Уже светало, когда Джек сунул его обратно в коробку, а коробку – обратно в шкаф. В то утро он позвонил начальнику отдела Брюкнеру и попросил перенести его уроки. У него грипп. Брюкнер согласился – куда менее вежливо, чем это принято обычно. В последний год Джек Торранс был в высшей степени подвержен гриппу. Венди сделала ему яичницу и кофе. Они ели в молчании. Оно нарушалось лишь шумом на заднем дворе, где Дэнни здоровой рукой радостно гонял грузовики через кучу песка. Венди взялась мыть посуду. Не оборачиваясь, она сказала: – Джек. Я тут думала... – Правда? – Дрожащими руками он зажег сигарету. Странно, но в это утро никакого похмелья не было. Только дрожь. Он моргнул. В наступившей на краткий миг тьме на ветровое стекло налетел велосипед, стекло покрылось трещинками. Шины взвизгнули. Запрыгал фонарь. – Я хотела поговорить с тобой о том... о том, как нам с Дэнни будет лучше. Может быть, и тебе тоже. Не знаю. Наверное, надо было поговорить об этом раньше. – Сделаешь для меня кое-что? – спросил он, глядя на дрожащий кончик сигареты. – Одно одолжение? – Какое? – голос Венди был безрадостным, бесцветным. Он посмотрел ей в спину. – Давай поговорим об этом ровно через неделю. Если у тебя еще будет желание. Теперь она повернулась к нему, руки были в кружеве мыльной пены, хорошенькое личико – бледным и лишенным иллюзий. – Джек, твои обещания ничего не стоят. Ты просто-напросто продолжаешь свое... Она замолчала, завороженно глядя ему в глаза, внезапно потеряв уверенность. – Через неделю, – сказал он. – Его голос лишился своей силы и упал до шепота. – Пожалуйста. Я ничего не обещаю. Если у тебя тогда еще будет желание поговорить, мы поговорим. Обо всем, о чем захочешь. Они долго смотрели друг другу в глаза через залитую солнцем кухню. Когда она, не сказав больше ни слова, вернулась к посуде, Джека затрясло. Господи, как ему надо было выпить. Один только маленький глоточек, просто, чтобы все стало на свои места... – Дэнни сказал, ему приснилось, что ты попал в аварию, – отрывисто сообщила она. – Иногда ему снятся забавные сны. Это он сказал сегодня утром, когда я его одевала. А, Джек? Ты попал в аварию? – Нет. К полудню страстное желание выпить перешло в легкую лихорадку. Он поехал к Элу домой. – Сухой? – спросил Эл прежде, чем впустить его. Выглядел Эл ужасно. – Суше некуда. Ты похож на Лона Чейни в «Призраке оперы». – Ну, давай, заходи. Весь день они на пару играли в вист. И не пили. Прошла неделя. Разговаривали они с Венди не слишком-то много. Но Джек знал, что она недоверчиво наблюдает за ним. Он глотал кофе без сахара и нескончаемое количество кока-колы. Однажды вечером он выпил целую упаковку – шесть банок – а потом помчался в ванную и все выблевал. Уровень спиртного в стоявших в домашнем баре бутылках не снижался. После уроков он отправлялся домой к Элу Шокли – такой ненависти, как к Элу Шокли, Венди в жизни ни к кому не испытывала! – а когда возвращался домой, она готова была поклясться, что от Джека пахнет шотландским или джином, но он разговаривал с ней до ужина внятно, пил кофе, после ужина играл с Дэнни, делясь с ним кока-колой, читал ему сказки на ночь, потом садился проверять сочинения, поглощая при этом черный кофе чашка за чашкой, и Венди пришлось признаться самой себе, что она была неправа. Недели шли. Невысказанные слова перестали вертеться на кончиках языков. Джек чувствовал, как они отступают, но знал, что насовсем они не отступят никогда. Дела пошли получше. Потом Джордж Хэтфилд. Джек снова вышел из себя, но на сей раз был трезвым, как стеклышко. – Сэр, ваш абонент по-прежнему не... – Алло? – запыхавшейся голос Эла. – Прошу, – строго сказала оператор. – Эл, это Джек Торранс. – Джекки! – Неподдельная радость. – Как дела? – Неплохо. Я звоню просто сказать спасибо. Меня взяли на эту работу, лучше и быть не может. Если, запертый снегом на всю зиму, я не сумею закончить пьесу, значит, мне ее не закончить никогда. – Закончишь. – Как ты? – Сухой, – ответил Эл. – Ты? – Как осенний лист. – Сильно тянет? – Каждый божий день. Эл рассмеялся. – Это нам знакомо. Не понимаю, как ты не взялся за старое после этого Хэтфилда, Джек. Это было выше моего понимания. – Что поделаешь, сам себе подгадил. – А, черт. К весне я соберу Совет. Эффинджер уже говорит, что, может, они слишком поторопились. А если из пьесы что-нибудь получится... – Да. Слушай-ка, Эл, у меня там в машине мальчуган. Похоже, он забеспокоился. – Конечно. Понял. Хорошей зимы, Джек. Рад был помочь. – Еще раз спасибо, Эл. – Он повесил трубку, закрыл глаза, стоя в душной кабине, и опять увидел, как машина сминает велосипед, как подпрыгивает и ныряет фонарик. В газете на следующий день появилась заметочка – пустяковая, просто заполнившая пустое место, – но владельца велосипеда не назвали. Почему он валялся там ночью, навсегда останется для них тайной и, возможно, так и должно быть. Он вернулся к машине и сунул Дэнни слегка подтаявшую «Бэби Рут». – Пап. – Что, док? Дэнни помедлил, глядя в отсутствующее лицо отца. – Когда я ждал, как ты вернешься из отеля, мне приснился плохой сон. Помнишь? Когда я заснул? – Угу. Но толку не было. Папа думал о чем-то другом, не о Дэнни. Он снова думал про Плохой Поступок. (мне приснилось, что ты сделал мне больно, папа) – Что же тебе приснилось, док? – Ничего, – сказал Дэнни, когда они выезжали со стоянки. Он сунул карты обратно в бардачок. – Точно? – Ага. Джек слегка обеспокоенно взглянул на сына и вернулся мыслями к пьесе. 6. НОЧНЫЕ МЫСЛИ Кончив заниматься любовью, ее мужчина уснул рядом с ней. ЕЕ МУЖЧИНА. Она чуть улыбнулась в темноте. Его семя теплой медленной струйкой еще стекало меж ее слегка разведенных бедер. Улыбка вышла и полной жалости, и довольной одновременно, потому, что понятие «ее мужчина» включало в себя сотню различных чувств. Каждое из них, рассмотренное отдельно, вызывало недоумение. Вместе, в плывущей ко сну темноте, они напоминали далекий блюз, звучащий почти в пустынном ночном клубе – грустный, но приятный. "Я люблю тебя, милый, ты знаешь, да что толку, не легче ничуть: взять в любовницы – ты не желаешь, в собачонки сама не хочу".