Ты сказала Эфу, что он должен уничтожить Келли. Она уже настолько слабоумна, что ничего не поймет. Но ты-то поймешь! И вот – главное: ты готова убить себя, прежде чем тебя обратят? Да. Но это ТВОЙ выбор. И здесь не может быть либо-либо. Однозначного пути тем более не существует. Все происходит очень быстро: они набрасываются на тебя, и ты перестаешь существовать как человек. Ты должна действовать ДО ТОГО, как тебя обратят. Ты должна опередить их. И все равно нет никаких гарантий. Ты не можешь ОТПУСТИТЬ кого бы то ни было, раньше чем этого кого-то обратят. Ты можешь только уговорить себя, будто это произошло, и надеяться, что так оно и было бы на самом деле. И ты будешь вечно сомневаться, правильно ли ты поступила. В любом случае это убийство. Пойдешь ли ты с ножом на Зака, если увидишь, что конец неминуем? Наверное. Да, пойду. Ты будешь колебаться. У Зака больше шансов выжить в случае атаки. Значит, ты променяешь старуху на ребенка? Возможно. Да. – Когда, черт побери, твой вшивый папаша придет за нами? – вдруг заорала мама. Нора мгновенно пришла в себя. Она чувствовала себя настолько плохо, что не могла даже заплакать. Этот мир и впрямь был чудовищно жесток. Вопль матери эхом прокатился по длинному тоннелю. Нору обдало холодом. Она обошла маму и встала за ее спиной. Нора не могла смотреть ей в лицо. Она покрепче сжала и занесла нож, чтобы ударить мать в шею. Нет, ничего не получится. У нее не хватит духу совершить задуманное, и Нора знала это. Знала с самого начала. Любовь – вот причина нашего краха. Вампиры не испытывают чувства вины. И в этом их преимущество. Они никогда не колеблются. Словно бы в подтверждение этого, Нора, подняв глаза, поняла, что ее выследили вампиры. Пока она, отвлекшись на несколько секунд, выслушивала внутренние голоса, к ней, держась левой и правой стен тоннеля, успели подобраться две твари – их глаза полыхали в монокуляре молочно-зеленым светом. Твари не знали, что жертва способна их увидеть. Они не понимали технологии ночного видения. Они полагали, что Нора, как и все остальные пассажиры, брела вслепую, совершенно потеряв в темноте ориентацию. – Мама, сиди здесь, – велела Нора. Она легонько подбила ее под колени и опустила на пол, иначе Мариела отправилась бы погулять и неизбежно затерялась бы в тоннеле. – Папа скоро придет. Нора повернулась и пошла к тварям. Она двигалась прямо, строго между вампирами, не смотря ни на того, ни на другого. Периферийным зрением она увидела, как твари отделились от стен и начали приближаться к ней, двигаясь в своей обычной манере, словно на разболтанных суставах. Нора сделала глубокий вдох – пришло время убивать. Сейчас эти твари сполна получат ее смертельной тоски. Нора сделала молниеносный выпад, целясь в того, кто был слева, и рубанула тварь, прежде чем та успела прыгнуть. Неистовый вой еще звенел в ушах, когда Нора юлой крутанулась на месте и предстала перед вторым монстром – тот, припав к земле, пожирал взглядом сидевшую на полу Норину маму. Не меняя позы, вампир обернулся и распахнул пасть, готовясь выметнуть жало. Всплеск чистого белого цвета залил поле зрения монокуляра – словно сама ярость, пылавшая в голове, прорвалась наружу. Своим ножом Нора буквально развалила врага, так и не успевшего напасть, – грудь ее вздымалась, в глазах щипало от слез. Она посмотрела в ту сторону, откуда они с мамой пришли. Эти двое – могло ли так случиться, что в погоне за нею с мамой они не заметили Зака? Вампиры не раскраснелись, как бывает после сытного обеда, хотя в приборе ночного видения распознать истинный цвет их кожи было довольно трудно. Нора схватила ультрафиолетовую лампу и направила ее свет на трупы, поджаривая червей, не давая извивающимся меж камней паразитам добраться до ее мамы. Затем она облучила нож, выключила лампу и помогла Мариеле подняться на ноги. – Твой отец пришел? – спросила женщина. – Скоро придет, мама, – сказала Нора. Девушка подтолкнула мать в обратном направлении, туда, где остался Зак. По щекам Норы струились слезы. – Совсем скоро. * * * Сетракян ничем не проявил свое желание поторговаться за «Окцидо люмен», пока цена не