— О Пейтон, — вскричала Френсис, когда он вбежал к ним, — вы похожи на посланца небес! Неужели вы несете весть о помиловании? — Идите сюда, Френсис, подойди, Генри, сюда, милая кузина Дженнет! — воскликнул молодой человек и дрожащими руками сломал печать. — Вот письмо, посланное капитану охраны… Но слушайте… Все замерли в глубокой тревоге. Но вдруг они увидели, как радость на лице Данвуди сменилась выражением ужаса, и горечь обманутой надежды еще усилила их отчаяние. В пакете лежал судебный приговор, а внизу были написаны простые слова: УТВЕРЖДАЮ. ДЖ. ВАШИНГТОН. — Он погиб! Он погиб! — вскрикнула Френсис, падая на руки тетки. — Мой сын! Мой сын! — простонал отец. — На земле нет милосердия, пусть же небо сжалится над ним! И да будет Вашингтон навсегда лишен того сострадания, в котором он отказывает моему неповинному сыну! — Вашингтон! — растерянно повторил за ним Данвуди, с ужасом оглядываясь вокруг. — Да, Вашингтон сам подписал бумагу, это его рука, здесь стоит его имя, он утвердил страшный приговор… — Жестокий, жестокий Вашингтон! — вскричала мисс Пейтон. — Привычка к крови сделала его другим человеком! — Не осуждайте его, — возразил Данвуди, — так поступил генерал, а не человек. Клянусь жизнью, ему самому больно, когда он вынужден наносить такие удары. — Как я в нем ошиблась! — воскликнула Френсис. — Он не спаситель своей родины, а холодный и безжалостный тиран. Ах, Пейтон, Пейтон, как неверно описали вы мне его характер! — Тише, дорогая Френсис, ради бога, успокойтесь. Не говорите так о нем. Ведь он стоит на страже закона. — Да, вы правы, майор Данвуди, — сказал Генри, придя в себя после ужасного удара, лишившего его последней надежды, и приблизился к отцу. — Даже я, приговоренный к смерти, не осуждаю его. Мне было оказано все снисхождение, на какое я мог надеяться. На пороге могилы я не могу быть несправедливым. В такую минуту, когда дело Вашингтона только что подверглось опасности из-за предательства, меня не удивляет непреклонность его решений. Теперь мне остается лишь приготовиться встретить мою неизбежную казнь, которая свершится так скоро. А к тебе, Данвуди, у меня есть одна просьба. — Какая? — с трудом проговорил майор. Генри обернулся и, указывая на горько оплакивающих его родных, продолжал: — Будь сыном этому старцу, поддержи его в минуту слабости, защити от гонений, которые может вызвать наложенное на меня позорное клеймо. Среди правителей этой страны у него не много друзей — пусть же твое влиятельное имя останется среди них. — Обещаю. — Не оставь и эту беспомощную невинную девушку, — продолжал Генри, указывая на Сару, не понимавшую, что происходит вокруг. — Я надеялся воздать по заслугам тому, кто причинил ей зло, — и лицо его вспыхнуло от негодования, — но это дурные мысли, и сейчас мне грешно думать о мести. Под твоим покровительством, Пейтон, она найдет приют и участие. — Обещаю, — прошептал Данвуди. — Наша добрая тетя и так имеет на тебя права, и я не буду говорить о ней. Но вот самый драгоценный дар, — и, взяв за руку Френсис, он с глубокой братской любовью посмотрел ей в лицо. — Прижми ее к своей груди и помни, что на твоем попечении сама невинность и добродетель. В горячем порыве майор быстро протянул руку, чтобы принять бесценное сокровище, но Френсис отшатнулась от него и спрятала лицо на груди у тетки. — Нет, нет, нет! — прошептала она. — Ни один человек, способствовавший гибели моего брата, не может быть мне близок. Несколько минут Генри смотрел на нее с нежным сожалением, а затем продолжал разговор, который, как все чувствовали, был особенно важен для него. — Значит, я ошибался. Я думал, Пейтон, что моя сестра поняла и оцепила