– Да, но дай мне бренди. – Она отпила глоток. – Пойдем, приляжешь на диван. Он поднял ее на ноги. Она сделала шаг и снова закричала. Бони повторил ее крик и с любопытством заглянул ей в лицо. – Господи! – воскликнул Филипп. – Пошли за доктором. Срочно! Скорее! Скорее! – кричала она. – Ребенок на подходе! – Не может быть! Доктора нет в городе. – Тогда приведи другого! – Она вырвалась из его объятий, подбежала к дивану и легла, обхватив себя руками. – Пригласи доктора Берты Балестриер! Позови Мари! Через полчаса невысокий дородный французский доктор с завитыми черными усами вошел из декабрьской темноты в ярко освещенную спальню, куда Мари привела Аделину. Этажом ниже Филипп мерил шагами дом, полный страха и недоверия. Не прошло и часа, как у Уайтоков родился сын. Скоротечность этих родов по сравнению с рождением Гасси и быстрое восстановление после них стали для Аделины настоящим чудом. Она отдавала должное доктору Сент-Шарлю и пела ему дифирамбы перед всеми, кто к ней приходил. Она даже считала его заслугой живость здорового младенца. Хотя Филиппу и не понравилась эта идея, она добавила к выбранному имени мальчика Сен-Шарль и Ноэль, несмотря на то, что Рождество уже три недели как прошло. Аделина была по-настоящему счастлива. Она могла ухаживать за Николасом, чего была лишена с Гасси. Она нашла няню-англичанку, которая с высокомерием, свойственным ее классу, почти полностью завладела малышом. Мари, однако, не уступала ей Гасси. Они с нянькой разбили два враждебных лагеря в пределах дома. Няня имела преимущество, так как была для Аделины почти незаменима. Мари же сознавала, что Филипп без ума от ее суфле и безе. Когда дело доходило до перебранки, Мари побеждала, поскольку могла излить поток смеси слов из английского и французского, все менее понятный с усилением ее гнева, на который невозможно было ответить иначе как взглядами и покачиванием головы. Няня превозносила красоту своего подопечного. Он был самым красивым ребенком в Квебеке. Он был похож на младенца Иисуса. Мари не находила такого сходства, а она, будучи доброй католичкой, должна была иметь хоть какое-то представление о внешности Благословенного Младенца. И Мари рассказывала, как люди останавливают ее на улице, восхищаясь малышкой Августой в ее белой овчинной шубке и синем бархатном капоре. Между родителями не имелось разногласий в наследственной красоте их детей. Николас действительно был славным ребенком и с каждым месяцем и каждой неделей становился все привлекательнее. Его кожа напоминала лепестки молочно-белого цветка. В его карих глазах, сверкавших золотистыми искорками, искрились озорство и живость. С рождения он был не безволосым, а с прелестным каштановым пушком на голове, который рос так быстро, что к пяти месяцам няня уже могла укладывать его в модную прическу, главную гордость ее жизни. Аделина считала малыша очень похожим на свою мать, но в его облике уже виделись Уайтоки. Филипп сказал, что мальчик – копия Аделины, только не рыжий, и Аделина благодарила Бога, что Николас не унаследовал это. Она надеялась, что никто из ее детей не будет рыжим, считая такой цвет волос недостатком. Ее желание исполнилось. Ни у кого из ее детей не было рыжих волос. Масть унаследовал ее старший внук, причем в еще большей степени, чем она. Крестины Николаса стали в Квебеке событием. Из Ирландии прислали несколько потрепанное крестильное платьице, которое надевали на Аделину и ее братьев. Церемония проходила в гарнизонной церкви, после чего гостей пригласили в дом Уайтоков, где произносились короткие, но впечатляющие речи, и выпили за здоровье и будущее счастье Николаса Ноэля Сен-Шарля много шампанского. В середине Великого поста Уайтоки устроили еще более пышный вечер. Гостей попросили прийти в