— Тогда спаси меня! — взмолилась газелеокая женщина. — Меня преследует заклятый враг. Он всюду меня выслеживает, хочет убить! Я чую, он близко! И поведала такую историю. Вышла она замуж за человека, который ее недолгое время любил, а потом вдруг люто возненавидел — не иначе, в него вселился злой джинн и помрачил ему разум. Дважды муж кидался на нее с ножом, и в первый раз спасло ее только чудо. Пришлось ей бежать из собственного дома — свидетелей ведь не было, никто бы бедной женщине не поверил. Но во второй раз помешанный, отыскав беглянку, попытался зарезать ее уже средь бела дня, на улице. Еле его оттащили. Поскольку кровь не пролилась, никакого наказания безумцу не было, но судья, хвала его справедливости, объявил брак расторгнутым, а женщину свободной. — Но все одно нет мне покоя, — говорила разведенная жена, плача сильным плачем. — Я переезжаю с места на место, таюсь, но одержимый всюду меня находит. Обернусь — вижу в толпе его горящие злобой глаза. Или в окне вдруг мелькнет его перекошенное лицо. И я снова бегу, бегу… Нынче вечером, на закате, около мечети я снова его повстречала. Он сидел среди нищих, переодетый дервишем, щерил зубы. Я бросилась оттуда, сама не знаю куда. К себе возвращаться боюсь. Бреду по пустым улицам, оглядываюсь. Все кажется, что сзади крадется он… Она дернулась, оборотясь назад. От резкого движения никаб приспустился с ее головы, и Бахтияр на миг увидел лицо. Омытое луной, оно было светлей и прекрасней небесного светила. Слушая странный рассказ, купец думал, не помрачил ли шайтан женщине дух, так что ей мерещится небывальщина и заставляет страшиться собственной тени. Но теперь, пораженный такой красотой, не то чтоб поверил плачущей, но сделалось ему все равно, правду она говорит или бредит. Женщина смущенно поправила свой головной убор, а Бахтияр подумал: как бы еще разок, хоть краешком ока, увидеть ее несравненные черты. — Ничего не бойся, — сказал он. — Я отведу тебя в безопасное место. Никакого харама и бесчестья тебе от этого не будет. Человек я семейный, и в моем доме есть женская половина. Скажи только, как тебя зовут? — Вахида, — отвечала женщина. Имя это означает «Единственная». Сколько Бахтияр ее ни успокаивал, по дороге Вахида все оглядывалась. И когда они достигли оживленных кварталов, страх только усилился. — Как выглядит твой враг? — спросил купец. — Я тоже буду начеку. Женщина с содроганием сказала: — У него молодое лицо и седая, как хлопок, борода, а глаза сверкают, словно расплавленное железо. Это глаза не человека, а джинна, поселившегося в человеческом теле! — Забудь о нем, — ласково молвил Бахтияр, стуча в кованые ворота. — Вот мы и пришли. Здесь тебя никто не обидит. И с того дня дом купца будто осветился волшебным сияньем. Когда в небе восходит полная Луна, звезды меркнут. Так же потускнели и жены Бахтияра. Ему стал докучен их вид и скучен их голос. Стоило рядом появиться Вахиде, и хозяин смотрел только на нее, не мог отвести взгляда. За высокими стенами и крепкими засовами Вахида совершенно переменилась. Не вздрагивала от шума, не оглядывалась назад. Нет, она не была скорбна духом. Теперь она часто смеялась, и звук этот был сладостней звона дамаскских колокольчиков. Бывало, что и пела — и тогда в саду примолкали устыженные птицы. Бахтияру пора было отправляться в плаванье, уж и корабль был нагружен, а купец все медлил. Дождавшись, когда закончится Рамадан, в который мужчинам нельзя помышлять о женщинах, Бахтияр сделал то, что давно уж замыслил. — Закон веры дозволяет правоверному иметь четыре жены, а у меня их только три. Не угодно ль тебе, луноликая, быть в моем доме не гостьей, но одной из хозяек? — спросил он и тут же прибавил, потому что был человеком благородным: — Но если я тебе недостаточно приятен, не бойся мне отказать. Я буду рад иметь тебя и гостьей. — Ты мне более чем приятен, — ответила красавица, не чинясь. — Я полюбила тебя всей душой. Смотрю на тебя и думаю: зачем на свете столько мужчин? Мне довольно его одного. От радости у Бахтияра перед