— Значит, ты тоже думаешь, что мне надо вернуться домой? В голосе Эйлин — безнадежность и удивление. Карен наклоняется, накрывает ладонью ее руку. — Наоборот. Ты никогда не вернешься к Бу, — говорит она. — Я имею в виду, нам надо позаботиться о твоей безопасности, чтобы он не смог навредить тебе, даже если узнает, где ты. Ты больше не одинока. — Он заберет детей. У меня нет ни малейшего шанса получить опеку, так он говорит. — Детей у тебя никто не отнимет. Ты уверена, что он никогда их не бил? — Никогда. Он хороший отец. Это правда. Карен стискивает зубы. — Пожалуй, он получит право временами видаться с ними, может быть, даже право на совместную опеку. Но тебя он больше никогда пальцем не тронет. Слышится шмыганье, когда Эйлин судорожно пытается втянуть носом воздух. — Он может явиться сюда в любую минуту. Неужели не понимаешь? Может, уже стоит в саду. — Внутрь он не войдет, — отвечает Карен со спокойствием, которого не испытывает. — Допивай и поспи. Мы будем дежурить всю ночь, а завтра найдем решение. 54 Они перебирают все варианты, один за другим, и мало-помалу безнадежность тяжким гнетом наваливается на гостиную, где Карен, Лео, Сигрид и присоединившаяся к ним Марике устроили совещание. После того как Карен по телефону рассказала, что случилось, Марике отмела все попытки уговорить ее подождать до утра, немедля села в машину и проделала неближний путь от своего дома в Портланде до Лангевика. Вероятно, на слишком большой скорости, потому что ввалилась на кухню сразу после половины двенадцатого. И вероятно, от сознания, что теперь в доме дежурят четыре человека, Эйлин в конце концов уснула. Или, может, просто от изнеможения. Они сидят в гостиной и, по мере того как предложения отпадают, одно за другим, все глубже тонут в диване и в креслах. Надолго Эйлин нигде не спрятаться от Бу, это понятно, рано или поздно он выяснит, где она. Сейчас они стараются что-нибудь придумать на ближайшие недели, унять хаос, заручиться временем, чтобы подлечить раны и собраться с силами, чтобы начать процедуру развода. Дом в Лангевике расположен слишком уединенно, дом Марике в Портланде тоже. Дом Коре и Эйрика в Тингвалле уже лучше, но в ближайшие дни проку от него не будет, потому что хозяева сейчас в Нью-Йорке. Предложение о том, чтобы Эйлин просто забрала детей и на неделю-другую уехала за границу, отметается. Даже если паспорта у нее на руках, Бу наверняка использует этот факт в последующей тяжбе об опеке. В общем, пока что они топчутся на месте. — А ее родители не могут на недельку взять детей к себе? — спрашивает Марике, которая до сих пор лишь молча слушала. — На недельку? Пожалуй, если Эйлин согласится. Она им определенно ничего не говорила. К тому же они опять-таки уехали на праздники. По-моему, в Лондон. — Тогда у меня, кажется, есть идея. — Какая? — В голосе Лео сквозит нетерпение. — Есть идея, так выкладывай, черт побери, да поживее. Вид у него усталый, думает Карен и косится на темные круги под его глазами и на стиснутые челюсти. — Он умер, — сообщает Марике. Остальные смотрят на нее пустыми, усталыми глазами. — Владелец дома, где у меня мастерская, — быстро добавляет она. — Он жил этажом выше. Ему было halvfems[17]. Карен не в силах соображать, что означает halvfems, постигнуть логику датских числительных она даже не пыталась. С ее точки зрения, совершенно безразлично, в каком возрасте владелец дома, где расположена мастерская Марике, сыграл в ящик — в семьдесят пять, в восемьдесят три или в девяносто четыре. Она бросает взгляд на часы. А Марике спокойно продолжает: — Теперь он мой. Весь. Сын хотел по-быстрому заключить сделку. Et voilà![18] Он целиком мой, — уточняет она на чистом доггерландском. Повисает тишина. Карен, Лео и Сигрид недоверчиво глядят на нее, неуверенные, правильно ли истолковали странную смесь доггерландского и датского. — Что ты сказала? Ты купила дом? — наконец произносит Сигрид. — Весь дом? — Угу. Я ведь просто снимала мастерскую и не могла рисковать, чтобы дом купил кто-то другой и выставил меня за дверь. Там наверху есть комната и кухня. Я думала, ты, Карен, воспользуешься ею как скрыткой, но с этим можно подождать. До них доходит не сразу. Потом следуют контрольные вопросы: да, она купила весь дом. Да, наверху есть пустая квартира, однушка с кухней, обшарпанная, но вполне просторная, притом в центре, так? Целыми днями и полночи в округе кишит народ. Для сна, может, и не очень хорошо, зато надежно. Пожалуй, не слишком удачное место для детишек, разве что на несколько дней, решение безусловно временное, но Эйлин может пожить там, пока не станет на ноги, если ее родители заберут детей к себе. Кроме того, думает Карен, покупка пока не зарегистрирована в базах недвижимости. И когда Лео и Сигрид, смертельно усталые, уходят спать, а