Еще два пинка. И еще один на дорожку. – Никакой вредной еды, детка. Ты знаешь правила. Мне хорошо давалась практическая сторона воспитания. Я держал дочь на питательной, хорошо сбалансированной диете, следил, чтобы она много спала и развивала интеллектуальные способности. А вот в личных вопросах я был бестолковым. Луна замахала крошечными ручками, будто кричала, пытаясь выразить свою мысль, и до меня вдруг дошло, что она никогда раньше не пыталась так со мной общаться. Активно. Трепет иглой пронзил нутро. Возможно, со стороны это не было похоже на прорыв, но по ощущениям было важным достижением. Я неосознанно забарабанил пальцами по рулю, пытаясь подавить волнение. Улыбка, которую я старался сдержать, норовила прорваться. – Ты голодна или просто хочешь чего-то сладкого? – спросил я, неотрывно глядя в зеркало заднего вида. Девочка фыркнула и махнула рукой, глядя на меня, как на идиота. – Значит, сладкого. Если бы ты была голодна, то пиналась бы, пока не сломала мне спину. Ее улыбка была едва заметна, но все же расцвела на ее губах. Она дарила упоительное чувство. Я хотел написать ей что-то. Что-то стоящее. Что-то, чем Соня бы гордилась. Луна, Луна, Луна. Мой запутанный лабиринт. Покажи мне, где твое начало и конец. Укажи путь к выходу. К твоей чистой маленькой душе. – Хочу кое-что предложить, если позволишь, – я хмыкнул и потер лицо ладонью, пытаясь скрыть улыбку. Луна, улыбаясь, замотала головой. На этот раз я не сдержался. Рассмеялся. У моей дочери, черт побери, было чувство юмора, и это круто. – Маленькая засранка. – Это была фигура речи. Я не спрашивал разрешения. – Рядом с нашим домом есть киоск с чуррос[25]. Еще там продают крендели с корицей. Ты ведь ни разу не пробовала чуррос? Она вновь помотала головой. – Что ж, надо это исправить, пока органы опеки не забрали тебя у меня за то, что лишил тебя всех удовольствий на свете. Но если сегодня поешь чуррос, то больше никакой вредной еды до конца следующей недели. В том числе в воскресенье с Эди, а я даже не знаю, что она для нас спланировала. Ее глаза. Черт возьми, ее глаза. Они были так похожи на мои и заискрились, как светлячки в ночи. Они выглядели, как глаза любого четырехлетнего ребенка. Были полны надежды. Луна принялась бить по спинке кресла уверенными, быстрыми, нетерпеливыми пинками. – Это реакция на чуррос или Эди? Пинок. – Ударь один раз, если из-за чуррос, и два, если из-за Эди. Пинок, пинок. Я откинулся на спинку кресла, водя руками по рулю и впервые за долгие годы ощущая спокойствие. – Да, она заедет в воскресенье, чтобы провести с нами время. Эй, а почему она называет тебя Микроб? Я знал ответ, но хотел попробовать разговорить ее. Вид у Луны был растерянный. Я уже давно не задавал ей вопросов, в ответ на которые ей пришлось бы говорить. Мама утверждала, что я гублю ее чрезмерной добротой, позволяя не разговаривать. Обычно я отвечал, что окружающие и так часто спрашивают ее о всякой ерунде и дразнят, незачем и мне ее мучить. Я видел: она пытается решить, как поступить. Она старалась понять, как со мной общаться. Обычно дочь игнорировала меня и шла дальше. И сейчас она впервые хотела рассказать мне. Позади кто-то просигналил. Я был настолько поглощен моментом, что пропустил зеленый свет светофора. Мне было насрать. Машина ринулась вперед и обогнала нас, как раз когда Луна раскрыла ладошки и замахала ими по кругу. – Ты… танцевала? Она замотала головой с недовольным видом. Затем поднесла руки к лицу и издала противный звук. – Ты грязная? – допытывался я, делая вид, будто Эди не рассказала мне обо всем тем вечером, когда сидела с ней. Говори, Луна. Говори. Согласен на что угодно, не только на слова. Не только на жесты. Что. Угодно. Может быть, тогда нам не будет так чертовски одиноко в огромном пентхаусе. – Ты была грязная, когда вы познакомились? Твои руки были чем-то испачканы? Она помогла тебе их вымыть? Девочка яростно замотала головой и нахмурила брови. Указала на свою раскрытую ладошку и зажала нос, будто кругом плохо пахло. Ее широко распахнутые глаза умоляли меня понять ее. Скажи. – Она плохо пахнет? Ты пахнешь? У тебя что-то было на ладони? Она дала тебе что-то плохо пахнущее? И тут настал худший момент этой недели: Луна поставила крест на нашем разговоре. Ее плечи поникли, она вздохнула и стала смотреть в окно, скрестив ру-ки на груди. Она снова не обращала на меня внимания. Всю оставшуюся часть поездки мы не общались, пока не приехали домой и я не спросил, хочет ли она чуррос. Луна