Рессоры проседают, машина качается, когда Кнут Брудаль, громко пыхтя, усаживается рядом с Карен на переднее сиденье. Недовольно ворчит, дергает ремень безопасности, и Карен, секунду помедлив, наклоняется и помогает ему отрегулировать длину ремня. Она не помнит, кто последний раз сидел на пассажирском сиденье, но, так или иначе, этот кто-то наверняка был вполовину легче судмедэксперта. В конце концов ей удается защелкнуть ремень на объемистом животе Брудаля. — Ладно, тогда вперед! — говорит она, слыша в собственном голосе льстивую жизнерадостность. Кнут Брудаль не отвечает. * * * Минут двадцать еще Карен продолжает попытки, потом сдается. Обычно ей не составляет труда общаться с Брудалем. За без малого двадцать лет она привыкла к его коротким брюзгливым ответам на вопросы в связи с расследованием убийств, выработала иммунитет к его дурному настроению. В его манере обращаться с людьми как с идиотами нет ничего личного, судмедэксперт говорит таким тоном со всеми, от ассистентов до начальника полиции. Есть только один человек, с которым Кнут Брудаль благоволит кое-что обсуждать, — начальник НТО, Сёрен Ларсен. В общем, у нее проблем с Брудалем обычно не возникает, но несколько часов ехать с ним в машине — совсем другое дело. После нескольких вводных вопросов о том, что ему известно о предположительном убийстве бывшего учителя, Карен понимает, что Брудаль знает не больше ее и предпочел бы не знать вовсе, ведь тогда — как он с язвительной иронией сообщает ей — мог бы нынче наслаждаться рождественским барашком и вересковой водкой, а не мотаться по глухомани. — Это не иначе как наказание за то, что умудрился остаться на ногах, не в пример молодым петушкам, которые чуть что — лапки кверху. Буквально каждый твердит, что в этом году его свалил грипп. Чертовски кстати, скажу я тебе. Карен меняет тему. Ведет разговор все более вымученно, пытаясь заставить хмурого судмедэксперта отвечать не одним только ворчанием. Но ни мягкая не по сезону погода, ни новость о щедром представительском счете министра внутренних дел, ни слух о предстоящей реорганизации полиции у Кнута Брудаля явно интереса не вызывают. А поскольку означенные темы не интересуют и саму Карен Эйкен Хорнби, она умолкает. Когда же она, глянув на часы, протягивает руку, чтобы включить выпуск последних известий, и намеревается спросить, слышал ли Брудаль предыдущий выпуск и не сообщалось ли чего об убийстве в Скребю, с пассажирского сиденья доносится храп. * * * Стиснув зубы, она ведет свой “форд” на предельно разрешенной скорости, под аккомпанемент судорожных всхрапываний судмедэксперта, регулярно перемежающихся задержками дыхания, которые заставляют ее беспокойно коситься вбок, до очередного сиплого раската. Кнут Брудаль резко просыпается, только когда машина въезжает на турсвикский паром. К тому времени Карен уже восемнадцать минут ждала погрузки, избегая смотреть на струйку слюны, которая стекла из уголка его рта прямиком на ремень безопасности. Брудаль нечленораздельно ворчит, видимо, от некоторого замешательства после сна и от боли в затекшей шее. Осторожно разминает загривок и зевает. — Чертовски неудобно сидеть в этой машине. — Да уж, то-то ты проспал два с лишним часа, — ехидно замечает она. — Впрочем, скоро будем на месте, переправа через пролив занимает всего четверть часа. Пойду пока разомнусь и проветрюсь. Не дожидаясь ответа, она отстегивает ремень и выходит из машины. Слышит, как Брудаль открывает пассажирскую дверцу, но с благодарностью отмечает, что вылезать он не собирается. Я не смогу по нескольку раз на дню натягивать этот чертов ремень, думает она, захлопывая свою дверцу. Кроме ее “форда”, на борту лишь еще два транспортных средства — черный “рено” и мотоцикл. Мотоциклист сидит на своем “харлее”, крепко обхватив ладонями руль. Карен узнает логотип на черной кожаной куртке: “ОР”. Ей известно, комбинация букв расшифровывается нарочито двояко: “Odin Predators” или “One Percenters”[3]. Штаб-квартира у них на западном побережье Ноорё, это ни