Он любил мать, но он был папин мальчик. Да разве она сама не чувствовала раз за разом, как сын без слов противится самой мысли о разводе? Она думала об этом в кухне, поворачивая мысль в голове так же, как поворачивала картошку для ужина, подставляя под лезвие овощечистки. А, обернувшись, видела, что сидящий по-турецки на кухонном стуле Дэнни смотрит на нее одновременно испуганными и обвиняющими глазами. Когда они гуляли в парке, он вдруг хватал ее за обе руки и говорил – почти требовал – «Ты меня любишь? Ты папу любишь?» И, смутившись, Венди кивала или говорила: «Конечно, милый». Он несся к утиному пруду так, что перепуганные утки в панике перед маленьким зарядом его свирепости, хлопая крыльями, с кряканьем перелетали на другой берег. Венди, недоумевая, пристально глядела ему вслед. Бывали даже времена, когда казалось, что решимость Венди хотя бы обсудить с Джеком положение дел рассеялась не из-за ее слабости, а по воле сына. Я НЕ ВЕРЮ В ТАКИЕ ВЕЩИ. Но во сне она верила в них. Во сне, пока семя ее мужа высыхало на бедрах, Венди чувствовала, что все они сплачиваются все крепче, и, если это их триединство будет разрушено, то не изнутри, а извне. Верила она по большей части в то, что концентрировалось вокруг ее любви к Джеку. Она никогда не переставала любить его, может быть, за исключением того мрачного периода, который последовал сразу за «несчастным случаем» с Дэнни. И сына она любила. Сильней всего она любила обоих вместе – гуляли они, ехали или просто застывали, усевшись играть в «старую деву», настороженно склонив головы – большую Джека и маленькую Дэнни – к веерам карт, делясь кока-колой, разглядывая комиксы. Венди очень нравилось, что они у нее есть, и она надеялась, что Господь милостив и та работа смотрителя отеля, которую Джеку устроил Эл Шокли, станет началом возвращения лучших времен. Сейчас, отключаясь от окружающего, она задумалась, в скольких же постелях ей приходилось спать с мужчиной, что лежит рядом. Они познакомились в колледже и сперва занимались любовью у него на квартире... тогда не прошло еще и трех месяцев с тех пор, как мать, выкинув ее из дома, велела никогда там не показываться и добавила, что, если Венди собирается куда-то уехать, может ехать к своему папочке, потому что это из-за нее они развелись. Было это в семидесятом году. Уже так давно? Спустя семестр они с Джеком съехались, нашли работу на лето и, когда начался выпускной курс, сняли квартиру. Яснее всего она помнила большую двуспальную продавленную кровать. Когда они занимались любовью, ржавая металлическая сетка отсчитывала разы. Той осенью ей, наконец, удалось вырваться от матери. Джек помог ей. «Она по-прежнему хочет доставать тебя, – сказал Джек. – Чем чаще ты будешь ей звонить, чем чаще будешь приползать обратно, выпрашивая прощение, тем больше у нее возможности шпынять тебя отцом. Ей это во благо, Венди, потому что так можно и дальше верить, что всему виной ты. Но тебе это не на пользу». В тот год они говорили об этом в постели без конца. (Джек сидит на кровати, натянув до пояса простыню, в пальцах тлеет сигарета, он глядит ей прямо в глаза, полунасмешливо, полусердито, и говорит: ОНА ВЕЛЕЛА ТЕБЕ НИКОГДА ТАМ НЕ ПОКАЗЫВАТЬСЯ, ВЕРНО? НОСА ТУДА НЕ СОВАТЬ, ТАК? ТОГДА ЧТО Ж ОНА НЕ ВЕШАЕТ ТРУБКУ, ЕСЛИ ЗНАЕТ, ЧТО ЗВОНИШЬ ТЫ? ПОЧЕМУ ТОЛЬКО ТВЕРДИТ, ЧТО СО МНОЙ НЕ ПУСТИТ ТЕБЯ В ДОМ? ПОТОМУ, ЧТО СЧИТАЕТ, ЧТО Я МОГУ ПОДПОРТИТЬ ЕЙ ВСЮ МУЗЫКУ. ОНА ХОЧЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ КАПАТЬ ТЕБЕ НА МОЗГИ, ДЕТКА. ИДИОТСТВО – ПОЗВОЛЯТЬ ЕЙ ЭТО. ОНА ВЕЛЕЛА ТЕБЕ БОЛЬШЕ НИКОГДА ТУДА НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ, ТАК ОТЧЕГО БЫ НЕ ПОЙМАТЬ ЕЕ НА СЛОВЕ? ЗАБУДЬ ОБ ЭТОМ. В конце концов, Венди и сама стала смотреть на ситуацию так же). Джеку принадлежала идея на некоторое время расстаться – «чтобы понять, какова перспектива наших отношений», сказал он. Венди боялась, что он заинтересовался кем-то еще. Позже выяснилось, что это не так. Весной они опять были вместе и Джек спросил, не хочет ли она повидаться с отцом. Она дернулась, как от удара хлыста. КАК ТЫ УЗНАЛ? ТЕНЬ ЗНАЕТ ВСЕ. ТЫ ЧТО, ШПИОНИЛ ЗА МНОЙ? И его нетерпеливый смешок, от которого Венди всегда делалось неловко, как будто ей восемь лет и причины ее поступков Джеку понятны лучше, чем ей самой. ТЕБЕ НУЖНО БЫЛО ВРЕМЯ, ВЕНДИ. ДЛЯ ЧЕГО? ПО-МОЕМУ... ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, ЗА КОГО ИЗ ДВОИХ ТЫ ХОЧЕШЬ ВЫЙТИ. ДЖЕК, ЧТО ТЫ БОЛТАЕШЬ? ПОХОЖЕ, ДЕЛАЮ ТЕБЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ. Свадьба. Отец там был, а мать – нет. Она обнаружила, что с Джеком может пережить и это. Потом появился Дэнни, ее милый сынок. Тот год был самым лучшим, и в постели тоже так хорошо никогда не бывало. После рождения Дэнни Джек нашел ей работу – печатать на машинке для полудюжины сотрудников отдела английского языка: проверочные вопросы, экзаменационные билеты, расписание уроков, рабочие заметки, списки. Наконец, одному из них она перепечатала роман – роман, который, к крайне непочтительной и очень личной радости Джека, так и не опубликовали. За работу платили сорок долларов в неделю, а потом, за те два месяца, что она перепечатывала неудавшийся роман, плата взлетела до шестидесяти. Они купили свою первую машину, пятилетний «бьюик» с детским сиденьем в середине. Расторопные, смышленые, легкие на подъем молодые супруги. Из-за Дэнни между Венди и матерью наступило вынужденное перемирие – напряженное, не слишком-то веселое, но все-таки перемирие. Когда она возила Дэнни к матери, то Джека с собой не брала. И не рассказывала ему, что мать, хмурясь, каждый раз перепеленывала Дэнни наново и всегда умела найти у него на попке или в промежности первое свидетельство обвинения – пятнышко сыпи. Мать никогда ничего не говорила прямо и все-таки до Венди дошло: примирение уже стоит ей ощущения, что она, Венди, плохая мать и, может быть, эту цену ей придется выплачивать всю жизнь. Мать всегда находила, чем ее достать. Днем Венди сидела дома, хозяйничала, кормила Дэнни из бутылочки в омытой солнцем кухне четырехкомнатной квартиры на третьем этаже, слушая пластинки на портативном, работающем от батареек, стереопроигрывателе, который купила еще будучи студенткой. Джек приходил домой в три (или в два, если считал, что последний урок можно сократить) и, пока Дэнни спал, уводил ее в спальню, страхи насчет того, что она плохая мать, стирались. По вечерам, пока Венди печатала, Джек писал и занимался своими заданиями. В те дни, бывало, появившись из спальни, где стояла машинка, она заставала обоих спящими на диване в кабинете – Дэнни, засунув большой палец в рот, уютно возлежал на груди раздетого до трусов Джека. Она переносила Дэнни в кроватку, прочитывала, что Джек написал за вечер, и только потом будила его, чтобы он перешел в спальню. Лучший год, лучшая постель. БУДЕТ И НА НАШЕЙ УЛИЦЕ ПРАЗДНИК... В те дни Джек еще справлялся со своей тягой к спиртному. В субботу вечером забегала компания друзей-студентов, появлялся ящик пива, начинались споры, в которых Венди почти не участвовала – ведь сама она занималась социологией, а Джек – английским. Спорили насчет того, литературным или историческим произведением считать дневники Пеписа, обсуждали поэзию Чарльза Олсона, иногда читали куски еще незаконченных работ. Спорили на сотни тем. Нет, на тысячи. Необходимости участвовать она не ощущала – достаточно было примоститься в кресле-качалке рядом с Джеком, который сидел на полу по-турецки, держа в одной руке пиво, а другой нежно обхватив ее икру или лодыжку. В Нью-Хемпширском Университете шло свирепое соревнование, а Джек нес дополнительное бремя – он писал. Каждый вечер он тратил на это не меньше часа. Это было его рутиной. А субботние посиделки – необходимым лечением. Там Джек выпускал из себя нечто, которое иначе могло бы разбухать до тех пор, пока он не взорвался бы. Заканчивая диплом, он откопал работу в Стовингтоне, главным образом, благодаря своим рассказам – к тому времени было