глазами будто засветилась радуга. Но прежде чем он успел возблагодарить Всевышнего, Вахида сказала: — Но я стану твоей женой, только если и ты откажешься от всех остальных женщин. Мое имя ведь значит «Единственная». Или я буду единственной твоей супругой, или сегодня же навсегда уйду, чтобы не мучить тебя и себя. Так и вышло, что у Бахтияра вместо трех жен появилась одна. Прежним он объявил талáк, трижды три раза прокричав при свидетелях «Даю тебе развод!». Отринутые женщины покинули дом, жалобно причитая о своей судьбе, но утешаясь тем, что каждая получила щедрое содержание и забрала с собой рожденных ею детей. Молодожены остались в доме вдвоем, и о том, как они зажили, не поведать ни в какой сказке — для того пригодны только стихи. О счастье подобной любви, отгороженной от всего мира, лучше всех написал великий Саади: Мы в весеннем саду поселились отныне, И пусть мир прозябает в кромешной пустыне. Дни влюбленных были прохладны, а ночи жарки. Бахтияр был до того счастлив, что ему жалко было терять время на сон, и он почти не спал. От этого щеки его ввалились, глаза запали, но обитатель райского сада этой перемены не видел, потому что новая хозяйка разбила все зеркала. Их в доме было много, но все треснувшие и закрытые занавесками. Вахида не боялась плохих примет. Ей нравилось смотреться на себя так, чтобы видеть сразу несколько своих лиц, отражающихся в каждом из осколков. Бахтияр же в расколотые зеркала глядеться не хотел, и оттого не мог даже побрить себе голову иль подровнять бороду. Слуг счастливые супруги в дом не пускали, потому что желали видеть только лица друг друга. Однако несколько недель спустя, когда темя Бахтияра заросло нечестивой щетиной, а борода закосматилась, пришлось ему все же выйти в город, к цирюльнику. Там купец впервые за долгое время увидел себя в зеркале — и вздрогнул. Его поразила не худоба собственного лица, а то, что борода стала наполовину седой, хотя Бахтияру еще не было и тридцати! Испугавшись, что покажется жене слишком старым, купец велел цирюльнику окрасить бороду красной хной, и больше думать о том не стал. Но когда он вышел на площадь, к нему приблизился какой-то человек. Лицо его было молодо, но борода белела, словно хлопок, а глаза сверкали наподобие расплавленного железа. — Я долго тебя караулил, Бахтияр. Ждал, когда ты выйдешь из дома и посмотришь на себя в зеркало, — сказал человек. — Если тебе дорога жизнь, выслушай мою повесть. И повел такую речь. «Зовут меня Омар Ибн-Хатиб, я отпрыск почтенного рода — отец мой факих, ученый правовед. К тому же занятию с отрочества готовили и меня. Я читал своды законов, переписывал их для памяти на длинные свитки, выучил наизусть тысячу хадисов. Дух мой был покоен и праведен. И вот родитель приобрел мне хорошее место в суде, подыскал добродетельную невесту, и я зажил собственным домом, вознося хвалы Всевышнему. Но однажды, проходя ночной порой мимо кладбища Аш-Шариф, я повстречал прекрасную девушку, заливающуюся слезами, и с той минуты моя жизнь уже не была прежней…» Тут Бахтияр, вначале слушавший рассказ с враждебностью и недоверием, затрепетал. Омар же продолжил: «Проникшись участием к горю незнакомки, я привел ее к себе домой, дал кров и приют, а дальше случилось то, что не могло не случиться. Она овладела моим сердцем и приручила мой рассудок, как дрессировщик приручает льва. Я стал воском в ее руках. И когда она сказала, что желает быть моей единственной женой…» — Ты развелся с прежней? — пробормотал Бахтияр, бледнея. — Говори скорей, что было потом! «Слушай же. Сначала я был очень счастлив. Я несказанно любил ее, и, готов поклясться, она тоже меня любила. Так я, во всяком случае, думал… У моей любимой жены была только одна странность. Она завесила все зеркала и взяла с меня клятву, что я никогда не буду в них заглядывать — ей-де привиделся сон, что это принесет нам обоим беду. Я послушался, я с радостью исполнял любые ее прихоти. Но в прошлом году произошло землетрясение — то самое, когда развалилась мечеть Абу-Бакра, помнишь? Мой