Направляясь ко мне, Эндрю самодовольно ухмыляется, и я опускаю глаза и делаю вид, что поправляю платье. Он кладет руку мне на талию и наклоняется. Еще два года назад мое сердце выскочило бы из груди от этого прикосновения и невероятной близости его губ к моим ушам, но сейчас я думаю только о том, что он… болван. – Не беспокойся, – шепчет Эндрю, – я не сказал. Мои глаза снова прыгают к зеркалу, а он шевелит бровями. Эндрю по-прежнему находит меня забавной. – Я так полагаю, ты ждешь, что я поблагодарю тебя. – Что за сарказм? Тебе же нравилось, когда я состоял при тебе нянькой. Нянькой. Так бы и врезала. Заглядываю в зеркало, проверяю, заметили ли папа с мамой, что мы разговариваем, и вижу, что мама наблюдает за нами с умилением и восторгом. Если двинуть Эндрю коленом в пах, она вряд ли одобрит такое мое поведение. – Я – девочка большая, – говорю едва слышно, глядя в пол, – и ты мне больше не нужен. Он улыбается, сверкая идеальными белоснежными зубами. – Год меня не было, но ты, наверное, совсем выросла. – Наверное. И зовут меня теперь Элль. Эндрю усмехается и убирает наконец руку. – До свидания, Элль. Поворачиваюсь. Проверяю, не задрался ли сарафан на спине слишком высоко. Он у меня красивый – фиолетовый, облегающий, сшитый из материала, в котором чувствуешь себя словно завернутым в мягкие перья. Вот только летнее, открытое платье не воспринимается всерьез. Оно воспринимается как что-то милое и симпатичное и означает веселье, а следовательно, мне опять придется улыбаться в камеру и молчать. Мама по-прежнему за мной наблюдает. Ее светлые волосы зачесаны гладко назад и стянуты в узел на затылке. На ней белая блузка и голубая юбка-карандаш. Говорят, мы с ней похожи, но, за исключением цвета глаз и волос, мы совершенно разные. Она – уравновешенная, настоящая леди, сдержанная и невозмутимая, а я… я – другая. – Ты красивая сегодня, – довольно улыбается мама. – Спасибо, – машинально, едва заметив, отвечаю я. Последние три года мама занимается мной: готовит к взрослой жизни, учит, как реагировать на ту или иную ситуацию, как держаться с разными людьми, репортерами, папиными критиками, нынешними и будущими избирателями. Что бы я сделала или не сделала – все так или иначе отражается на моих родителях. Совершенство. Вот чего мир ожидает от каждого, кто оказывается наверху, и в особенности от наших лидеров. Абсолютно никакого давления. Кстати, о том, что ошибок здесь не дозволяется, – в сумочке у меня бумага, на которой не хватает подписи родителей: разрешение на участие в финале отбора учеников для прохождения стажировки. Успех, по крайней мере по мнению моих родителей в отношении меня, понятие эфемерное. У меня две левых ноги, чувство ритма и координация отсутствуют, а об изяществе и говорить не стоит. Я сообразительная, хорошо учусь в школе, но я не смогу отбарабанить по алфавиту столицы всех государств мира или назвать число «пи» с точностью до шести знаков после запятой. Быть дочерью двух необычных, исключительных людей и не иметь на своем счету сколь-либо заметных успехов в какой-либо области очень непросто. Многие из моих сверстников уже нашли себя и, видя назначенную им судьбой цель, спешат к ней, но мне еще только предстоит определиться с тем, кто я такая и кем мне суждено стать. Но практика должна это изменить – я предчувствую. Делаю глубокий вдох и натягиваю отрепетированную улыбку. Уже собираюсь повернуться и завладеть их вниманием, но тут мама говорит: – Элль, подойди и сядь. Нам нужно поговорить. В моем плане ничего такого не предусмотрено, и тем не менее я сажусь за столик – в кругу семьи мне уютно и покойно. Папа в строгой белой рубашке с развязанным галстуком. Официальную одежду он терпеть не может. В джинсах и футболке ему куда удобнее, но граждане не в восторге от политиков, одетых по-простому. Папа говорит, что когда работал врачом, пациенты тоже не приветствовали свободный стиль у медиков. Что мне в нем нравится, так это то, как он смотрит на маму: словно стопроцентно влюбленный щенок, каким он был, когда они познакомились в колледже. – Все в порядке? – спрашиваю я. До начала пресс-конференции остается минут десять. Не самое подходящее время для задушевных бесед. Папа и мама обмениваются теми особенными взглядами, которые заменяют часы разговоров. Я бы тоже хотела чего-то подобного, но избытком наивности не страдаю и прекрасно понимаю, что такого рода связь случается крайне редко. – Элль. – Мама пододвигается ближе и кладет обе руки на стол. – Генри звонил сегодня твоему отцу. Я вскидываю