– Боже мой! Как же это случилось? – в испуге спросила жена Корне. – С вами-то все в порядке? – Кончай причитать и тащи этот чертов котелок! – Мастер в сердцах стукнул кулаком по столу. Тереза начала раздевать отца, но жена Корне молча отстранила ее и сама принялась за дело. Покончив с одеждой, она обтерла его обрезком шкуры, смоченным в теплой воде. Корне внимательно осмотрел раны, обнаружив еще несколько порезов на спине и плечах, но больше всего его беспокоила правая рука. – Держи вот так, – сказал Корне, подняв руку Горгиаса вверх. Тереза сделала, как он велел, не обращая внимания на кровь, которая испачкала и ее платье. – Беги-ка в крепость, – сказал мастер, обращаясь к сыну, – и позови врача. Скажи, пусть приходит скорее. Парень убежал, а Корне повернулся к Терезе: – Я дам тебе знать, когда нужно будет согнуть ему руку в локте и прижать к груди, понятно? Тереза кивнула, не отрывая взгляда от отца. По щекам ее струились слезы. Мастер завязал жгут над раной, несколько раз обернул его вокруг руки и сильно затянул. Лицо Горгиаса задергалось, будто он начал приходить в сознание, но это оказалась обычная судорога. Правда, кровотечение наконец прекратилось. Тогда Корне подал знак, и Тереза согнула руку так, как он велел. – Ну вот, самое страшное позади. Другие раны менее опасны, хотя посмотрим, что скажет врач. Наверное, его еще и били, но надеюсь, кости целы. Давай-ка его укроем, пусть согреется. В этот момент Горгиас зашелся спазматическим кашлем, который явно причинял ему боль. Приоткрыв глаза, он увидел плачущую Терезу. – Ну, слава Богу, – сказал он слабым, прерывающимся голосом. – С тобой все в порядке, дочка? – Да, отец, – всхлипнула Тереза. – Я хотела попросить помощи у караульных и побежала искать их, но не нашла, а когда вернулась… Тереза не закончила фразу, задыхаясь от рыданий. Горгиас взял ее за руку, притянул к себе и попытался что-то сказать, но снова закашлялся и потерял сознание. – Ему нужно отдохнуть, – сказала жена Корне и мягко отстранила Терезу. – А ты перестань плакать, слезами горю не поможешь. Девушка покорно кивнула. Она подумала, что надо бы сообщить мачехе, но решила пока этого не делать. Лучше до прихода врача прибраться в мастерской, а когда он осмотрит раны и скажет свое мнение, тогда можно будет рассказать о случившемся. Тем временем Корне наливал в лампады масло из глиняной плошки. – Иногда мне хочется намазать его на какую-нибудь черствую корку, – признался он. Наконец последняя лампада была наполнена, и помещение стало похоже на освещенную факелами пещеру. Тереза начала собирать разбросанные между столами и рамами ножи, иглы, деревянные молотки и глиняные горшки. Затем, как обычно, рассортировала инструменты по назначению, тщательно протерла их и разложила по полкам. После этого проверила, чисто ли ее рабочее место, сколько осталось мела и пемзы, и вернулась к отцу. Ей казалось, прошло очень много времени, прежде чем появился Ценон, хирург, – грязный, неопрятный человечек, от которого пахло пóтом и дешевым вином, почему он, наверное, и засыпал на ходу. На плече у него висел большой мешок. Ни с кем не поздоровавшись, он быстро огляделся и прямиком направился к Горгиасу. Подойдя к столу, врач достал из мешка маленькую металлическую пилу, несколько ножей и шкатулку, откуда извлек иглы и моток тонкой бечевки. Все это он разложил на животе у раненого и попросил еще света. Потом поплевал на руки, пытаясь отчистить засохшую на ногтях кровь, и взялся за пилу. Когда врач поднес инструмент к отцовскому локтю, Тереза побледнела, однако, к счастью, он всего лишь собирался разрезать наложенный Корне жгут. Вновь началось кровотечение, но Ценона это нисколько не обеспокоило. – Хорошо сделано, хотя и туговато, – сказал он. – Еще жгуты есть? Корне подал ему длинную кожаную полоску, и врач не глядя взял ее, так как глаза его были прикованы к Горгиасу. Он умело затянул жгут и начал колдовать над раненой рукой с таким бесстрастным видом, словно фаршировал индюка. – Каждый день одно и то же, – произнес он, не поднимая головы. – Вчера на нижней улице старой Берте выпустили кишки, а два дня назад бондаря Зидерика нашли с разбитой башкой возле собственного двора. А все ради чего? У него и красть-то нечего, дети ходят голодные. Похоже, Ценон хорошо знал свое дело. Он накладывал швы с ловкостью умелой мастерицы, но в то же время постоянно плевал на нож, таким образом очищая его. Покончив с рукой, он перешел к другим ранам, на которые наложил темную мазь из большой деревянной чашки. Наконец забинтовал руку льняными тряпицами с какими-то подозрительными пятнами, заверив, что они только-только выстираны. – Ну что ж, – сказал он, вытирая руки об одежду, – все готово. Позаботьтесь о нем, и через пару дней… Тереза, которая во время операции стояла