превысила отметку в десять миллионов долларов. Быстрый рост цены подогревался не только исключительной редкостью книги, но и обстоятельствами проведения аукциона – здесь царило ощущение, что еще немного, и весь город провалится в тартарары, а мир изменится так, что пути назад не будет. На пятнадцати миллионах шаг возрос до трехсот тысяч. На двадцати миллионах – до пятисот тысяч. Сетракян прекрасно понимал, кто с ним соперничает. Прочие покупатели, привлеченные «дьявольской» природой книги, вступили в борьбу на раннем этапе, но отпали, едва лишь началось восьмизначное безумие. На отметке в двадцать пять миллионов аукционист объявил короткий перерыв и потянулся к стакану с водой – это простое движение не охладило пыл присутствующих, а наоборот, еще больше накалило драматическую обстановку. Аукционист воспользовался моментом, чтобы напомнить публике о самой дорогой из когда-либо проданных на аукционе книг: 30,8 миллиона долларов. Именно по такой цене в 1994 году ушел «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи. Сетракян почувствовал, что весь зал не сводит с него глаз. Он же сконцентрировал внимание на «Люмене» – тяжелой, окованной серебром книге, выставленной под стеклом в ярко освещенной витрине. «Люмен» был раскрыт – разворот демонстрировался на двух больших видеоэкранах. Одна страница была заполнена рукописным текстом, другая являла изображение человеческой фигуры, нанесенной серебряной краской, с широкими белыми крыльями. Фигура взирала на расположенный в отдалении город, гибнущий в буйстве желтого и красного пламени. Торг возобновился, цифры стали расти еще быстрее. Сетракяна полностью поглотил этот ритм: поднял табличку, опустил, снова поднял… Когда цена перевалила за тридцать миллионов долларов, публика, как один человек, с шумом втянула в себя воздух, а затем судорожно выпустила его. Аукционист указал на того, кто сидел позади Сетракяна в другой половине зала: тридцать с половиной миллионов. Сетракян парировал предложение суммой в тридцать один миллион. Теперь уже можно было говорить о «Люмене» как о самой дорогой книге в истории, как о символической вехе – но Сетракян не придал этому ни малейшего значения. А уж человечеству сейчас и вовсе было не до вех. Аукционист назвал цифру в тридцать один с половиной миллион и тут же получил согласие с заднего ряда. Сетракян, даже не дожидаясь приглашения, дал тридцать два миллиона. Аукционист снова взглянул на Айххорста, однако, едва открыл рот, чтобы провозгласить следующую надбавку, на сцене появилась ассистентка и прервала его. Изобразив приличествующую случаю кислую гримасу, ведущий сошел с подиума, чтобы посовещаться с помощницей. Выслушав новость, он втянул голову в плечи и словно бы даже окаменел, затем коротко кивнул. Сетракяну оставалось только теряться в догадках, что бы все это значило. Помощница спустилась со сцены по боковым ступенькам и направилась к Сетракяну. Профессор в замешательстве следил за ее приближением, а затем с еще большим недоумением проводил ее взглядом, ибо ассистентка прошла мимо, миновала еще три ряда, остановилась возле Айххорста и, склонившись к самому его уху, стала что-то шептать покупателю. – Вы можете сказать мне это прямо здесь, – произнес Айххорст, мастерски имитируя губами человеческую мимику. Помощница прошептала еще несколько фраз, прилагая все силы, чтобы сохранить конфиденциальность. – Это смешно! – рявкнул Айххорст. – Здесь какая-то ошибка. Помощница извинилась, но не отступала. – Это невероятно. – Айххорст поднялся на ноги. – Вы должны приостановить аукцион, пока я не проясню ситуацию. Помощница, обернувшись, бросила быстрый взгляд на ведущего, потом посмотрела наверх, на застекленный балкон – оттуда, с высоты, за аукционом следили главы «Сотбис», подобно тому как гости клиники наблюдают за ходом операции. – Боюсь, сэр, что это невозможно, – сказала помощница, снова повернувшись к Айххорсту. – Я вынужден настаивать. – Сэр… Айххорст обратился к аукционисту, тыча в него табличкой: – Не смей стучать своим молотком, пока мне не позволят связаться с моим благожелателем. Аукционист вернулся к своему микрофону.