дом, благодарение Аллаху, устоял, но во время тряски прямо к моим ногам со стены упало одно из завешенных зеркал, и я — не намеренно, случайно — увидел в осколке свое отражение. Моя борода была седа, как у шестидесятилетнего старика! И я очнулся! Глаза мои открылись! Я понял, что моя жена — моя погибель». — Из-за поседевшей бороды? — удивился Бахтияр. — Моя борода тоже наполовину побелела. Если такова плата за великое счастье, то пускай. Должно быть, за сорок дней я получил его столько, сколько другие за сорок лет. А дальнейшее я знаю, можешь не рассказывать. Ты сошел с ума и захотел убить Вахиду. Ты и сейчас безумен. Мне тебя жаль. «Это ты безумец! — закричал Омар. — Безумец и невежда! Ты выкрасил бороду хной, но судьбу ты этим не обманешь! Не седины я испугался, нет. Я вспомнил, как в годы учения прочел одну историю в старинной книге. Она называется “Сказания о происках джиннов”. В книге говорится: “Всем известно, что джинны, незримо населяющие землю и небо, столь же разнообразны, как люди. Средь сих волшебных духов, возникающих из чистого, бездымного пламени, тоже встречаются злые и добрые, умные и глупые, благородные и низкие. Иные ученые суфии даже утверждают, что у джинна есть душа, но движения ее причудливы и нашему разуму невнятны. Самыми страшными считаются свирепые джинны-ифриты, способные вырвать у человека сердце своей огненной десницей, но для мужчины еще опасней встреча с гуль, джинном женского пола. Гуль не вырывает своей жертве сердце, а проникает в него, и неизвестно, что хуже: мгновенная смерть от руки ифрита или медленная мука отравленного сердца”. В книге также содержится правдивый рассказ про гуль, которая в давние времена сгубила своей любовью доблестного витязя Шарафа бен-Салаха. Богатырь, поднимавший палицу весом в двести муддов, истаял за семью семь дней. Его черная, как смоль, борода побелела, румяные, как яблоки, щеки сделались цвета пепла, могучие руки высохли ветками, и Шараф бен-Салах умер. Гуль похоронила его и потом бродила около кладбища, пока не нашла новую жертву. Устрашенный, стал я рыться в других книгах, чтобы узнать, можно ли спастись человеку, попавшему в сети к женщине-джинну, и нашел ответ. Надо закалить булатный кинжал на огне смоковницы, читая заветную сунну, и потом поразить дьяволицу в самое сердце недрожащей рукой. Джинны ведь смертны, подобно нам, людям. Все я исполнил как следовало, но в момент удара рука моя дрогнула, потому что я заглянул жене в глаза и потерял половину силы. Гуль убежала от меня… Я знал, что должен отыскать ее и довершить начатое, иначе она будет и дальше изводить людей. Я выследил ее, но опять сплоховал. И теперь все, что я мог, — повсюду следовать за ненасытной тварью, чтобы предостеречь следующего, кого она зачарует. Но отныне я свободен. Я свой долг исполнил. Этот кинжал — твой. Поступай с ним и со своей судьбой, как захочешь». Потрясенный Бахтияр воскликнул: — А почему ты больше не хочешь ее убивать? — Убить гуль может только тот, чьей супругой она является перед Аллахом. Я муж разведенный. Теперь жизнь джинна в твоих руках. С этими словами он положил перед купцом оружие и удалился. Бахтияр же посмотрел на кинжал и горестно зарыдал. Колдовская любовь вышла из его сердца, и оно опустело. Домой он вернулся нескоро, мрачный, и встал перед женой суровый, словно морской утес. — Я знаю, кто ты. Ты — гуль. Ты меня обманывала. Омар Ибн-Хатиб мне все рассказал. Вахида не побледнела, не задрожала. — В чем я тебя обманывала? — сказала она. — Сколько раз ты сам повторял, что я не похожа на обычных смертных женщин. Разве я с этим спорила? Да, я гуль. Я живу любовью. Она так сильна, что испепеляет всякого, кто мне люб. Огонь — он такой. Что ты прячешь за пазухой? Заговоренный кинжал? Вот тебе моя грудь, бей. Только не исподтишка, как Омар, а глядя мне в глаза. И посмотрел Бахтияр в ее огромные черные глаза, и пустое его сердце наполнилось вновь. Словно в пересохший, растрескавшийся от зноя арык хлынула свежая вода. Купец вынул кинжал, швырнул его на пол.