поодаль, теперь подошла к столу. – Он поправится? – Возможно, и да, а возможно, и нет. – И врач громко рассмеялся. Затем порылся в мешке и достал небольшую бутылку с темной жидкостью. Тереза думала, там какое-то лекарство, но Ценон вытащил пробку и сделал большой глоток. – За святого Панкратия! Этот ликер и мертвого поднимет. Хочешь попробовать? – Он поднес сосуд к носу Терезы. Девушка покачала головой, отказываясь. Врач протянул бутылочку Корне, и тот с удовольствием тоже глотнул пару раз. – Ножевые раны как дети: делают их одинаково, а получаются всегда разные. – Ценон снова засмеялся. – Выздоровеет он или умрет, от меня не зависит. Рука зашита хорошо, но рана глубокая, возможно, задеты сухожилия. Сейчас остается только ждать, и если через неделю рука не загноится, вполне вероятно, он выживет. На-ка, держи, – сказал он, доставая из кармана небольшой мешочек. – Насыпай ему на рану порошок четыре раза в день и не промывай ее. Тереза кивнула. – Что касается моего вознаграждения… – врач слегка шлепнул Терезу ниже спины, – не волнуйся, мне заплатит граф Уилфред. – И он в очередной раз расхохотался, собирая инструменты. Тереза покраснела от возмущения. Она терпеть не могла подобные вольности, и если бы Ценон только что не помог отцу, она запустила бы бутылкой с вином в его дурацкую голову. Однако она даже сказать ничего не успела, потому что врач ушел, мурлыча какую-то мелодию. Тем временем жена Корне успела сходить на чердак и вернулась с масляными лепешками. – Одну отдашь отцу, – сказала она с улыбкой. – Благодарю вас. Вчера мы съели только котелок жидкой каши, – пожаловалась девушка. – С каждым днем еды все меньше. Мачеха говорит, нам еще везет, а сама почти не встает с постели от слабости, представляете? – Что делать, дочка. У всех одно и то же, – ответила женщина. – Если бы Уилфред не ценил так высоко книги, мы бы сейчас ногти грызли от голода. Тереза взяла лепешку и осторожно откусила, словно лепешка была живая и девушка боялась причинить ей боль. Затем откусила побольше, упиваясь сладостью меда и ароматом корицы, глубоко вдохнула, чтобы надолго сохранить запах, и облизала губы, боясь потерять хотя бы крошку. Часть лакомства она спрятала в карман для мачехи. На какое-то мгновение она устыдилась, что наслаждается такой вкусной едой, когда отец без сознания лежит рядом, но голод оказался сильнее угрызений совести, и она опять полностью отдалась восхитительному вкусу горячей лепешки. В этот момент Горгиас снова закашлялся. Девушка обернулась и увидела, что отец приходит в себя. Она подбежала к нему со словами, что ему нельзя подниматься, но он ничего не слышал, казался чем-то встревоженным и без конца озирался, будто что-то искал. Корне заметил это и тоже подошел. – Мой мешок? Где мой мешок? – Успокойся, Горгиас, вон он, возле двери, – сказал Корне и махнул туда рукой. Горгиас с трудом слез со стола. Нагнувшись, он застонал и на несколько секунд застыл от боли, но потом все-таки открыл мешок, заглянул внутрь и здоровой рукой стал судорожно ворошить письменные принадлежности. Он не переставая чертыхался, то и дело оглядывался по сторонам и наконец в ярости вывалил содержимое мешка на пол. Перья и палочки для письма, испачканные в разлившихся чернилах, раскатились во все стороны. – Кто его взял? Где он? – кричал Горгиас. – Что ты ищешь? – спросил Корне. Горгиас, с искаженным от злобы лицом, только взглянул на него, но ничего не ответил и принялся опять шарить по полу и выворачивать туда-сюда мешок. Убедившись, что в нем ничего нет, он поднялся, доковылял до ближайшего стула, в изнеможении упал на него, закрыл глаза и начал молиться о спасении своей души. 2 Ближе к полудню голоса молодых работников вернули Горгиаса к жизни. До этого он сидел молча, с поникшей головой и отрешенным взглядом, не слыша ни советов Корне, ни ласковых слов Терезы. Однако постепенно выражение его лица становилось все более осмысленным, и вскоре он поднял глаза в поисках Корне. Мастер был доволен, что тот немного оправился, но стоило Горгиасу спросить, кто на него напал, тут же замкнулся и заявил, что ничего не знает. – Когда мы подоспели, твой обидчик уже убежал, кто бы он ни был. Горгиас тихо выругался и тут же скривился от боли, затем встал и начал бродить по мастерской, как загнанный зверь, пытаясь вспомнить лицо нападавшего, но ничего не получалось – утренняя полутьма и неожиданность атаки обеспечили ему анонимность. Тогда Горгиас решил пойти в скрипторий и там спокойно обдумать случившееся. Вскоре после ухода Горгиаса, при котором работники старались вести себя тихо, мастерская вновь наполнилась привычным шумом. Самым молодым велели засыпать землей следы крови и вымыть стол, а подмастерья, ворча, приводили в порядок все остальное. Тереза коротко помолилась за здравие отца и