Карен сидит вдвоем с Марике, дежурит, ей вспоминаются слова подруги: “Я думала, ты воспользуешься ею как скрыткой”. Квартира для ночевки в городе, место, где можно переночевать, когда работаешь допоздна. Место, где можно на день-другой уединиться, когда в Лангевике чувствуешь себя в тесноте. Когда не выдерживаешь. Ведь это шанс не говорить Лео: собирай манатки и уходи. Шанс произнести слова, какие надеялась услышать от нее Сигрид, а она со страху так и не смогла сказать: “Ну конечно, ты можешь жить здесь”. Укрытие для Эйлин, пока она в нем нуждается, но потом… Карен с трудом выпутывается из фантазий. Так нельзя. — У меня нет средств, Марике, — говорит она. — Мне твои деньги не нужны. — Ты бы наверняка могла получать три-четыре тысячи марок в месяц. Марике сдвигает очки для чтения, с усталой миной смотрит на нее поверх них и отвечает по-датски: — Серьезно, Карен. У меня денег больше, чем нужно. 55 Все воскресное утро они устраивают Эйлин в квартире над мастерской. И после долгих уговоров она наконец-то соглашается рассказать все родителям и заявить в полицию. Вполне сознавая риск, что ловкий адвокат может использовать смешение ролей, в официальном визите в полицию Карен не участвует. Или подруга, или полицейская, но не то и другое сразу. Она ждет в квартире с Тюрой и Миккелем, а Марике едет с Эйлин в полицейское управление. С помощью сластей, затрепанной книжки со сказками, которую нашла дома в Лангевике, и собственного мобильника она изо всех сил старается развлечь детей. И все же отчетливо чувствует их беспокойство. А когда встречает безмолвный взгляд Тюры и видит в глазах девчушки что-то, чего там быть не должно, ее охватывает неуверенность. Что-то шевелится внутри, грозно ворчит, пытается разрушить опоры. — Мама скоро придет. Все опять будет хорошо, — говорит она. А заметив, что они ей не верят, спускается с ними в мастерскую, велит раздеться и отпускает на волю. Позволяет пачкаться глиной, слышит смех, когда маленькие пальчики, тельца, волосы и мордашки покрываются пятнами сине-зеленой глины и беспокойные мысли на время уходят. Даже негодующие протесты, когда полчаса спустя Карен запихивает их под душ, а потом снова одевает, звучат приятной музыкой по сравнению с большеглазой тишиной. Но когда Марике и Эйлин возвращаются из полиции, Марике идет прямиком к холодильнику, достает три стакана, джин, вермут и оливки. Карен отмечает, что она в ярости, но ради Эйлин старается держать себя в руках. Тот, кто принимал заявление, явно не оправдал надежд Марике. — Я за рулем, — говорит Карен, качая головой, когда Марике вопросительно приподнимает бутылку с джином. — Но я поставила кофе. Эйлин смотрит на часы. — Я тоже не буду. Мне надо быть начеку, хотя бы пока мама с папой не заберут детей. Родители Эйлин обещали приехать прямо из аэропорта. Вероятно, не на шутку перепуганные — собрались из Лондона домой, с покупками, а тут такое! Эйлин связалась с ними, как раз когда они, нагруженные пакетами, садились в такси возле гостиницы в Бейсуотере. Потрясенные, они выслушали дочь и, не задавая вопросов и не уточняя детали, обещали сразу приехать. Конечно, они возьмут детей к себе. На несколько дней, подчеркнула Эйлин, максимум на неделю, пока все не успокоится и они не найдут более удобное жилье. Поехать с родителями к ним в Ракне она не решилась, из опасения, что Бу заявится туда. Детей он вряд ли сможет забрать, пока не найдет няньку. Или не отыщет Эйлин. — Сейчас он охотится за мной. А не за детьми. Она выглядит спокойнее, думает Карен. А может, в медленных движениях подруги, когда та поднимает кофейную чашку, читается смирение? В тот же миг сигнал мобильника заставляет Эйлин вздрогнуть и расплескать кофе. Карен быстро достает телефон, бросает взгляд на дисплей. — Это Сигрид, — успокаивает она Эйлин и встает, включив связь. — Привет, Сигрид. Можешь секундочку подождать? Быстрым шагом она выходит из гостиной, крепко прижимает мобильник к уху и затыкает пальцем другое, чтобы не было слышно, как шумят Тюра и Миккель, которые с криками бегают в носках по деревянному полу, не обращая внимания на попытки Эйлин унять их. — Пускай шумят, — слышит она голос Марике. — Внизу никто не живет. — Привет, Сигрид, — снова говорит Карен. — Черт, Карен, он совсем сбрендил! Голос на другом конце линии срывается. Смесь тревожного возбуждения и бессвязных слов — у Карен по спине пробегает холодная дрожь. Прижимая мобильник к уху, она идет в ванную, закрывает за собой дверь, садится на крышку унитаза. — Успокойся, Сигрид, я ничего не поняла. Что случилось? — Он был здесь. Только что. Пытался ворваться в дом. Черт, у него совсем крышу снесло! — Ты имеешь в виду Бу? — спрашивает Карен, хоть и знает ответ. — Я, черт побери, не знаю, как его зовут. Муж Эйлин, он искал ее. — Он ушел?