Я сознался, что было такое дело, но сейчас уже почти всё прошло. – У меня тоже не болит. Я вот тут тоже ободрался, и как у тебя царапина на голове была. И всё уже зажило. А у тебя ещё нет. – И у меня заживёт. Только потом. Это потому что я сильнее поцарапался. – А ты на фронте был? Как дядя Вася? – Да, был на фронте. – А дядю Васю убили. Тётя Зина очень сильно плакала, когда «похоронку» принесли. Мама её тогда держала и обнимала. А я с кухни воду приносил. Из чайника холодную сам наливал. Малец, наверно, лет пяти-шести. Но слово «похоронка» выговорил чётко и привычно. Как будто речь шла о самом обыденном деле. Я вопросительно посмотрел на женщину, державшую Толю на коленях. – Соседка наша по квартире. Убивалася сильно по мужу. Так и не отошла до сих пор. Иногда идёт куда, забудет, встанет и плачет. Про себя автоматически отметил, что женщина как-то непривычно выговаривает слова. «Г» смягчает почти до «х», чуть сильнее напирает на «а». Видимо, из приезжих. На вид лет тридцать, не больше. Только это можно понять, если рассматривать её подольше. Светлый беретик и неудачная короткая стрижка прибавляли ей лишний десяток годков. И по рукам можно было сразу сказать, что они знакомы с тяжёлой работой. А также о том, что стиральные и посудомоечные машины ещё не вошли в постоянный обиход. Про отца мальчика спрашивать не захотелось. Может быть, и тут тоже была чёрная воронка беды, оставленная войной. Но к счастью, обошлось. – А мой папа тоже на войну ездеет. Он туда солдатов на поезде возит. А ещё пушки и танки. – Машинист, значит? Или кочегар? – Машинист. – Это было сказано с гордостью. – А мама тоже на железной дороге работает. В депе. – В депо, – поправила его мать. – А у тебя пилотка красивая. Дай посмотреть? – Держи, только не уколись. Там иголки вдеты. – Красивая. А почему у всех пилотки зелёные, а у тебя синяя? – Такую выдали. Чтобы красивее было. – А вот и неправда! Думаешь, я маленький и не знаю? А я всё знаю. У тебя вот значок такой специальный. Ещё у тебя штаны синие. А всё потому, что ты лётчик. – Лётчик, – пришлось признать, что юный детектив полностью раскрыл моё инкогнито. – А почему тогда ты не на самолёте летишь, а на поезде едешь? – Потому что мне дали отпуск, а самолёты остались на войне. На них сейчас другие лётчики летают. Если я на самолёте домой улечу, то они на чём воевать будут? – Пусть они другие самолёты возьмут. У них их что, мало, что ли? Вот теперь выкручивайся как хочешь. И правду не скажешь, и врать нет никакого желания. Даже в шутку. Советская пропаганда сыграла в этом случае против меня. – Тут, старик, такое дело. Ты кулаком стукнуть можешь? – Могу, только мама и Марья Лександоровна ругаться будут. – А если у тебя в кулаке палец болит или его совсем нет, ударить можно будет? Толик сжал свой кулачок. Потом попробовал отогнуть то один палец, то другой. Было ясно, что так боксировать будет неудобно. – А когда у меня палец болел, то я не дрался, я со всеми тогда водился. – Вот, а нам так нельзя. Нам воевать надо. И чтобы все самолёты были на фронте. – Я знаю, надо врагов сильнее бить. – Точно, старик! Мама с Толиком сошли в «Железке»[65]. Мы, как настоящие крутые парни, на прощание пожали друг другу руки. Пейзаж за окном не баловал своим разнообразием. Только зелень, в которой иногда мелькали придорожные домики, и платформы, на которых тормозил наш состав. Пассажиров в вагоне с каждой станцией оставалось всё меньше. У окна освободилось место, на которое я пересел. Что-то с непривычки путешествие несколько утомило. На оставшуюся часть пути у меня были планы подремать. …Гул. Двигатель в норме. Без провалов и без подвываний. Впереди и чуть ниже идёт первое звено. «Шестёрочку» покачивает. Мы слишком низко «бреем» над землёй, и чувствуется влияние поднимающегося нагретого воздуха. – «Грачи», минута до цели, – скрежещет по ушам голос комэска, искажённый мембранами наушников. – Открыть бомболюки. – Я – «Грач шесть». Принято. Взгляд влево-вправо. Ведомые «висят» рядом, чуть отстав в строю «клин». Передние машины начали подниматься вверх. Увеличиваю обороты и тяну штурвал на себя. Чуть откидывает назад. Стрелка высотомера начала медленно