для кого не секрет. Зато весьма необычно видеть их в одном экземпляре, думает Карен, глядя на длинную седую косицу на спине мотоциклиста. Возможно, ездил на одиночное задание, нагнал страху на какого-нибудь горемыку, который не мог оказать сопротивления, думает она. А может, просто гостил у матери, праздновал Рождество. Ведь кем бы этот малый себя ни считал — хищным ли зверем, связанным с давней верой в богов-асов, или гордым представителем того процента байкерской культуры, что в ответе за тяжкие преступления, — в любом случае где-то у него есть бедняжка-мамаша. И она рада видеть его за рождественским столом. Может, даже помогла ему заплести косу, думает Карен, вон какая красивая. Идет на нос, прислоняется к желтому поручню. Впереди громоздятся горные кряжи Ноорё, с каждой минутой все более внушительные, но по левому борту пока открытое море. Бледное декабрьское солнце как раз успело подняться на востоке и, кажется, уже отказалось от борьбы с облачными фронтами, наплывающими с другой стороны. Она сдерживает желание достать из кармана пачку сигарет. Хоть это и незаметно, курить она бросила. В общем и целом. По крайней мере днем. Но, черт побери, как все же приятно подымить, думает она и сует руку в карман. Резкий гудок клаксона обрывает это движение, она с досадой оборачивается к черному “рено” на спиной. Водитель разводит руками, жестом показывая, что он ни при чем, кивает на ее собственный “форд-рейнджер”. Несколько шагов — и она подле машины. — Какого черта? Зачем ты сигналишь? Кнут Брудаль пожимает плечами, кивая на мобильник, лежащий на водительском сиденье. — Твой телефон пищал. Разве ты как полицейская не должна всегда брать его с собой, а? Вдруг что-нибудь важное… Эсэмэска от матери. Я разрешила Сигрид пожить несколько дней в гостевой комнате. Все шлют тебе привет. Можно обойтись без ответа. 8 С виду все намного меньше, чем помнится Карен. Она, конечно, бывала здесь раз-другой уже взрослой, но в представлении о Люсвике по-прежнему главенствуют воспоминания детства: рыбный порт с моторными лодками, катерами, тральными сетями и коптильнями. Грузовые суда и огромные пылящие горы угля подальше, в контейнерном порту. Сейчас в гавани не коптят ни селедку, ни пикшу, ни угрей, а от угольных куч, которые давным-давно вывезли, осталась лишь черная пыль, окрасившая фасады домов в грязно-серый цвет. Ее словно бы уже не отскоблить. Она не спеша едет по главной улице, которая змеится через весь вытянутый в длину городок. Приемной окружного врача, некогда располагавшейся в желтом деревянном особняке у зеленного рынка, давно уже не существует, ей на смену пришла амбулатория, размещенная в здании административного центра, в одном из двух современных здешних кварталов. В том же подъезде находятся контора социального ведомства, рыболовный комитет, строительный комитет, а на самом верхнем этаже — областное управление. Прямо напротив — местное полицейское управление. Карен паркует машину возле него и со вздохом поворачивается к Кнуту Брудалю, который нетерпеливо теребит замок ремня безопасности. * * * Турстейн Бюле в жизни именно таков, как и ожидалось. Не моложе шестидесяти, высокий, обветренный, с жидкими волосами, крепким рукопожатием и льдисто-голубыми глазами, которые, когда он впускает их в приемную амбулатории, несколько растерянно смотрят то на Карен, то на внушительную фигуру Кнута Брудаля. Следом за ним подходит еще один мужчина, чуть полноватый, седеющий, в обычной бежевой спортивной куртке; в руках у него кофейник. — Добро пожаловать! Свен Андерсе́н, окружной врач, — с улыбкой говорит он, протягивая руку. Карен представляется и, чуть помедлив, представляет Кнута Брудаля, который не делает поползновений открыть рот. Они минуют регистратуру, где кто-то постарался создать рождественский настрой, развесив над стойкой можжевеловые гирлянды из гипоаллергенного пластика, входят в маленькую буфетную. На столе, покрытом красной клетчатой клеенкой, стоят четыре кружки и блюдо с печеньем. Стулья скрипят по