Боль отдается во всем теле, когда она пинает доски. Стискивает зубы, несколько раз быстро вздыхает. Пинает снова. Налегает плечом. Снова и снова. Напирает спиной, пинает. Черт, почему я не взяла с собой подсвечник, думает она, меж тем как пинки болью расходятся по телу. Хоть чем-то могла бы ударить. А теперь придется рассчитывать лишь на собственные силы, на свою способность игнорировать режущую боль, когда откроются старые раны и появятся новые. Она заставляет себя отдышаться, переводит дух, ищет в кармане джинсов зажигалку. Прикрывая огонек рукой, угадывает, что несколько щелок стали чуточку шире. Не иначе как несколько досок немножко отошли? Она продолжает пинать, сосредоточивается на двух досках, то напирает плечом, то лягает ногой, а внутри растет ощущение, что она вот-вот услышит за спиной голос Трюсте. Страх качает адреналин, дающий ей силы продолжать, и она понимает, что действует на волне вре́менной энергии, которая в любую минуту может иссякнуть. Знает, что именно так и бывает. Страх кончается, переходит в капитуляцию. Но когда она слышит треск доски, которая наконец-то уступает, организм выбрасывает лишнюю дозу, наполняя ее ощущением непобедимости. Истерический смех — от очередного пинка доска разламывается посередине. Еще два пинка — и ломается вторая. Карен дергает и трясет острые обломки, тянет то вперед, то назад, отжимает наружу, выламывает еще один кусок. Выпрямляется, смотрит на отверстие: тесновато, но сойдет. Осторожно просовывает наружу голову, потом правую руку, поворачивается боком и начинает медленно протискиваться в дыру. Чувствует, как футболка за что-то цепляется и рвется, как щепки царапают спину и плечи. Но боли нет, вся боль куда-то пропала. Позднее она вернется, вместе с холодом. Сейчас Карен целиком во власти победного восторга, он словно шампанское струится по телу, и она громко кричит от облегчения, когда последним усилием выбирается и падает в снег. Карен Эйкен Хорнби так и не успевает понять, что́ освещает снег, что́ делает мрак вокруг таким же беспощадным, как в черном аду, откуда она только что выбралась. Не успевает подумать, что это не огни с телеантенны в Скребю. Не успевает увидеть стояночные огни машины, запаркованной двадцатью метрами дальше. У нее больше нет сил думать, она лишь инстинктивно угадывает чье-то присутствие. И, услышав его дыхание, тотчас понимает, что он вовсе не шел за нею по подземным ходам. Конечно же, он точно знал, где находится выход, и спокойно поджидал ее там. Последняя волна ненависти дрожью пронизывает ее. Эта сволочь все время стояла возле отверстия и смотрела, как она рвется наружу. За спиной слышится голос. — Вам не кажется, что пришла пора закончить этот спектакль, — говорит Уильям Трюсте. 82 Вереница автомобилей, которым, хочешь не хочешь, пришлось покинуть паромную пристань, медленно ползет на север. Снегопад прекратился, но ветер вовсю играет нападавшими дециметрами, сдувает их с земли, закручивает вихрями, гонит на шоссе. — Теперь, черт возьми, впереди прямой участок, попробуйте хотя бы объехать их, — говорит Карл Бьёркен и разочарованно отмечает, что Турстейн Бюле вновь пропускает его понукания мимо ушей. На сей раз он даже не отвечает. Прямой участок, на который указывал Карл, длиной всего метров тридцать, дальше дорога из-за очередной скалы опять поворачивает. Мысленно Карл игнорирует свет встречных автомашин, подтверждающий, что Турстейн Бюле действовал правильно, и проклинает себя за то, что сел в машину коллеги, а не рулит сам. Они уже потратили почти сорок пять минут на участок, который в нормальных условиях одолели бы вполовину быстрее. Во всяком случае, без мигалки и не нарушая скоростной режим. Сейчас они еле ползут, не включив даже предупредительные огни. Бюле выключил их, как только шоссе превратилось в серпантин, лишивший их свободы обзора и возможности обгонять. Незачем усугублять и без того