твои достоинства, твою благородную преданность делу, которое ты защищаешь, твои заботы о нашем отце, когда он попал в плен, твою дружбу ко мне — словом, оценила все великодушие твоего сердца. — О да, так и было, — прошептала Френсис, все крепче прижимаясь лицом к груди мисс Пейтон. — Дорогой Генри, — сказал Данвуди, — я думаю, что сейчас нам не стоит этого касаться. — Ты забываешь, — возразил Генри с грустной улыбкой, — что мне еще надо сделать очень много, а времени осталось совсем мало. — Я боюсь, — промолвил Данвуди, и лицо его вспыхнуло огнем, — что у мисс Уортон создалось превратное мнение обо мне и потому ей было бы слишком тягостно исполнить твое желание, но это мнение уже невозможно изменить. — Нет, нет, нет! — вскричала Френсис с живостью. — Нет, Пейтон, вы оправданы. С последним вздохом она развеяла мои сомнения. — Великодушная Изабелла!.. — прошептал Данвуди. — Но будет, Генри, пощади теперь свою сестру, пощади, и меня. — Я говорю из жалости к самому себе, — возразил Генри, ласково освобождая Френсис из объятий тетки. — Как можно в наше время оставлять двух таких прелестных девушек без покровителя? Кров их разрушен, и вскоре скорбь лишит их и последнего защитника, — тут Генри с тревогой взглянул на отца. — Разве могу я умереть спокойно, зная, какие им угрожают опасности? — Ты забываешь обо мне, — проговорила мисс Пейтон, содрогнувшись при мысли о свадебном обряде в такую минуту. — Нет, дорогая тетя, я не забыл о вас и никогда не забуду, пока мне не изменит память. Это вы забываете, в какое время и среди каких опасностей мы живем. Добрая хозяйка этого дома уже послала за служителем божиим, который облегчит мне переход в иной мир. Френсис, если ты хочешь, чтобы я умер спокойно, чтобы тревоги улеглись в моей душе и я мог обратить все свои помыслы к богу, ты позволишь этому священнику соединить тебя с Данвуди. Френсис ничего не ответила, но покачала головой. — Я знаю, ты не сможешь радоваться и быть счастливой еще долго, быть может, много месяцев. Но получи хоть право носить его имя и дай ему неоспоримое право защищать тебя… И снова девушка решительно покачала головой. — Ради этой беззащитной страдалицы, — молвил Генри, указывая на Сару, — ради тебя самой и ради меня, милая сестра… — Молчи, Генри, или ты разобьешь мне сердце! — воскликнула Френсис в глубоком волнении. — Ни за что на свете не произнесу я брачного обета в такую минуту, иначе я буду несчастна всю жизнь! — Ты его не любишь, — с упреком сказал Генри. — Ну что ж. Я не стану уговаривать тебя поступить против твоего сердца. Френсис закрыла лицо одной рукой, а другую протянула Данвуди и сказала горячо: — Теперь ты несправедлив ко мне, как прежде был несправедлив к себе. — Тогда обещай мне, — сказал Генри, немного помолчав в раздумье, — что, как только пройдет острота твоего горя, ты на всю жизнь отдашь руку моему другу. — Обещаю, — ответила Френсис и тихонько отняла у Пейтона руку, которую он тотчас выпустил, даже не осмелившись поднести к губам. — А теперь, дорогая тетушка, — продолжал Генри, — будьте добры, оставьте меня ненадолго с моим другом. Мне надо дать ему несколько печальных поручений, и я хотел бы избавить вас и сестру от душевной муки, которую вызовут у вас мои слова. — У нас есть время еще раз побывать у Вашингтона, — сказала мисс Пейтон, направляясь к двери, и добавила с чувством собственного достоинства: — Я сама съезжу к нему; конечно, он не откажется выслушать уроженку его колонии! Ведь наши семьи состоят в дальнем родстве. — А почему бы нам не обратиться к мистеру Харперу? — спросила Френсис, впервые вспомнив слова, сказанные перед уходом их недавним гостем. — Харперу? — повторил