старательно принялась за работу. Прежде всего она убрала мусор, накопившийся за вчерашний день, затем отобрала наиболее поврежденные остатки кожи и отнесла их в специальную бочку, где они должны гнить, пока бочка не наполнится. К сожалению, это уже произошло, так что пришлось перетаскивать содержимое в большие глиняные кувшины для вымачивания. Из вымоченных, размятых и прокипяченных кожаных обрезков делают клей, которым подмастерья пользуются во время работы. Закончив, она набросила на себя мешок, чтобы уберечься от дождя, и направилась к водоемам, расположенным в убогом внутреннем дворе. Там она остановилась и внимательно все осмотрела. Семь квадратных водоемов располагались вокруг центрального колодца таким образом, чтобы шкуры можно было без труда перекладывать из одного в другой в соответствии с процессом их обработки, который состоял из разрезания, очистки и выскабливания. Девушка окинула взглядом уже обработанные белесые кожи, плававшие в воде как грязные тела. Она терпеть не могла проникавшую повсюду кислую вонь этого места. Однажды, когда вдруг сильно похолодало, она попросила Корне на несколько дней освободить ее от работы, поскольку сырость в сочетании с едкими испарениями были очень вредны для ее легких, но в ответ получила лишь оплеуху и издевательские шуточки. С тех пор она никогда ни о чем не просила. Подоткнув юбку, вздохнув так глубоко, как только могла, и задержав дыхание, она спустилась в водоем и начала передвигать клейкие морщинистые полотнища, пока хватало сил. Вдруг девушка почувствовала, что кто-то подошел сзади. – По-прежнему нос воротишь? Считаешь, он таких запахов недостоин? Ну еще бы, нос мастерицы по пергаментам – это вам не шутка! Тереза обернулась и наткнулась на язвительную ухмылку Корне. Дождь струился по его лицу, беззубые десны влажно поблескивали. От него, как всегда, пахло ладаном, который он использовал, чтобы заглушить собственный запах немытого тела и грязного белья. При других обстоятельствах она бы с удовольствием сказала, что о нем думает, но сейчас прикусила язык и молча склонила голову. После стольких жертв она не имеет права обращать внимание на его издевки. И если он намерен под любым предлогом не допустить ее до испытания, то ему придется сильно потрудиться, чтобы такой предлог найти. – Представляю, – продолжал мастер, – как ты себя чувствуешь: отец ранен… ты напугана и взволнованна, это понятно… Мне кажется, сейчас не самый подходящий момент для столь важного испытания, поэтому, учитывая уважение, которое я питаю к твоему отцу, я готов отложить его на какое-то разумное время. Тереза с облегчением вздохнула. Корне прав: окровавленный отец до сих пор стоит у нее перед глазами, руки дрожат, и хотя она ощущает в себе достаточно сил, перенос испытания был бы очень кстати, ей действительно нужно успокоиться – Конечно, не хотелось бы нарушать наши планы, но я благодарна вам за предложение, несколько спокойных дней мне не помешают, – сказала она. – Несколько дней? Нет, нет, – улыбнулся он, – если мы перенесем испытание, то только на будущий год. Таковы правила, и ты прекрасно это знаешь. Да ты посмотри на себя – на тебе лица нет… На мой взгляд, такое решение – самое правильное. К сожалению, возразить тут нечего. Если кандидат отказывается от испытания, следующего он должен ждать ровно год. Тем не менее она надеялась, что в связи со сложившимися обстоятельствами Корне сделает для нее исключение. – Ну так как? – поторопил мастер. Тереза не знала, что ответить. Ладони у нее вспотели, сердце колотилось. Предложение Корне казалось разумным, но кто знает, что может произойти за эти двенадцать месяцев! В то же время, если она сейчас провалится, вторую попытку ей уже никогда не предоставят. Во всяком случае, пока Корне стоит во главе мастерской, поскольку он наверняка использует ее провал как доказательство своего любимого изречения: женщины и животные нужны только для того, чтобы рожать детей и возить грузы. Время шло, оба молчали. Мастер в нетерпении стал барабанить пальцами по пустому бочонку. Тереза уже собиралась отказаться, но в последний момент все-таки решила доказать Корне, что она искуснее любого из его сыновей. Кроме того, если она действительно хочет стать подмастерьем, то должна уметь преодолевать трудности. Даже по какой-то причине не пройдя испытание сейчас, она через несколько лет попытается сделать это снова. В конце концов, Корне уже в летах и к тому времени может умереть или заболеть, хотя в глубине души она понимала – во главе мастерской в Вюрцбурге будет стоять только он, и никто другой; это так же очевидно, как то, что снег всегда заметает следы. И все-таки она вскинула голову и решительно сказала, что готова к сегодняшнему испытанию и примет любой его результат. Лицо Корне осталось бесстрастным.