костюмах времен правления Людовика XVI. Как они преобразились в напудренных париках, мушках и изящных костюмах! В доме на улице Сен-Луи раздавались смех и танцевальная музыка, эхом разлетавшиеся по этажам, чего не было со времен герцога Кентского. Аделина танцевала с Уилмотом слишком часто, хотя в этом не было ничего удивительного: Уилмот оказался превосходным танцором, а его атласные панталоны и шелковые чулки демонстрировали стройные ноги. Пожилые брат и сестра де Гранвиль нарядились в настоящие костюмы того времени, привезенные из Франции. Месье де Гранвиль носил свой костюм с меланхоличным изяществом, которое с наступлением ночи сменилось странной веселостью. Он вел с Аделиной кадриль, как вдруг перестал танцевать и устремил на нее взгляд, полный ужаса. – Что случилось? – встревоженно спросила она. – Maman! – сдавленно произнес он. – Maman! Не покидай меня! Он стоял как вкопанный, его прекрасное лицо застыла в маске ужаса. Поспешно подошла сестра и увела его. Те, кто обратил внимание на это происшествие, заметили только, что у бедного месье де Гранвиля случился очередной нервный припадок, но его сестра заметила нечто более серьезное и рано утром послала за доктором Сен-Шарлем. Тот мало чем мог помог, чтобы остановить бушевавшую лихорадку и последовавший за ней бред. Весь навязчивый ужас, омрачавший жизнь месье де Гранвиля, обрушился на него как молния, бросающая мертвенно-бледный свет на сумрачную тень. Он вспомнил все. Смутные воспоминания об ужасах детства прояснились, будто все случилось вчера. В таком состоянии он пробыл почти неделю, затем лихорадка отступила. Он успокоился. Он с сожалением говорил, что вынужден был оставить очаровательный вечер у Уайтоков, и попросил сестру проследить, чтобы его костюм аккуратно сложили и убрали. В ту ночь он умер во сне. Бронхиальный кашель удерживал Аделину в доме. Было очень холодно. Стояла суровая зима, хотя определенно наступило время весны. Но день ото дня становилось все холоднее. Сильные снегопады сделали улицы Квебека непроходимыми, снег давил на крыши, пока сугробы с ужасным грохотом не падали с них под тяжестью собственного веса. Целыми днями люди в шарфах и теплых наушниках сгребали снег, возводя из него высокие стены по обеим сторонам дороги, так что рассмотреть что-то на другой стороне было нельзя. Молоко доставляли в замороженных блоках, мясо тоже было замороженное. Термометр упал до минус тридцати градусов. Огни Нижнего города бледно мерцали в ночи, словно далекие холодные звезды. Солнце, весь день скрытое за облаками, на закате осветило своими багровыми лучами скованную льдами реку Святого Лаврентия. Словно отклик на лязг льда, ранним утром по всему городу разнесся металлический звон церковных колоколов. Аделина слышала, как закрылась входная дверь и как заскрипел снег под ногами Мари, спешившей к мессе. В углу кухни Гасси соорудила себе из белой салфетки, положенной на коробку, маленький алтарь, на котором стояло изображение Пресвятого Сердца[14], а перед ним – свеча в оловянном подсвечнике. Она становилась на колени, крестилась и шевелила губами, будто молилась. – Ей же едва исполнилось два! – восклицала няня Николаса, обращаясь к Аделине. – Ребенок превращается в паписта, мэм. Прямо сейчас, на наших глазах. – Она могла поступить и хуже, Матильда. Если ей угодно устраивать маленький алтарь, я не собираюсь препятствовать. Новым домочадцем, занимающим довольно много места, стал Неро, громадный черный ньюфаундленд. Несмотря на молодость, он был крупным и ревнивым. Он вел себя так, словно сам был хозяином дома, его шерсть оказалась такой густой, что, когда его били, он недоумевал, играют с ним или наказывают. Обычно прежде чем зайти в дом, он валялся в снегу. Оказавшись внутри, пес так резко