опубликовано уже четыре, один – в «Эсквайре». Венди достаточно ясно помнила тот день – на то, чтобы забыть, трех лет мало. Конверт она чуть не выбросила, решив, что это очередное предложение подписки. Вместо того, вскрыв конверт, она обнаружила внутри письмо, извещающее, что «Эсквайр» в начале следующего года хотел бы использовать рассказ Джека «Что касается черных дыр». Они заплатят девятьсот долларов – не за публикацию, а за согласие. Почти половину того, что она зарабатывала за год, перепечатывая разные бумажки, и Венди полетела к телефону, оставив Дэнни сидеть в высоком стульчике, комично тараща ей вслед глаза с перемазанной пюре из говядины с горохом рожицы. Через сорок пять минут из университета прибыл Джек, «бьюик» оседал под тяжестью семи приятелей и бочонка пива. После церемониального тоста (Венди тоже пропустила стаканчик, хотя обычно была равнодушна к пиву) Джек подписал соглашение, положил в конверт с обратным адресом и отправился бросить его в ящик в конце квартала. Когда он вернулся, то, остановившись в дверях, с серьезным видом сказал: «Вени, види, вици». Раздались приветственные крики и аплодисменты. Когда к одиннадцати вечера бочонок опустел, Джек и те двое, что все еще были транспортабельны, отправились по барам. Внизу, в холле, Венди отошла с ним в сторонку. Те двое уже вышли и сидели в машине, пьяными голосами распевая нью-хемпширский боевой гимн. Джек, стоя на одном колене, угрюмо возился со шнурками мокасин. – Джек, – сказала она. – Не надо. Ты даже шнурки завязать не можешь, что уж говорить про машину. Он поднялся и спокойно положил ей руки на плечи. – Сегодня вечером я луну с неба могу достать, если захочу! – Нет, – сказала она. – Нет, ни за какие рассказы в «Эсквайре» на свете! – Вернусь не поздно. Но вернулся он только в четыре утра; спотыкаясь и бормоча поднялся по лестнице и, ввалившись в комнату, разбудил Дэнни. Попытавшись успокоить малыша, он уронил его на пол. Венди вылетела, как сумасшедшая, первым делом подумав о том, что скажет ее мамочка, если увидит синяк, а уж потом про все остальное, – Господи, помоги, Господи, помоги нам обоим, – и, подхватив Дэнни, уселась с ним в качалку, убаюкала. Почти все пять часов, что Джека не было, она думала в основном о своей матери и ее пророчестве, что из Джека никогда ничего не выйдет. НАПОЛЕОНОВСКИЕ ПЛАНЫ, сказала мать. А ТО КАК ЖЕ. В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ КОМИТЕТАХ ПОЛНО КРЕТИНОВ С НАПОЛЕОНОВСКИМИ ПЛАНАМИ. Доказывал ли рассказ в «Эсквайре» правоту матери, или напротив? УИННИФРЕД, ТЫ НЕПРАВИЛЬНО ДЕРЖИШЬ РЕБЕНКА. ДАЙ ЕГО МНЕ. А мужа она держит правильно? Иначе зачем ему уходить со своей радостью из дома? В Венди поднялся беспомощный ужас, и ей даже не пришло в голову, что Джек ушел по причинам, не имеющим к ней никакого отношения. – Поздравляю, – сказала она, укачивая Дэнни. Тот снова почти уснул. – Может быть ты устроил ему сотрясение мозга. – Просто шишку. – В угрюмом тоне сквозило желание казаться раскаявшимся: маленький мальчик. На мгновение Венди почувствовала ненависть. – Может быть, – непроницаемо сказала она. – А может быть, и нет. – Она столько раз слышала, как точно таким тоном мать разговаривала с ее сбежавшим отцом, что ей стало не по себе и она испугалась. – Яблочко от яблони, – пробормотал Джек. – Иди спать! – крикнула она, страх вырвался наружу, превратившись в гнев. – Иди спать, ты пьян! – Ты мне не указывай, что делать. – Джек... пожалуйста, нам не стоит... это... – Слов не было. – Не указывай мне, что мне делать, – зловеще повторил он и ушел в спальню. Венди осталась в качалке одна, Дэнни снова спал. Через пять минут в гостиную поплыл храп Джека. Это была первая ночь, которую она провела на диване. Теперь она, засыпая, беспокойно ворочалась в постели. Освобожденные вторгшимся в них сном от какого бы то ни было стройного течения, мысли поплыли, минуя первый год из жизни в Стовингтоне и все хуже идущие дела, дела, пришедшие в полный упадок, когда муж сломал