Данвуди и с быстротой молнии повернулся к ней: — Харперу? Разве вы знаете его? — Это ни к чему. — сказал Генри, отводя друга в сторону. — Френсис хватается за всякую надежду с горячностью любящей сестры. Выйди, любовь моя, и оставь нас вдвоем. Но Френсис прочитала в глазах Данвуди такое смятение, что, казалось, приросла к полу. Она постаралась овладеть собой и продолжала: — Он прожил с нами два дня и был у нас, когда арестовали Генри. — И вы… вы знаете его? — Нет, — ответила Френсис, немного оживляясь при виде глубокого интереса Данвуди, — мы его не знаем; он приехал к нам в ненастную ночь и пробыл у нас в доме, пока не кончилась буря. Но он выказал Генри большое участие и обещал ему свою помощь. — Как! — воскликнул пораженный Пейтон. — Он знает и вашего брата? — Конечно, именно по его совету Генри скинул парик и чужое платье. — Но, верно, он не знал, — продолжал Данвуди, побледнев от волнения, — что Генри офицер королевской армии ? — Напротив. Разумеется, знал, — ответила мисс Пейтон, — и даже говорил нам, что Генри поступил крайне неосторожно. Данвуди поднял роковую бумагу, которая выпала у него из рук и все еще лежала на полу, и принялся внимательно разглядывать ее. Казалось, что-то в этом письме поставило его в тупик, и он задумчиво провел по лбу рукой. Глаза родных были устремлены на него в мучительной тревоге — все боялись снова поддаться возродившейся надежде и вновь испытать жестокое разочарование. — Что он говорил? Что обещал? — произнес наконец Данвуди в лихорадочном нетерпении. — Он велел Генри обратиться к нему в случае опасности и обещал отблагодарить сына за гостеприимство отца. — Он сказал это, зная, что Генри британский офицер? — Именно это он, несомненно, имел в виду, говоря об опасности. — В таком случае, ты спасен! — громко крикнул Пейтон, не в силах сдержать восторг. — Да, спасен, теперь я спасу тебя! Никогда Харпер не нарушает своего слова. — Но обладает ли он достаточной властью? — спросила Френсис. — Может ли он изменить твердое решение Вашингтона? — Да, может! — воскликнул Данвуди. — Если кто-нибудь может, то это он, только он! Влияние Грина, Хиса и молодого Гамильтона не может сравниться с властью Харпера! Но повторите мне, — и, бросившись к своей невесте, Данвуди крепко сжал ее руки, — повторите, что он сказал. Он дал вам слово? — Ну да, конечно, Пейтон. Он дал торжественное обещание помочь Генри, зная все его затруднения. — Тогда успокойтесь, — воскликнул Данвуди и на миг прижал девушку к своей груди. — Успокойтесь — Генри спасен! И, не вдаваясь в объяснения, он выбежал из комнаты, покинув ошеломленную семью Уортона. Все застыли в молчании, спрашивая себя, что же это значит, и вскоре услышали топот коня, выскочившего на дорогу с быстротой стрелы, выпущенной из лука. После внезапного отъезда Пейтона его взбудораженные друзья долгое время обсуждали, удастся ли ему добиться успеха. Однако своей уверенностью он вдохнул в них некоторую бодрость. Каждый чувствовал, что для Генри снова затеплилась надежда, и это всех оживило и подняло их упавший дух. Один Генри не поддавался общему настроению. Положение его было так ужасно, что он не мог о нем забыть. Он был обречен томиться в неведении несколько часов и знал, что это ожидание несравненно тягостнее, чем даже уверенность в неминуемой смерти. Иное дело Френсис. Влюбленная девушка беззаветно верила Данвуди и не терзала себя сомнениями, которые все равно не могла бы рассеять. Считая, что ее жених способен сделать все, что только в силах выполнить человек, и сохранив живое воспоминание об участии и доброжелательстве Харпера, она всецело отдалась вновь вспыхнувшей надежде.