проигнорировала меня в сотый раз за день, как, впрочем, поступала постоянно. Ничего не изменилось. Я с нетерпением ждал, когда же наступит воскресенье. * * * Эди Ван Дер Зи была, пожалуй, самым белокожим человеком из всех, кого я знал. Факт. Я размышлял об этом, пока она сидела рядом и ворковала над псом, лижущим свои яйца. Мы устроили пикник в парке Анахайма, где был меньше всего риск встретить знакомых. Здесь же располагался Диснейленд, в который мы сводили Луну. Она надела уши Минни Маус, которые были ей слишком велики, и ела сэндвич, который Эди сделала перед выходом из дома. Арахисовая паста, желе, а между ними кусок сыра чеддер. – Тебе приятно смотреть на это за обедом? – проворчал я, сидя с краю столика для пикника и не притронувшись к еде. Я был не особо голоден, и не только потому, что мисс Ван Дер Зи соорудила самый отвратительный сэндвич из всех известных человечеству. Но еще и потому, что я вел себя как ревнивый говнюк, ведь Эди удавалось вызывать у моей дочери такие реакции и выражения лица, о существовании которых я даже не подозревал. Девчонки сидели так близко, что едва не соприкасались лбами, и не обращали на меня внимания. Эди рассказывала Луне о том, что хлебные корочки – до неприличия недооцененный продукт и что ей нравилось поджаривать их в тостере и есть, как соломку. – Трент, ты ешь корочки? – спросила Эди, подняв голову. Я почесал покрытый щетиной подбородок, стараясь избежать сексуального подтекста в присутствии дочери. Все время, что мы провели в Диснейленде, Эди вела себя как идеальная няня. Она вообще не обращала на меня внимания, все время держала Луну за руку и даже глазом не моргнула, когда две молодые мамаши заигрывали со мной, пока я покупал нам суши. – Я не ем хлеб. – Почему? – Не люблю. – Кто же не любит хлеб? – Тот, кому нравится иметь шесть кубиков на прессе, – я говорил, как настоящий самовлюбленный ублюдок. Луна перевела на Эди испуганный взгляд, и девушка опустила руку на плечо моей дочери. – Все хорошо, Луна. Нам не нужен пресс. Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в веселой компании арахисовой пасты, желе и сыра чеддер. Одно дело вести себя как придурок с Эди – с посторонним человеком, но я не мог поступать так с Луной. Я наклонился и похлопал по ушам Минни Маус. – Эй, не желаешь ли угостить своего старика? – в моем тоне слышалось извинение. Дочь протянула мне сэндвич, и, откусив кусочек, я увидел, как на ее лице расплылась улыбка. Черт возьми, оно того стоило. Когда мы приехали домой, на часах было уже шесть вечера. К тому времени, как Луна искупалась, поела и я прочел ей сказку, а Эди воспользовалась возможностью осторожно шмыгнуть в одну из ванных комнат и принять душ, был уже девятый час. А потом остались мы одни. Эди, я и наши дурные мысли. Я решил, что было бы жутковато заходить в ванную, пока она принимала душ, особенно учитывая то обстоятельство, что мои преследовательские замашки в отношении нее и так уже были на грани судебного запрета. Скрепя сердце, я стал ждать ее на диване, фоном смотря какой-то боевик и размышляя, что за хренотень я творил. Я знал, что она все равно преследовала меня. Но, черт побери, не мог остановиться. Испытывал ли я к ней чувства? Вряд ли. Но мне нравилось, когда она была рядом. Нравилось, что она вызывала у моей дочери улыбку. Нравилось чувствовать ее горяченькую попку и подтянутое тело серфингистки. Нравилось, что она отвечала на мои прикосновения, как обычно отвечают на первый поцелуй. С неконтролируемой неопытностью. Она была словно глина. Я мог делать с ней все, что хотел. А я хотел все. Все до последней самой грязной фантазии, прятавшейся в моем скрытном сознании. Словно подтверждая мои мысли, Эди босиком зашла в гостиную. Ее длинные светлые волосы все еще были мокрыми и спутанными. Она вновь надела одежду, в которой ездила в Диснейленд: шорты бирюзового оттенка и майку цветами радуги от Rip Curl. Она выглядела как подарок, который так и ждал, когда его откроют. И я простил себя за то, что не стал предъявлять ей претензии за украденный телефон, и попытался напомнить себе, что это не имело значения. Единственный компромат на Джордана хранился у меня на флешке, а ей никогда до нее не добраться. Сейчас она лежала у меня в сейфе, подальше от ее цепких пальцев. Эди могла добраться только до бесполезных вещей, и мы с ней просто приятно проводили время, так что ничего страшного. Мы оба честно признались в своих намерениях. Нельзя сказать, что она предавала меня.