встряхивался, что устраивал снежную бурю, затем укладывался на свое место на лучшем ковре у ног Филиппа и принимался вылизывать свои огромные заснеженные лапы. Холод был по-настоящему невыносим. В апреле еще стояла зима. Уилмот определенно решил переехать в Онтарио. Он делал все возможное, чтобы уговорить Уайтоков поступить так же. У Филиппа уже был друг, английский полковник в отставке, служивший в Индии, который поселился на плодородном побережье озера Онтарио. Полковник Вон был старше Филиппа, знал его по Индии, и его отношение к Филиппу было почти отеческим. Он убеждал Филиппа перебраться в Онтарио, где они могли бы стать соседями. «Здесь зимы мягкие, – писал он. – Снега выпадает мало, а в долгое благодатное лето земля в изобилии дает и зерно, и плоды. Сейчас организуется небольшое уютное поселение для респектабельных семей. Вам и вашей талантливой леди, мой дорогой Уайток, окажут здесь самый радушный прием, которого заслуживают люди вашего положения. Если вы приедете, наш дом будет вашим до тех пор, пока вы не построите себе подходящее жилище. Моя жена самым искренним образом присоединяется к моему приглашению. У нас довольно большой дом и, хотя живем мы просто, думаю, мы можем создать вам комфорт». Переезд в Канаду возбудил авантюрную натуру Аделины. Она была готова переезжать с места на место, из провинции в провинцию, если понадобится, до тех пор, пока не найдется нечто идеальное для нее. В Квебеке у нее появились друзья, но она ведь сможет навещать их время от времени. Еще одной зимы в этом холодном и насквозь продуваемом доме она опасалась. Смерть месье де Гранвиля тоже ее глубоко взволновала. Она чувствовала себя в некоторой степени за нее ответственной, одетая в траур мадемуазель де Гранвиль служила ей печальным напоминанием. Более всего на нее повлияло желание сохранить Уилмота как друга. Его дружба значила для нее больше, чем кого бы то ни было в Квебеке. Если он уедет в Онтарио, это станет для нее потерей. И она дала согласие на переселение. Собственность в Квебеке была продана, хотя и за меньшую сумму, чем рассчитывал Филипп. Упаковка мебели и бесчисленные мелкие дела потребовали времени и сил. Всего лишь год прошел с тех пор, как они с энтузиазмом взялись за переделку дома на улице Сен-Луи в жилище по своему вкусу, и вот все разобрано. Дом снова заполнился духом уныния. Они не произвели на него никакого впечатления. При расставании все Балестриеры плакали. От месье Балестриера они плакали все менее и менее сдержанно, когда же дело дошло до младшего, Лу-Лу, тот уцепился за шею Аделины с криком и брыканием. В утешение Аделина подарила ему маленькую механическую танцующую обезьянку, которой он давно восхищался. Его слезы моментально обернулись радостью. Удовольствие распространилось все выше, наконец улыбнулся и месье Балестриер; он расцеловал Филиппа в обе щеки и попросил вернуться в Квебек, как только он убедится, что Онтарио невыносимое место, в чем сам он не сомневался. Мебель должна была храниться в Квебеке до тех пор, пока за ней не пришлют. Вместе с семьей и двумя слугами путешествовали только животные – Неро и коза Мэгги. Разлука с Гасси стала для Мари настоящим ударом. Она плакала так, что черты лица ее расплылись, и Гасси тоже плакала, хотя ей и было приятно путешествовать с mama и papa. Ей бы хотелось оставить Николаса, поскольку пока она его не любила. По-настоящему она любила только Неро и Мэгги. Она смутно помнила морское путешествие, и, осознав, что они снова собираются плыть на корабле, уголки ее рта опустились, и она крепко вцепилась за нянину юбку. Но это был отличный пароход, и плавание вверх по быстрой реке проходило в полном комфорте и спокойствии. В Лашине[15] они покинули пароход и пересели на bateaux[16], которую