Дэнни руку, к тому утру, когда они завтракали в уединении. Дэнни во дворе играл с грузовиками на куче песка, рука все еще была в гипсе. Джек сидел за столом бледный, посеревший, в пальцах дрожала сигарета. Венди решилась попросить развода. Вопрос она уже рассмотрела под сотней различных углов – честно говоря, рассуждать на эту тему она начала за полгода до сломанной руки. Она внушила себе, что, если бы не Дэнни, приняла бы решение давным-давно – но и это не обязательно было правдой. Долгими ночами, когда Джека не было дома, она грезила, и всегда ей виделось лицо матери, а еще собственная свадьба. («Кто вручает эту женщину?» Отец стоял в лучшем костюме – не бог весть каком, конечно, он работал коммивояжером, развозящим партии консервированных товаров, и уже тогда начинал разоряться, – усталое лицо казалось таким старым, таким бледным: «Я вручаю»). Даже после несчастного случая – если это можно было назвать несчастным случаем – Венди была не в состоянии посмотреть правде в глаза, признать, что замужество оказалось с изъяном. Она ждала, молча надеясь, что случится чудо и Джек осознает происходящее не только с ним, но и с ней. Но он и не думал притормозить. Рюмочка перед уходом в академию, два или три стакана пива за ленчем в «Стовингтон-хаус». Три или четыре бокала мартини за обедом. Пять или шесть, когда Джек проверял работы и выставлял оценки. В выходные дни бывало хуже. В те вечера, что он проводил вне дома с Элом Шокли – еще хуже. Она и представить себе не могла, что физически здоровому человеку жизнь может причинять такую боль. Боль она ощущала постоянно. Насколько в этом была виновата она сама? Этот вопрос преследовал Венди. Она чувствовала себя своей матерью. Отцом. Иногда, когда Венди чувствовала себя самой собой, она недоумевала, что с ними станет. Она не сомневалась, что мать возьмет ее в дом, а через год, в течение которого Венди будет наблюдать, как Дэнни заново перепеленывают, готовят ему новую еду или заново кормят, в течение которого она будет приходить домой и обнаруживать, что у него другая одежка или подстрижены волосы, а книжки, которые мать сочла неподходящими, отправились на забитый хламом чердак... через полгода такой жизни у нее будет полный нервный срыв. А мать успокаивающе похлопает ее по руке и скажет: ХОТЬ ТЫ И НЕ ВИНОВАТА, ВИНИТЬ БОЛЬШЕ НЕКОГО. КОГДА ТЫ ВСТАЛА МЕЖДУ ОТЦОМ И МНОЙ, ТЫ ПОКАЗАЛА СВОЮ НАТУРУ. ТЫ ВСЕГДА БЫЛА УПРЯМОЙ. МОЙ ОТЕЦ, ОТЕЦ ДЭННИ. МОЙ, ЕГО. (КТО ВРУЧАЕТ ЭТУ ЖЕНЩИНУ? Я ВРУЧАЮ. Он умер от сердечного приступа полгода спустя) Той ночью она почти до самого прихода Джека, до утра, пролежала без сна, думая, принимая решение. Развод необходим, сказала она себе. Мать и отец тут ни при чем. Так же, как чувство вины Венди относительно их брака и ощущение собственной неадекватности. Если она собиралась хоть что-то спасти от своего раннего повзросления, то ради Дэнни, ради нее самой развод был необходим. Надпись на стене была жестокой, но ясной. Ее муж – пьяница. Теперь, когда он так сильно пьет и ему так плохо пишется, он не в состоянии контролировать свой скверный характер. Случайно или не случайно, но он сломал Дэнни руку. Он вот-вот потеряет работу, если не в этом году, так в следующем. Венди уже заметила обращенные к ней сочувствующие взгляды жен других преподавателей. Она сказала себе, что, пока могла, держалась за это черт знает что – свою семейную жизнь. Теперь с ней придется покончить. У Джека останется полное право заходить в гости, а его поддержка нужна будет Венди только пока она что-нибудь не подыщет и сама не встанет на ноги. А это придется сделать очень быстро, поскольку кто знает, как долго Джек будет в состоянии выплачивать алименты. Она постарается сделать развод как можно менее мучительным. Но покончить с этим следует. Размышляя подобным образом, Венди провалилась в неглубокий, не дающий отдыха сон, преследуемая лицами матери и отца. «ДА ТЫ ПРОСТО РАЗВАЛИВАЕШЬ ДОМ, ВОТ И ВСЕ, – сказала мать. КТО ВРУЧАЕТ ЭТУ ЖЕНЩИНУ? – сказал