– Опять генератор, – заметил Адам. – Да, да, именно. Я открыл капот и увидел, что ремень просто висит, весь изорванный. Нужно было достать другой, и мы чуть не рехнулись, пока нашли его в продаже – такое ощущение, что за ремнями конкретного размера вчера буквально охотились. Разумеется, надеть его было уже нетрудно. Ганси выговорил это небрежно, как будто ему ничего не стоило взять и поменять ремень генератора. Но некоторое время назад, совсем недавно, Ричард Ганси Третий обладал лишь одним навыком по части машин – вызвать механика. Адам сказал: – А ты молодец, что сообразил. – Да ерунда, – ответил Ганси, но было видно, что он гордится собой. Адам чувствовал себя так, словно помог птенцу выбраться из яйца. «Слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, что́ я могу сделать, чтобы этого не произошло опять…» Ронан сказал: – Давай-давай. После выпуска можешь стать автомехаником. Об этом обязательно напишут в школьном ежегоднике. – Ха… – начал Ганси и тут же развернулся, чтобы посмотреть на нового латиниста, который вошел в класс. На него смотрели все. В бардачке Адам держал вырезанную из журнала фотографию – для вдохновения. На ней была изящная серая машина, выпущенная счастливыми немцами. Прислонившись к дверце и подняв воротник от ветра, стоял молодой человек в длинном черном шерстяном пиджаке, самоуверенный и самодовольный, как всемогущий ребенок – сплошь густые темные волосы и белые зубы. Руки у него были сложены на груди, как у боксера. Вот так и выглядел их новый учитель латинского языка. Адам впечатлился. В плохом смысле. Новый учитель сбросил темный пиджак, разглядывая творчество Ронана на доске. Затем повернулся к сидевшим ученикам с точно таким же уверенным видом, как у парня на той фотографии. – Посмотрите на себя, – произнес он. Его взгляд задержался на Ганси, Адаме и Ронане. – Американская молодежь. Пока не могу понять, вы – лучшее или худшее из того, что я видел здесь. Это чья работа? Все знали, но никто не наябедничал. Учитель сцепил руки за спиной и посмотрел повнимательнее. – Словарный запас впечатляющий, – заметил он и постучал костяшкой пальца по некоторым словам. Он вообще был очень подвижен. – Но что тут творится с грамматикой? А здесь? Здесь нужно сослагательное наклонение. «Боюсь, они могут этому поверить» – а здесь должен быть вокатив. Я-то понимаю, что тут сказано, потому что знаю эту шутку, но любой носитель языка посмотрит на вас как на идиотов. Это непригодная к употреблению латынь. Адаму не нужно было поворачиваться, чтобы почувствовать, что Ронан кипит. Новый латинист повернулся – быстрый, ловкий, внимательный. – Но это и неплохо, иначе мне нечего было бы здесь делать. Так, недомерки. Джентльмены. В этом году я веду у вас латынь. В общем, я интересуюсь языками не из любви к языкам как таковым. Меня интересует исключительно их применение. И я не вполне учитель латинского. Вообще-то я историк. Иными словами, латынь интересует меня лишь как средство… рыться в заметках мертвецов. Есть вопросы? Ученики подозрительно смотрели на него. Это был первый урок первого учебного дня, и ничто не могло сделать занятие по латыни чуть менее насыщенным латынью. Яростная энергия нового учителя бессмысленно тонула в замшелых камнях. Адам поднял руку. Учитель указал на него. – Miserere nobis, – сказал Адам. – Timeo nos horrendi esse. Сэр. «Сжальтесь над нами… боюсь, мы ужасны». Улыбка учителя расширилась при слове «сэр». Но он наверняка знал, что ученики были обязаны обращаться к учителям «сэр» или «мэм» в знак уважения. – Nihil timeo, – ответил он. – Solvitur ambulando. Нюансы первой фразы – «я ничего не боюсь!» – ускользнули от большинства, а вторая – устойчивое выражение, говорящее о пользе упражнений, – пролетела мимо. Ронан лениво улыбнулся. Не поднимая руки, он произнес: – Хэх. Noli prohicere maccaritas ad porcos. «Не мечите жемчуг перед свиньями». Он не прибавил «сэр». – Так вы свиньи? – поинтересовался учитель. – Или люди? Адаму не хотелось наблюдать, как кто-либо из них – Ронан или новый латинист – дойдет до ручки. Он быстро вмешался: – Quod nomen est tibi, сэр? – Меня зовут, – сказал мужчина, углом губки стирая бо́льшую часть неудачной грамматики Ронана и на освободившемся месте выводя аккуратные буквы, – меня зовут Колин Гринмантл. 