тянули по берегу франко-канадские пони. Гасси была очарована. Когда Пэтси схватил ее на руки с восклицанием: – Смотрите, ваша честь, мисс! Чудесное зрелище! Она вскрикнула от восторга и спросила на своем ломаном английском: – Кто эти люди? – Говорят, это губернатор Северо-Запада, он возвращается в свою резиденцию. О, вот такая жизнь мне нравится. Посмотрите на его красивую одежду и на индейцев в боевой раскраске, которые его сопровождают! Вся компания встала, разглядывая губернатора. Собралась толпа, послышались приветственные крики. В губернаторской свите были офицеры в форме и индейцы, управлявшие восемью превосходными каноэ. Бронзовые лица с устрашающей боевой раскраской, цветные куртки, вышитые бисером, перья, падавшие с черных как смоль волос на мускулистые плечи, привели Аделину в восторг. Она схватила за руки Филиппа и Уилмота, стоявших по обе стороны от нее. – Ах, какое письмо я напишу домой! – воскликнула она. – Я опишу все это моему отцу так, что он удивится. Величественные лодки гордо проплыли мимо. Три дюжины весел поднимались и опускались, словно водимые одной рукой. На носу всех лодок развевались британские флаги, обратив кресты к солнцу. Во время гребли индейцы что-то пели сильными печальными голосами. Гасси, к собственному удовольствию, подпела им, хотя никто не услышал издаваемых ею звуков. Компания неспешно двинулась дальше по каналам, вдоль берегов с цветущими садами, минуя крутые пороги и покатые склоны, то на барже, то на дилижансе. Когда дилижанс останавливался, они заходили в таверны с крашеными полами и французской кухней. Так они продолжали путь, пока не добрались до таверн с некрашеными полами, где крепкое спиртное лилось рекой. Филипп, Аделина, Гасси, Николас, его няня Матильда, Пэтси О’Флинн, ньюфаундленд Неро, козочка Мэгги, Уилмот, изучавший карты и сожалевший о том, что Филипп сорит деньгами, – все они ехали на запад к своему новому дому. Только Уилмот не отправился к Вонам, а остался в ближайшем селении, чтобы узнать, может ли он купить себе небольшой домик. VII. Поместье семьи Вон Дэвид Вон приобрел у правительства по весьма умеренной цене несколько сотен акров плодородной земли, поросшей прекрасными лесами. Он построил просторный, удобный, хотя и непритязательный дом и жил там уже три года. Самым заветным его желанием было привлечь близких по духу людей в этот уголок провинции, где он поселился, и с их помощью установить английские обычаи и традиции, которые потомки с радостью хранили бы. К ним он хотел добавить размах и свободу Нового Света. Вон полагал, что такое сочетание идеально для спокойствия, стойкости и довольства. Филипп Уайток запомнился ему как человек, прекрасно подходивший для такой жизни. С женой Филиппа он не был знаком, но слышал о ее импозантной внешности и способности к оживленным беседам. Он полагал, что убедить столь желанных людей поселиться поблизости от него стоит усилий. Чудесным вечером первой недели июня Аделина и Филипп впервые увидели местность, где им предстояло провести оставшуюся жизнь. Дэвид Вон прислал навстречу дилижансу экипаж с парой сильных серых лошадей, а также легкий фермерский фургон для их багажа. Предыдущую ночь лошади провели в конюшне постоялого двора. Свежими и вычищенными они отправились в обратный путь. Уайтоки тоже провели ночь в городке и встали с новыми силами. Хорошо, что весеннее половодье миновало, потому что во время него часть дороги обычно размывало. А сейчас она была неровной, но все же сносной. Воздух был восхитительный, пейзаж прелестный. Между деревьями виднелось озеро, показавшееся им морем. В глубине леса куропатки и рябчики выкармливали птенцов, небольшие птички просто шныряли в прозрачном воздухе. Сквозь топот лошадиных копыт и звон упряжи слышались их