голову. Генри и папа не разговаривали два года. Может, холодная война сменилась наконец оттепелью? – Это хорошо. – Да, – не совсем уверенно отвечает мама, – это хорошо. – Вы пригласили его побыть у нас? Знаю, он предпочитает оставаться у бабушки, но, может быть, если вы попросите, провести какое-то время с нами, Генри приедет домой. По папиному лицу пробегает тень грусти. – Я просил. В животе у меня начинает вдруг перекатываться свинцовый шар. Мне так недостает Генри, да и папа с мамой тоже по нему скучают. После смерти родителей, оставшись один, он жил какое-то время с нами, и мы были с ним как брат с сестрой. Но два года назад папа и Генри ужасно поругались, и Генри ушел. Его комната осталась такой, какой была при нем, словно он просто вышел. Каждые две недели мы вытираем там пыль и пылесосим. Будто в обитаемом склепе. Мама касается моей руки ухоженными пальцами с безупречным маникюром. Взгляд пробегает по моим ногтям, далеким после посещения аттракционов от идеального состояния. К счастью, она понимает, что мне нужна мать, а не советник по имиджу, и милосердно воздерживается от замечания. – Он позвонил сам, и это уже позитивный знак. Надеюсь, что так, потому что я уже устала разрываться между двумя берегами в большом океане. Мы с Генри разговариваем. Я разговариваю с папой и мамой. И только они трое не разговаривают друг с другом. – Почему он звонил? – Генри беспокоится за тебя, – отвечает папа. – Считает, что ты несчастна. Отодвигаюсь от мамы. Генри – предатель. – Я не несчастна. – Да, вид у тебя счастливый, – с легкой иронией замечает папа. Несколько недель назад я позвонила Генри после особенно неприятной благотворительной встречи, а потом, по причине усталости, может быть, и поплакалась кузену. Если бы я знала, что результатом минутной слабости станет вот этот разговор, никогда бы ему не звонила. – Почему ты не сказала, что подала заявление на участие в Программе Моргана? – спрашивает папа. Опускаю голову. Генри уже мертвец. Я сама его убью. О стажировке за пределами школы знал только он один. И он настучал на меня моим родителям. – Это вам Генри сказал? – Нет. Несколько месяцев назад, когда ты начала готовить заявление, нам позвонили из школы. Сижу с открытым ртом. – Так вы знали? – Да. И мне сообщали из школы о каждом твоем шаге. Если бы можно было спрятаться в кусочке сахара, я бы так и сделала. – Почему вы мне не сказали, что знаете? – А почему ты не сказала нам? – парирует мама. Возразить нечего. – Я не знала, доберусь я до финала или нет. – Чего я не хотела на самом деле, так это того, чтобы они узнали об очередной моей неудаче, если такое случится. – Ты хотя бы представляешь, куда собираешься? – спрашивает мама. – Во время этой стажировки мы будем учиться компьютерному программированию. Она начнется в колледже и продолжится четыре года. Я – финалистка, и это значит, что в последний год мне нужно будет создать какое-то приложение. В программу одного из факультативных курсов в мой последний школьный год будет входить независимое создание такого приложения. Ожидается, что я начну работу уже летом. Я умолчала об этом, поскольку не была уверена, что мне удастся совместить разработку приложения с участием в кампании отца. Мама поджимает губы. Что бы это могло значить? – Компьютерное программирование? И когда только ты успела этим заинтересоваться? Пожимаю плечами. Перейдя в старшую школу, я попала в класс, где каждую четверть предлагалось попробовать себя в новой профессии. Одним из предложений было программирование. Мне понравилось. А еще мне понравился театральный клуб и многое-многое другое, так что поначалу я и не задумывалась о чем-то конкретном, но… – Всерьез я обратила внимание на программирование, когда в утренних школьных новостях увидела объявление о стажировке. Меня как будто встряхнуло, и я сказала себе: а почему бы нет? – А почему бы нет, – повторяет мама медленно, будто слышит эти слова впервые. – А почему бы и нет, – снова говорю и мысленно добавляю: «Почему не я?» – Элль. – Мама трогает горло, ищет золотой медальон с фотографиями – моей и Генри. – Ты обещала помочь отцу с кампанией. Фактически мы платим тебе за помощь. Этим летом у тебя напряженный график публичных мероприятий. А потом еще благотворительные встречи и… Отодвигаюсь еще дальше: – Я могу это все успеть. – Ты действительно полагаешь, что сумеешь завершить работу над приложением и у тебя еще останется время? – спрашивает папа. – Да. Он качает головой, как будто я объявила о намерении в одиночку совершить полет на Луну.