10 – Мы живем среди провинциалов! Колин Гринмантл высунулся из окна. Снизу на него посмотрело стадо коров. – Пайпер, погляди на этих коров. Эта так и уставилась на меня. Она как будто говорит: «Да, Колин, ты теперь действительно живешь в деревне». Пайпер отозвалась: – Я в ванной. Впрочем, ее голос доносился из кухни. Его жена (впрочем, Гринмантлу не нравилось использовать слово «жена», поскольку оно наводило на мысль, что он разменял четвертый десяток… допустим, и правда разменял, но все-таки не хотел, чтобы ему об этом напоминали; и в любом случае выглядел он очень моложаво – кассирша в магазине заигрывала с ним не далее чем вчера вечером, и пусть даже причиной, возможно, было то, что он ошеломляюще разоделся для выхода за печеньем, Гринмантл, тем не менее, полагал, что дело в его аквамариновых глазах, в которых она буквально купалась) – так вот, жена восприняла переезд в Генриетту лучше, чем он ожидал. До сих пор единственным актом неповиновения со стороны Пайпер было разбить взятую напрокат машину – она гневно въехала на ней в указатель торгового центра, чтобы продемонстрировать, насколько она не приспособлена для жизни в таком месте, где невозможно ходить по магазинам пешком. Возможно, Пайпер сделала это не намеренно, но она вообще мало что делала случайно. – Просто чудовища, – добавил Гринмантл, хотя думал сейчас в основном не о коровах, а о новых учениках. – Живут подачками, но сожрут тебя в момент, если у них будет соответствующее настроение. Они только что въехали в свое «историческое» съемное жилище на скотной ферме. Гринмантл, который много занимался историей, сомневался в претензиях данной фермы на «историчность», но выглядела она довольно мило. Ему нравилась идея сельского хозяйства; в базовом лингвистическом смысле он сам был теперь фермером. – Они придут за твоей кровью в пятницу, – крикнула Пайпер. Коровы любопытно замычали. Гринмантл ради эксперимента показал им неприличный жест. Их выражение не изменилось. – Они уже здесь. – Не коровы. Я оформляю еще одну страховку для тебя, и им нужна твоя кровь. В пятницу. Будь дома. Гринмантл втянул голову обратно в окно и зашагал на кухню. Пайпер стояла за столом в розовом лифчике и трусах и резала манго. Светлые волосы занавеской свешивались вокруг лица. Она даже не взглянула на мужа. – В пятницу у меня уроки, – сказал он. – Подумай о детях. И вообще, сколько страховок нам нужно? – Я привыкла к определенному уровню жизни и не желаю от него отказываться, если посреди ночи с тобой случится что-нибудь ужасное. Она ткнула в сторону Гринмантла ножом, когда тот стянул ломтик манго. Он избежал раны только благодаря собственному проворству, а вовсе не из-за того, что Пайпер плохо целилась. – Приезжай сразу после уроков. Не шляйся нигде, как ты это обычно делаешь. – Я не шляюсь, – возразил Гринмантл. – Я как раз действую очень целенаправленно. – Да, да, мстишь, доказываешь, что ты мужик, и все такое. – Можешь присоединиться, если хочешь. Ты гораздо лучше ориентируешься на местности. Пайпер не сумела скрыть, что обращение к самолюбию ей польстило. – До воскресенья – не могу. В среду у меня брови. Линия бикини в четверг. В субботу лучше не приезжай. Шляйся в субботу. Здесь будет ритуал очищения. Гринмантл стянул еще кусочек манго, и нож на сей раз мелькнул ближе. – Это что такое? – Я видела объявление. Обещают избавить дом от негативной энергии. А тут ее полно. – Это всего лишь твое присутствие. Она бросила нож в раковину, где ему предстояло оставаться до самой смерти. Пайпер не любила заниматься хозяйством. Набор умений у нее был весьма ограниченный. Она зашагала по коридору, намереваясь принять ванну, вздремнуть или развязать войну.