песни. Семья Вон вышла на веранду их встречать. Дэвид Вон и Филипп не виделись с тех пор, как Филипп женился. Миссис Вон была полна решимости полюбить Аделину, но при взгляде на нее испытала дурное предчувствие, несмотря на то, что та улыбалась вежливо и льстиво. «Я не думаю, что полюблю ее, – подумала Элис Вон. – Но какие красивые у нее зубы и кожа!» Аделина увидела в Элис Вон жену и женщину, чьи мысли никогда не простирались дальше мужа и детей. Красивая, лет сорока с небольшим, ее рано поседевшие волосы обрамляли честное лицо с правильными чертами и большими серыми глазами. Цвет лица у нее был ровный, на щеках рдел румянец. Одета она была в черное шелковое платье, но без кринолина. Ее единственным украшением оказалась большая брошь-камея. На гладко зачесанных волосах красовался белый кружевной чепец. Минуту нерешительно помедлив, она взяла обе руки Аделины в свои и поцеловала ее. – Добро пожаловать в ваш новый дом, – сказала она. – Как мило, что вы так говорите! – воскликнула Аделина и смутила хозяйку пылким поцелуем. – Он будет вашим домом, – вставил полковник Вон. – Пока вы не построите собственный. Полковник с ласковым нетерпением повернулся к детям. Гасси, казалось, устала, ее личико обгорело на солнце до неестественного румянца, но Николас, сидевший на руках у няни, был великолепен. Из-под его белой шапочки над прекрасными карими глазами выбивались темные кудряшки. Его лицо излучало полное благополучие. – Какие чудные милые дети! – воскликнула миссис Вон. – Какой прелестный малыш! Как вы думаете, он пойдет ко мне? – Это самый общительный плутишка, – ответил Филипп. – Он подружился со всеми, кого встретил на пути из Квебека. Молодой Роберт Вон стоял, тихо наблюдая за обменом приветствиями. Он походил на своего отца, который напоминал скорее писателя, чем солдата. Роберт был худощав. Из-под копны прекрасных светлых и довольно длинных волос смотрели задумчивые голубые глаза. Первые десять лет своей жизни он провел в Индии, после чего его отослали учиться в Англию. К родителям в Канаду он приехал лишь прошлым летом и осенью должен был поступать в университет в Монреале. Две столь значительные перемены в его недолгой жизни привели к тому, что он замкнулся в себе. Он был строптив, никого не любил; его глаза всегда выражали такое равнодушие, что отбивали любые попытки близости. Но был вежлив и поспешил помочь матери с приемом гостей. После отдыха в своей комнате гости присоединились к хозяевам за ужином в прохладной, затененной листьями виноградной лозы столовой. Трудно было поверить, что Филипп и Аделина только что завершили долгое путешествие. Он выглядел таким же ухоженным, как после прогулки по террасе в Квебеке. Аделина, обнаружив, что ее платье измято, осталась в длинной шелковой накидке в шотландскую клетку. Она жадно оглядела стол. – Признаюсь, – заявила она, – с тех пор, как мы покинули Квебек, я не ела ничего приличного. Умираю с голоду! – Вы прибыли в страну изобилия, – сказал Дэвид Вон. Он повернулся к Филиппу. – Вы любите стрелять? – Нет ничего лучше. – Ну так вы не успеете выйти за дверь, как добудете пару таких. – Полковник указал на голубиный пирог, который подали к столу. – А рыбалка? – спросил Филипп. Дэвид Вон положил вилку и пристально посмотрел на него. – Хотите верьте, хотите нет, – произнес он, – но морской лосось идет через озеро прямо в нашу реку. Меньше месяца назад прямо здесь, на своей земле, я поймал огромную рыбину. – А окружение? – уточнил Филипп. – Очень приятное, судя по тому, что вы писали, Вон? – Очень респектабельное общество. Они вам понравятся, а вы им. Могу вам сказать, что все в восторге от вашего прибытия и придут в еще больший восторг, когда с вами встретятся. – Его взгляд восхищенно остановился на Аделине.