— Ты упомянула, что Доггер работал шофером. У твоего отца есть автомобиль? На самом деле, да, у отца был старый «роллс-ройс фантом II», стоявший в каретном сарае. В действительности машина принадлежала Харриет, и с тех пор, как в Букшоу пришло известие о ее смерти, машиной ни разу не пользовались. Более того, хотя отец сам не умел водить, он никому бы не позволил притронуться к «роллс-ройсу». И этот великолепный породистый шедевр автомобилестроения, с длинным черным капотом, высоким никелированным радиатором со статуэткой и переплетающимися буквами «R», был отдан на откуп полевым мышам, давно нашедшим лазейки внутрь салона и обосновавшимся в бардачке из красного дерева. Даже невзирая на обветшалость, его до сих пор иногда называли «тот самый “ройс”», как представители высшего общества часто именуют такие автомобили. «Только деревенщина может называть это “роллс-ройсом”», — заявила Фели, когда я на миг потеряла бдительность в ее присутствии. Когда мне хотелось побыть одной в месте, где можно было рассчитывать, что меня не потревожат, я забиралась в запыленный «роллс-ройс» Харриет и часами сидела в тепле, окруженная истершейся плюшевой обивкой и потрескавшейся кожей. Неожиданный вопрос инспектора заставил меня вернуться мысленно в темный штормовой день минувшей осени, день, когда шел проливной дождь и неистово дул ветер. Из-за риска угодить под падающую ветку гулять в лесу около Букшоу было слишком опасно, так что я выскользнула из дома и пробилась сквозь бурю в каретный сарай, чтобы хорошенько поразмышлять. Внутри стоял «Фантом» и тускло поблескивал в темноте, а снаружи выла буря, и ураган бился в окна, словно племя голодных баньши. Моя рука уже легла на ручку дверцы, и тут я поняла, что в машине кто-то есть. Я чуть не подпрыгнула до потолка. Но потом осознала, что это отец. Он сидел там и плакал, не обращая внимания на бурю. Несколько минут я неподвижно стояла, боясь шелохнуться и едва осмеливаясь вздохнуть. Но когда отец медленно потянулся к ручке, я по-кошачьи упала на четвереньки и закатилась под машину. Уголком глаза я видела, как его идеально отполированные веллингтоны[13] спускаются с подножки, и когда он медленно уходил, я слышала, как у него вырвалось что-то вроде сдавленного всхлипа. Я долго лежала там, глядя на днище «роллс-ройса» Харриет. — Да, — ответила я. — В каретном сарае стоит старый «фантом». — И твой отец не водит? — Нет. — Ясно. Инспектор осторожно отложил ручку и записную книжку, словно они были сделаны из венецианского стекла. — Флавия, — произнес он (и я не могла не заметить, что я больше не «мисс де Люс»), — я должен задать тебе очень важный вопрос. Твой ответ будет иметь решающее значение, ты понимаешь? Я кивнула. — Я знаю, что именно ты сообщила об этом… происшествии. Но кто обнаружил тело? Я лихорадочно думала. Если я скажу правду, повредит ли это отцу? Знает ли уже полиция, что я позвала Доггера на огородную грядку? По всей видимости, нет: инспектор только что узнал имя Доггера, так что разумно предположить, что его еще не успели допросить. Но когда они это сделают, что он скажет? Кого из нас он будет защищать — отца или меня? Существует ли какой-нибудь новый тест, способный показать, была ли жертва еще жива, когда я ее обнаружила? — Это я, — выпалила я. — Я нашла тело. — Я так и думал, — сказал инспектор Хьюитт. Повисло неловкое молчание. Его нарушило появление сержанта Вулмера, сопровождавшего моего отца. — Мы обнаружили его в каретном сарае, сэр, — объявил сержант. — Он прятался в автомобиле. — Кто вы, сэр? — требовательно спросил отец. Он был в ярости, и на мгновение я увидела в нем человека, которым он когда-то был. — Кто вы и что делаете в моем доме? — Я инспектор Хьюитт, сэр, — сказал инспектор, поднимаясь. — Благодарю вас, сержант Вулмер. Сержант отступил на два шага назад, оказавшись в дверном проеме, и затем скрылся из виду. — Что же, — сказал отец, — в чем дело, инспектор Хьюитт? — Происшествие, сэр. В вашем огороде обнаружили тело. — Что вы имеете в виду под «телом»? Труп? Инспектор Хьюитт кивнул. — Да, сэр, — подтвердил он. В этот момент я осознала, что у отца нет синяков, царапин, порезов… никаких повреждений, во всяком случае видимых. Я также заметила, что его лицо начало бледнеть, за исключением краснеющих ушей. И я также обратила внимание, что инспектор тоже все это заметил. Он не сразу ответил на вопрос отца, держа паузу. Отец отвернулся и прошел