительный он человек, Дунхем, и долго был для меня загадкой; но теперь, когда я узнал его ближе, он внушает мне такое же уважение, как любой генерал, который служит его величеству. — Надеюсь, сэр, что вы отнесетесь одобрительно к моему намерению выдать за него Мэйбл, Это мое заветное желание. — Ну, сержант, время покажет, — ответил Лунди, улыбаясь, но в темноте не было видно, как ом поморщился. — Иногда труднее совладать с Одной женщиной, чем с целым полком солдат. Кстати, как вам известно, квартирмейстер, который тоже метит к вам в зятья, отправляется с вашим отрядом; надеюсь, вы дадите ему такую же возможность, как и остальным претендентам, добиваться благосклонности вашей дочери. — Если бы к этому меня не побуждало уважение к его чину, то достаточно было бы одного вашего желания, сэр. — Спасибо, сержант. Мы с вами долго служили вместе и всегда ценили друг друга. Не поймите меня превратно, я прошу для Дэйви Мюра не покровительства, а позволения свободно участвовать в этом поединке. В любви, как на войне, человек должен сам добиваться победы. А вы уверены, что рационы рассчитаны правильно? — Я за это отвечаю, майор, но, как бы то ни было, мы не пропадем с такими охотниками, как Следопыт и Змей. — Это никуда не годится, Дунхем! — резко перебил его Лунди. — Вот что значит родиться и обучаться в Америке! Настоящий солдат полагается только на своего интенданта, и я не желаю, чтобы первыми нарушили такой порядок люди моего полка. — Вам остается только приказать, майор Дункан, и все будет исполнено. Но все же осмелюсь заметить, сэр… — Говорите прямо, сержант, не стесняйтесь, вы говорите с другом. — Я хотел лишь сказать, что даже шотландцы любят оленину и птицу не меньше, чем свинину, когда ее трудно раздобыть. — Весьма вероятно, но вкусы и порядок — вещи разные. Армия должна полагаться только на своих интендантов. Распущенность колониальных солдат постоянно вносит дьявольский беспорядок в королевскую службу, нельзя ей больше потворствовать. — Позвольте, ваша честь, но ведь генерал Бреддок прислушивался к советам полковника Вашингтона25. — Опять этот ваш Вашингтон! Все вы тут, в колониях, держитесь друг за друга, словно заговорщики, связанные клятвой! — Мне кажется, у его величества нет более верных подданных, чем американцы, сэр. — Тут вы, пожалуй, правы, Дунхем. Я, может быть, немного погорячился. Вас, сержант, я, конечно, к колониальным солдатам не причисляю. Хоть вы и родились в Америке, ни один солдат лучше вас не управляется с мушкетом. — А полковник Вашингтон, ваша честь? — Что ж! Полковник Вашингтон тоже подданный короля и тоже может быть полезен. Такие американцы — редкость, и, как мне кажется, к нему можно питать доверие, которого вы требуете. Скажите, а вы не сомневаетесь в знаниях этого Джаспера — Пресная Вода? — Парень доказал их на деле, сэр, он сумеет справиться со всем, что будет ему поручено. — У него французское прозвищ26, ведь он почти все свое детство провел во французских колониях. Нет ли в его жилах французской крови, сержант? — Ни капли, ваша честь. Отец Джаспера — мой старый товарищ, а мать — родом из этой колонии и происходит из очень почтенной и честной семьи. — Как же случилось, что он так долго прожил среди французов, и откуда это прозвище? Мне также передавали, что он говорит по-французски! — Все это легко объяснить, майор Дункан. Мальчика отдали на попечение одного нашего моряка, участника прошлой войны, и он полюбил воду, как утка. Вы знаете, сэр, у нас нет настоящих портов на Онтарио, и Джасперу приходилось много времени проводить на другой стороне озера, где у французов уже пятьдесят лет назад были суда. Там он, разумеется, и выучился их языку, а прозвище дали ему индейцы и канадцы. Они любят называть людей по их склонностям. — Однако французский капитан — плохой учитель для британского матроса. — Прошу прощения, сэр, Джаспер — Пресная Вода воспитывался у настоящего английского моряка, одного из тех, кто плавал под королевским флагом и кого можно назвать знатоком своего дела. Надеюсь, майор Дункан, британский подданный, знающий свое дело, не станет хуже оттого, что он родился в колониях. — Может быть, и не хуже, сержант, может быть, и не хуже, но и не лучше. Когда я поручил ему командование "Резвым", Джаспер держался отлично, никто не мог бы проявить больше преданности и усердия. — И отваги, майор Дункан. Очень жаль, сэр, что у вас зародились сомнения в верности Джаспера. — Долг солдата, Дунхем, в особенности если ему доверили такой отдаленный и важный пост, как этот, — никогда не ослаблять бдительности. У нас два самых коварных противника на свете: индейцы и французы. От нашего внимания ничего не должно ускользнуть, ничего, что может привести к беде. — Надеюсь, ваша честь, вы сочтете Меня достойным доверия и поясните, какие у вас основания подозревать Джаспера, раз уж вы нашли возможным поручить мне командование экспедицией. — Я не сомневаюсь в вас, Дунхем, но не решаюсь сообщить вам то, что мне стало известно, только из нежелания распространять дурную славу о человеке, о котором я был до сих пор хорошего мнения. Вероятно, вы высоко ставите Следопыта, иначе не захотели бы выдать за него свою дочь? — За честность Следопыта я ручаюсь своей жизнью, сэр, — ответил сержант твердо и с достоинством, поразившим его начальника. — Это человек, не способный на предательство. — Да, я полагаю, что вы правы, Дунхем. Но сведения, недавно полученные мною, поколебали мои прежние представления. Я получил анонимное письмо, сержант, в нем мне советуют остерегаться Джаспера Уэстерна, или, как его называют. Пресной Воды, и утверждают, что он продался врагу; там говорится, что вскоре мне будут посланы более подробные и точные сведения. — Письма без подписи вряд ли заслуживают внимания в военное время, сэр. — Так же как и в мирное время. В обычной обстановке никто больше меня не презирает анонимные письма, такие поступки говорят о трусости, низости и подлости и чаще всего служат доказательством вероломства и других пороков. Но во время войны дело обстоит несколько иначе. Помимо того, мне указывают на довольно подозрительные обстоятельства. — Такие, о которых можно сказать подчиненному, сэр? — Разумеется, если ему доверяют так, как я доверяю вам, Дунхем. В письме, например, говорится, что по дороге сюда ирокезы позволили вашей дочери и ее провожатым ускользнуть от них только потому, что они не хотели подорвать мое доверие к Джасперу. Там говорится, что господам из Фронтенака гораздо важнее захватить "Резвый" с сержантом Дунхемом и его отрядом на борту и расстроить наши давнишние намерения, чем взять в плен молодую девушку и снять скальп с ее ДЯДИ. — Я понимаю ваш намек, сэр, но не могу с ним согласиться. Не верить Джасперу — значит сомневаться и в Следопыте; а заподозрить его — все равно что заподозрить вас, сэр. — Может быть, сержант, очень может быть. Но ведь Джаспер — это не Следопыт. Признаюсь, Дунхем, я бы питал к парню больше доверия, если бы он не болтал по-французски. — Поверьте, ваша честь, это и в моих глазах не говорит в его пользу; но мальчику поневоле пришлось выучиться по-французски. Замечу, с вашего позволения, что не надо слишком поспешно осуждать его. Ему не оставалось ничего другого, как говорить по-французски.