опасную дорожную ситуацию, так он считает. “Спокойно, сынок, — сказал он, — лучше ехать так, чем вообще стоять”. Карл бросает досадливый взгляд в зеркало заднего вида и поневоле отмечает, что Бюле, пожалуй, прав. И впереди, и позади на узкой дороге полицейские машины с включенными мигалками ничего поделать не могут. Патруль, находившийся вблизи Гудхейма, когда всех подняли по тревоге, выбрал, видимо, опрометчивую стратегию и с включенной мигалкой и сиреной уже через несколько километров вылетел с дороги. “Никто не пострадал, но потребуется время, чтобы вытащить их на шоссе”, — сообщили по радио. Осталось три машины. Двое сотрудников в каждой. Плюс Корнелис Лоотс, чей личный автомобиль стоял на улице перед участком, и потому он успел выехать чуть раньше остальных. Наверно, сейчас он всего в нескольких сотнях метров от нас, думает Карл. Вопрос в том, как далеко успел зайти Уильям Трюсте. Восемь драгоценных минут ушло, пока Хелена Трюсте рассказала достаточно, чтобы они направили все подразделения к дому Трюсте севернее Скребю. Как в точности следует трактовать обрывочные слова и недосказанные фразы вроде “одолжил Альвину свой мобильник”, “бочки послевоенных лет”, “изначально не гротовская”, они так и не выяснили. Остальное было понятнее. “Он убьет ее. Как только я позвоню, убьет”. Карл по-прежнему понятия не имеет, как именно, но Карен Эйкен Хорнби явно сумела установить, что в обоих убийствах виновен Уильям Трюсте, и теперь она заперта в доме Трюсте. Этого достаточно, чтобы направить к “Комплексу” все доступные ресурсы. “Все доступные ресурсы”, уныло думает Карл, ощупывая выданные под расписку кобуру и “Глок”. В общем-то “выданные” не совсем то слово. Скорее уж все похватали оружие и боеприпасы из бронированного шкафа, словно на праздничной распродаже, и бросились к машинам. Бюле крикнул дежурному, чтобы тот “по-быстрому вызвонил Вреде”, и захлопнул за собой дверь. Только в машине он объяснил Карлу, что Улаф Вреде — кинолог на пенсии и живет неподалеку от Скребю. Уже не на службе, но, надо надеяться, дома, и собака тоже при нем. Восемь человек, шесть пистолетов и собака. Застряли в автомобильной пробке на заснеженной дороге. Мы нипочем не успеем, думает Карл Бьёркен. И как раз когда опять открывает рот, хочет сказать, что дорога выпрямилась, он видит, что и Турстейн Бюле решил пустить в ход мигалку и сирену. Секундой позже Бюле жмет на газ и выруливает на встречную полосу. 83 — Сожалею, но вам придется опять зайти внутрь. Уильям Трюсте с сожалеющей улыбкой кивает на пробитую дыру. Карен копошится в снегу, пытается встать на ноги, но оскальзывается и сидит, упершись ладонями в землю за спиной. Что угодно, только не это, кричит внутренний голос, меж тем как она неотрывно смотрит на руку Трюсте. В темноте она не может точно разглядеть, что́ у него в руке, понимает только одно: это какое-то длинноствольное оружие, вероятно охотничье ружье. Он делает командное движение стволом. — Вставай. — Нет, — кричит она, — я туда не пойду! Стреляйте прямо здесь. — Увы, нельзя, вдруг кто-нибудь услышит. Да и кровь… Ты же наверняка понимаешь, что я никак не могу оставлять здесь следы. — Никто не станет искать меня здесь. Я знаю, что вы собираетесь делать. — Да, это ты вычислила. Ну, живо, вставай. — Они не станут искать здесь, — в отчаянии повторяет Карен. — Хелена наверняка уже отогнала мою машину на Хеймё. Что-то в фигуре Трюсте цепенеет, он бросает взгляд на часы, ствол ружья по-прежнему направлен на нее. Его что-то тревожит, думает она. И через секунду догадывается, что именно. — Выходит, она не позвонила, — медленно произносит Карен. — Вы по-прежнему ждете сигнала. — Заткнись и вставай! — рявкает Трюсте. Карен сидит. Нарочно провоцирует его. Пусть застрелит меня здесь, думает она. Туда я не вернусь. — Н-да, раз она не дала о себе знать, наверняка что-то случилось, — говорит она. — Ведь уехала Хелена