через длинную арку к бару, проводя пальцами по поверхностям всех предметов мебели, попадавшихся ему на пути. Он смешал себе джин с содовой и опустошил стакан со стремительной легкостью, выдававшей более частую практику в этом деле, чем я могла предположить. — Мы еще не опознали тело, полковник де Люс. Вообще-то, мы надеялись, что вы нам поможете. При этих словах лицо отца побелело еще сильнее, если это было возможно, и уши заалели огнем. — Простите, инспектор, — произнес он едва слышно. — Пожалуйста, не просите меня об этом… Я не в ладах со смертью, видите ли… Не в ладах со смертью? Отец был военным, а военные живут со смертью, живут ради смерти, побеждают смерть. Для профессионального солдата, как ни странно, смерть и есть жизнь. Даже я это знала. Я также знала, поняла мгновенно, что отец только что солгал, и тут что-то внутри меня, какая-то ниточка порвалась. Словно я вдруг стала старше. — Я понимаю, сэр, — сказал инспектор Хьюитт, — но если других способов нет… Отец вынул платок из кармана и промокнул лоб и шею. — Немного в шоке, — заметил он, — все это… Он обвел вокруг себя дрожащей рукой, и в это время инспектор Хьюитт взял записную книжку и начал писать. Отец медленно подошел к окну, притворяясь, что разглядывает окрестности, которые я легко могла представить себе мысленно: искусственное озеро, остров с Причудой, фонтаны, больше не функционирующие, — их закрыли, когда вспыхнула война, и холмы позади. — Вы были дома все утро? — спросил инспектор прямо. — Что? — Отец резко обернулся. — Вы выходили из дома с минувшего вечера? Отец ответил не сразу. — Да, — наконец сказал он, — я выходил утром. В каретный сарай. Я подавила ухмылку. Шерлок Холмс однажды сказал о своем брате Майкрофте, что его так же сложно увидеть за пределами клуба «Диоген», как трамвай в деревне. Как у Майкрофта, у моего отца были свои рельсы, и он двигался по ним. За исключением церкви и периодических стремительных вылазок к поезду, чтобы посетить выставку марок, отец редко, если вообще когда-либо, высовывал нос из дома. — В котором часу это было, полковник? — В четыре. Возможно, чуть раньше. — Вы были в каретном сарае в… — инспектор Хьюитт глянул на наручные часы, — … в течение пяти с половиной часов? С утра и до настоящего времени? — Да, именно так, — сказал отец. Он не привык к тому, чтобы ему задавали вопросы, и, несмотря на то что инспектор этого не заметил, я слышала растущее раздражение в его голосе. — Ясно. Вы часто ходите туда в это время суток? Вопрос инспектора прозвучал небрежно, но я знала, что это не так. — Нет, на самом деле нет, нет, — ответил отец. — К чему вы клоните? Инспектор Хьюитт постучал ручкой по кончику носа, как будто собирался выносить вопрос на рассмотрение в парламент. — Вы кого-нибудь видели? — Нет, — сказал отец, — разумеется, нет. Ни одной живой души. Инспектор Хьюитт оставил нос в покое, чтобы сделать заметку. — Никого? — Нет. Как будто зная все наперед, инспектор издал легкий грустный вздох. С разочарованным видом он сунул записную книжку во внутренний карман. — Один последний вопрос, полковник, если не возражаете, — внезапно сказал он, как будто ему что-то только что пришло в голову. — Что вы делали в каретном сарае? Взгляд отца оторвался от окна, и его челюсти сжались. Потом он повернулся и посмотрел инспектору прямо в глаза. — Я не готов ответить на этот вопрос, инспектор, — сказал он. — Очень хорошо, — произнес инспектор. — Я полагаю… В этот момент миссис Мюллет распахнула дверь своим обширным животом и вкатилась в комнату с нагруженным подносом. — Я принесла вкусное маковое печенье, — сказала она, — печенье и чай и стаканчик молока для мисс Флавии. Маковое печенье и молоко! Я ненавидела маковое печенье миссис Мюллет, как святой Петр ненавидел грех. А может быть, даже сильнее. Мне захотелось забраться с ногами на стол и, потрясая вилкой с наколотой сосиской, словно скипетром, закричать, подражая Лоуренсу Оливье: «Неужели никто не избавит нас от этой беспокойной кухарки?» Но я этого не сделала. Я сохраняла тишину. Сделав легкий реверанс, миссис Мюллет поставила свою ношу перед инспектором Хьюиттом и вдруг заметила отца, стоявшего у окна. — О! Полковник де Люс! Надеялась я, что вы появитесь. Я сказать вам хотела, что избавилась от птицы мертвой, которую нашли на крыльце мы вчера. Миссис Мюллет где-то подцепила идею, что подобные инверсии в предложении не только своеобразны, но даже поэтичны.