священник. Я ВРУЧАЮ, – сказал отец.» Но ярким солнечным утром она чувствовала то же самое. Она стояла спиной к Джеку, по самые запястья погрузив руки в теплую раковину с посудой, и начала с неприятного. – Хочу поговорить с тобой о том, что может оказаться лучше для нас с Дэнни. Может, и для тебя тоже. Наверное, нам надо было поговорить об этом раньше. И тут он сказал странную вещь. Она ожидала гнева, ожидала, что возбудит в нем ожесточение, услышит обвинения. Она ждала сумасшедшего рывка к бару. Только не этого мягкого, почти лишенного выражения ответа – это было так на него не похоже. Словно Джек, с которым она прожила шесть лет, прошлой ночью не вернулся, а его место занял какой-то нездешний двойник, которого она знать не знала и которому вряд ли смогла бы когда-нибудь доверять полностью. – Сделаешь для меня кое-что? Одно одолжение? – Какое? – Пришлось строго следить, чтобы голос не дрожал. – Давай поговорим об этом через неделю. Если у тебя еще будет желание. И она согласилась. Они тогда так и не высказались. Всю ту неделю он больше обычного виделся с Элом Шокли, но возвращался домой рано и спиртным от него не пахло. Венди внушала себе, что чувствует запах перегара, но знала, что это не так. Прошла еще неделя. И еще. Вопрос о разводе без голосования вернулся на пересмотр. Что произошло? Она не переставала удивляться и по-прежнему не имела об этом ни малейшего представления. Тема была для них табу. Джек напоминал человека, который заглянул за угол и неожиданно увидел поджидающего его монстра, припавшего к земле среди высохших костей прежних жертв, готовящегося прыгнуть. В баре по-прежнему имелось спиртное, но он к нему не притрагивался. Венди тысячу раз решала выкинуть бутылки, но в конце концов всегда отказывалась от этой мысли, словно поступок нарушил бы какие-то непонятные чары. Да еще приходилось считаться с Дэнни. Если она чувствовала, что мужа совершенно не знает, то перед сыном испытывала благоговейный страх – благоговейный страх в буквальном смысле, какой-то неопределенный суеверный ужас. В легкой дреме Венди представился миг его появления на свет. Она снова лежала на родильном столе, обливаясь потом, волосы слиплись прядями, ноги при потугах выворачивались наружу, (небольшой кайф от наркоза, который ей давали маленькими порциями. Один раз она пробормотала, что кажется себе как бы приглашением к групповому изнасилованию, а акушерка – стреляный воробей, принявшая столько родов, что этими детьми можно заселить университет, – решила, что это страшно смешно) врач стоял между ногами, акушерка – сбоку, она готовила инструменты и напевала себе под нос. Через все уменьшающиеся интервалы повторялась острая боль, как будто в Венди втыкали осколки стекла, несколько раз, как ни стыдно ей было, она вскрикнула. Потом доктор довольно сурово сообщил ей, что она должна ТУЖИТЬСЯ, и она натужилась, а потом ощутила, как из нее что-то вытаскивают. Ощущение было отчетливым, определенным, ей никогда не забыть его – что-то в_ы_т_а_щ_и_л_и_. А потом врач поднял ее сына за ножки (увидев крошечный член Венди сразу поняла: мальчик), но, когда доктор взялся за наркозную маску, она заметила кое-что еще – такое страшное, что нашла силы закричать, хотя думала, что выкричалась до конца. У НЕГО НЕТ ЛИЦА! Но лицо, конечно же, было, милое личико ее Дэнни, а окутавшая его при рождении оболочка плода теперь покоилась в маленьком сосуде – Венди хранила ее, чуть ли не стыдясь этого. Она не верила старым приметам, но все равно сохранила «сорочку». Бабью болтовню Венди не одобряла, но мальчик с самого начала был необыкновенным. Она не верила в шестое чувство, но... «Папа попал в аварию? Мне приснилось, что папа попал в аварию». Ч_т_о_-_т_о_ изменило Джека. Венди не верила, что дело только в ее готовности разводиться. Тогда, под утро, пока она беспокойно спала, что-то произошло. Эл Шокли сказал, что не случилось ничего, совсем ничего, но отвел глаза, а если верить школьным сплетням, Эл тоже бросил пить.