уже давно. Вам следовало подождать в Люсвике, удостовериться, что она действительно попала на тот паром… Трюсте делает несколько шагов вперед. Она сидит. — Пожалуй, вы не можете заставить жену делать все, что вам заблагорассудится. Вероятно, Хелена сейчас в полиции и все рассказывает. Вы об этом думали? — Вставай! — ледяным тоном командует он. Наклоняется, пытается схватить Карен за плечо, но она бросается в сторону, откатывается от него, и попытка не удается. Он взмахивает рукой, вроде как оскальзывается, но в последнюю секунду умудряется устоять на ногах. Она кое-как встает, но остановить его не успевает, нет сил. Удар прикладом в челюсть заставляет ее пошатнуться. Зажав голову Карен под мышкой, словно в тисках, с ружьем в другой руке, он почти волоком тащит ее к дыре. Уильям Трюсте — мужчина высокий, хватка у него железная. Попытки вырваться ни к чему не приводят. Она лишь чувствует, что горло сжимают еще сильнее. Отчаянно шевелит руками за спиной, пытаясь добраться до той единственной вещи, которая может спасти ее, но, когда Трюсте начинает молотить по доскам, чтобы расширить дыру, хватка на горле еще усиливается, и Карен чувствует, как в лицо брызжет кровь. Скоро все кончится, думает она, делая последнюю попытку добраться до кармана джинсов. * * * Все могло кончиться совсем иначе, подумает она всего через несколько секунд. Если бы Уильям Трюсте в этот миг не разбил еще пару досок. Если бы ему не пришлось переменить хватку, чтобы затащить Карен в дыру. Если бы ей как раз поэтому не удалось набрать воздуху и залезть в карман. Если бы она не сумела повернуть длинный штопор острием в нужную сторону. Если бы ее рука оказалась короче, угол — неправильным, а движение — недостаточно быстрым. Она не слышит крика и думает, что потерпела неудачу. Не чувствует сопротивления кожи и хрящей. Не слышит тихого хрустящего звука, который уносит ветер. Только ощутив, что хватка на шее слабеет и тело Трюсте падает, она понимает. Тяжело дыша, встает на ноги и оборачивается. Он лежит наполовину на боку, одна рука еще дергается. Словно хочет дотянуться до штопора, проткнувшего глаз. 84 Холод пронизывает ее в тот самый миг, когда она видит, как кровь Уильяма Трюсте выплавляет отверстие в снегу под щекой. Ледяной ветер уносит последние остатки адреналина, испарина примораживает тонкую футболку к спине. Мысли мчатся в мозгу, как скорый поезд. Нельзя мне умереть сейчас, нет-нет, нельзя, раз уж я сумела до сих пор продержаться. И еще вопрос, требующий, но не получающий ответа: как долго человек в легкой одежде останется жив при семнадцати градусах мороза и штормовом ветре? Как ей продраться через темный лес, где полно торчащих корней и высоких сосен, которые ветер может сломать в любую минуту? Холод болью обжигает легкие, она дышит поверхностно и неровно. И только твердит себе словно безмолвную мантру: мне надо согреться, надо двигаться, не поддаваться шоку. Потом вывод: надо снять с него куртку. Она заставляет себя еще раз взглянуть на труп Трюсте, видит кровь, по-прежнему текущую из глаза, и красный снег, и вдруг осознает: снег красный. А ведь должно быть темно, она вообще не должна различать краски. Быстро оборачивается и жмурится от света: автомобиль, припаркованный всего в двадцати метрах. Облегчение настолько велико, что она пошатывается. Он не запер машину, ключ торчит в зажигании. Порывистыми движениями она захлопывает за собой дверцу, хочет запустить двигатель, но вынуждена отказаться от этой мысли. Руки не слушаются, трясутся, и, хотя в салоне сравнительно тепло, она чувствует, как все тело начинает отказывать. Она так дрожит, что голова бьется о подголовник. Карен Эйкен Хорнби беспомощно констатирует, что собственное тело больше ей не подчиняется. Силы кончились, все ресурсы исчерпаны. До чего же я устала, думает она, страшно устала, надо отдохнуть. Не спать, только ненадолго закрыть глаза. * * *