вращаться по часовой. Как ведомые? Держатся. Не отстали. – «Грачи», разбить строй в лаву. Слегка креню машину и «даю ногу». Наше звено скользит вправо. Выравниваемся. Блин горелый! Ровно не получилось. Машины первого звена выше и чуть больше вырвались вперёд. После разбора полётов Андрей лично, то есть один на один, выскажет всё, что думает о моей технике пилотирования. И выровняться уже не успею – сейчас «посыпемся» вниз. – Я – «Грач семь». Атака! Первое звено опустило носы и начало скольжение вниз. – И-раз, и-два, и-три, – считаю уже на автомате. А теперь зажав ларингофоны, громко: – Я – «Грач шесть». Атака! Штурвал от себя. РУД на себя. Иду вниз чуть круче, чем надо и чем подсказывает здравый смысл. Зато колонна техники всё это время у меня в ромбе прицела. Если сейчас открою огонь бортовым оружием, то будут гарантированные попадания. Но в колонне что-то кургузое и бронированное. Эту пакость пушки и ШКАСы не возьмут. Ща-а… Люки открыты… Чуть на себя… Зажимаю «сброс» и ору своему звену: – Сброс, бросай! Давай сброс! Машина, освободившись от тяжести, подпрыгивает вверх. Резко – РУД вперёд. – Бом, бом, бдзынь, бдзынь! – Попадания по корпусу и по бортовой броне. Это всего лишь пулемёты. Это мы потерпим. – Я – «Грач шесть», крути вправо! Раз-з-з! Наша тройка со снижением уходит в сторону. Точно по курсу прежней траектории разрываются гроздья МЗА. Бог миловал, на этот раз увернулись. По нам только снова стеганули пулемёты. Всё. Паутина трассеров осталась за хвостом. Машина начинает подъём. Где ведомые? Молодчики. Тянем вверх и вправо. Ща на разворот, и мы вас ещё эрэсами «причешем». Первое звено отвернуло влево. Вираж за своим ведущим начали синхронно, как на авиашоу. Чёрт возьми, за третьей машиной появился пушистый сероватый хвост. Штурмовик подбит, но продолжает выписывать манёвр. Наше звено выравнивается, и мы отбегаем для повторного захода. Парни держатся за мой хвост. Ещё довернуть… вышли в горизонт. Колонна под нами. Есть поражение! Начали подниматься чёрные дымовые столбы. Эх, маловато только будет. Нам бы немножко поточнее… Где Андрей? Есть, наблюдаю его звено. Машины выходят из крена. Что за ядрёный корень… Мать за мать в перемать… Подбитая машина продолжает крутить вираж, отрываясь от остальных. Ковалёв и его второй ведомый этого не видят, они сами только вышли в горизонт и перекладываются в новый вираж. – Я – «Грач семь». Атака эрэсами и бортовым! Не видят! Ни сказать, ни остановиться не могу – сорву встречную вертушку захода и дам фрицам возможность поднять голову. – Я – «Грач шесть». Атака эрэсами и бортовым оружием! – Могу только продублировать и начать свой заход. Всё, наблюдать за ребятами возможно лишь краем глаза, чтобы не выйти на пересечение курсов. Всё внимание на цель. Центр круга прицела со столбиком разметки и центральной точкой сошлись на грузовике. Огонь! Сход эрэсов с направляющих слышу сквозь гул движка только фырчанием. На деле стоит свистящий визг и рёв. Ракеты вижу как яркие красно-оранжевые шарики с пышными расширяющимися хвостами, которые рванулись к цели, опережая наши машины. Большие пальцы вдавили клавиши ШКАСов и ШВАК. Мимо огненными стрелами с дымными хвостами проносятся эрэсы, пущенные ведомыми. Боковым зрением вижу, как летят к колонне на дороге трассы их бортового оружия. Прекратить огонь! Штурвал на себя. Выво-о-дим. – Крути влево! Раз-з! Снова перегрузка вдавливает в бронеспинку и в парашют. Терпимо. И пары «Же» нету. Но ощущается. Почему так сделал? Сам не скажу – так и не понял, что меня заставило так поступить. – Переложить вираж вправо! Живо! Ра-а-з-з! Договорённость нарушена, описываемая восьмёрка разорвана… Что на меня нашло? И замечаю серию вспышек слева. Повисли чёрно-серые гроздья разрывов. Если бы не переложил вираж в другую сторону, то одна из машин моего звена была бы сейчас сбита. А может, и не одна… Комэск отваливает от колонны, прижимаясь к кромке лесной опушки, разрывы зениток легли над кронами деревьев. В серо-чёрных гроздьях замелькали листья и ветки. Никогда такого не видел… Чёрт! Их только двое… Где подбитый «Ил»? Мне не то что оглядеться – дышать приходится через раз… Где же он?.. Ушёл?