линолеуму, когда они молча усаживаются. — Ну-с, как же вы намерены действовать? — спрашивает Турстейн Бюле немного погодя, пододвигая Карен блюдо, она берет одно печенье, хотя вовсе не голодна. — Кнут, стало быть, проведет вскрытие и установит причину смерти, — говорит она, кивнув на судмедэксперта. — А я возглавлю расследование, коль скоро результат подтвердит его необходимость. Как я понимаю, тело будет доставлено в Равенбю на вскрытие уже завтра? — Совершенно верно, — кивает Свен Андерсен. — Транспорт отходит отсюда завтра утром, а вскрытие нам назначено на одиннадцать. Я говорю “нам”, поскольку тоже надеюсь участвовать. С вашего разрешения, конечно. Свен Андерсен наливает всем кофе и поверх очков вопросительно смотрит на Кнута Брудаля, который с некоторым запозданием наконец-то оживляется. — Ну да, ну да, разумеется, если хотите, — бормочет он, протягивая руку и загребая горсть печенья. — Мы с вами будем работать в тесном контакте, — говорит Карен, оборачиваясь к Турстейну Бюле. — Подкрепление из центра скоро ждать не приходится, так что я рассчитываю на вашу помощь. Сколько у вас тут людей? — Здесь, в управлении, нас семеро, вместе со мной. Пятеро мужчин и две женщины. В местных участках — в Скребю и в Гудхейме — тоже по нескольку сотрудников, но на праздники они не работают. Все живут на острове и в принципе доступны, кроме одного, который махнул на Канары. Двое откомандированы на охрану места преступления, или места обнаружения, будем пока говорить так. Там все огорожено, согласно инструкции, — добавляет он. — Во всяком случае, ваш криминалист одобрил, когда я час назад отвез его туда. — А как насчет жилища Фредрика Стууба? — Там я тоже поставил охрану. Снаружи, конечно, внутрь мы не заходили. — Отлично. Что ж, доложите, что вам известно, а Свен потом дополнит. Турстейн Бюле откашливается и монотонно, напряженным голосом, начинает доклад, словно вызубренный урок: — Итак, жертва — Фредрик Стууб, вдовец, учитель на пенсии. Гертруд, сестра Фредрика, вчера около девяти часов утра нашла его мертвым в старом затопленном угольном карьере в Карбю. Сам Фредрик Стууб проживал неподалеку, чуть севернее Скребю. Он с сомнением смотрит на Карен. Та кивает: — У меня родня здесь, на острове, и я часто бывала тут в детстве, так что географию помню. В глазах Бюле мелькает легкое удивление. — Эйкен Хорнби, так вы сказали. Значит, вы в родстве со здешними, ноорёскими Эйкенами? На сей раз Карен лишь согласно кивает, и Турстейн Бюле продолжает, уже с меньшим напряжением в голосе: — Стало быть, нашла Фредрика его сестра Гертруд Стууб, она забеспокоилась, потому что никак не могла связаться с братом по телефону. Судя по всему, он против обыкновения не пришел к рождественской утрене, и, как только рассвело, она пошла к нему домой, он живет довольно близко от нее. Ни Стууба, ни его собаки она не застала и встревожилась еще больше: вдруг он упал и покалечился, гуляя с собакой. По-видимому, каждое утро ходил одним и тем же маршрутом вокруг карьера. Так я, по крайней мере, понял из ее рассказа, когда мы приехали на место, но нервы у нее были на пределе, поэтому выяснить подробности оказалось трудновато. Турстейн Бюле делает паузу, отпивает глоток кофе. — Так или иначе, Гертруд отправилась на поиски и действительно нашла сперва собаку, а потом и брата. К счастью, она взяла с собой мобильник и немедля подняла тревогу. Дежурный, который принял сообщение, сразу же позвонил мне. Я сам живу в Скребю и уже без двадцати десять первым прибыл на место происшествия. Парни из службы спасения явились следом за мной. А ты, Свен, подъехал вроде около десяти? — В самом начале одиннадцатого, — уточняет врач, и Бюле продолжает: — Фредрик Стууб упал с обрыва, тело лежало на выступе карьерной стены, у самой воды. Упади он всего десятью метрами дальше, попал бы в воду и камнем пошел на дно. Ребята из службы спасения спустились туда с носилками и подняли его наверх. В этом они наторели, в горах-то. Секунду помедлив, Карен обращается к Свену Андерсену: