— Я принимаю ваш тост, капитан Лоутон, — сказал доктор, — хотя не согласен с вашим представлением о военных действиях. По моему скромному мнению, кавалерию следует держать в арьергарде, чтобы она закрепляла победу, а не посылать вперед, чтобы ее завоевывать. Вот каково естественное назначение кавалерии, если дозволено применить такое определение к противоестественному роду поиск, ибо история учит, что кавалерия больше всего приносит пользы, когда ее держат в резерве. Столь поучительное рассуждение напомнило мисс Пейтон, что пора встать из-за стола. Она поднялась и вышла из комнаты вместе с племянницами. Почти тотчас же встали и мистер Уортон с сыном и, извинившись, сказали, что их ждут в доме умершего соседа. Доктор извлек из кармана сигару и сунул ее, по своему обыкновению, в уголок рта, что нисколько не мешало ему разговаривать. — Только приятное сознание, что переносишь страдания в обществе таких милых дам, как те, которые только что покинули нас, может облегчить и плен и раны, — галантно заметил английский полковник, проводив до двери хозяек дома и усаживаясь на прежнее место. — Сочувствие и доброта благотворно влияют на организм человека, — глубокомысленно заметил доктор, стряхивая кончиком мизинца пепел с сигары. — Физические и моральные ощущения тесно связаны между собой, но чтобы лечить… чтобы вернуть здоровье, нарушенное болезнью или вследствие несчастного случая, недостаточно влияния никем не управляемых симпатий. При этих условиях свет… — Доктор вдруг встретился взглядом с Лоутоном и остановился; раза три затянувшись сигарой, он попытался закончить фразу: — При этих условиях знание, которое проистекает от света… — Продолжайте, сэр… — сказал полковник Уэлмир, потягивая вино. — Смысл моих слов сводится к тому, — закончил доктор, повернувшись спиной к Лоутону, — что хлебными припарками не срастить сломанную руку. — Тем хуже — ведь это самое безобидное употребление хлеба, если только его не съели! — воскликнул драгун. — Я обращаюсь к вам как к человеку просвещенному, полковник Уэлмир, — снова заговорил доктор. (Уэлмир поклонился.) — Вы, конечно, заметили, какое ужасное опустошение произвели в ваших рядах виргинцы под командованием сего джентльмена. (Уэлмир снова нахмурился.) Так вот, когда сабельные удары обрушились на ваших несчастных солдат, они лишились жизни, не имея надежды на помощь науки; зияющие раны были нанесены им с полным пренебрежением к искусству самого опытного хирурга. Я торжественно обращаюсь к вам, сэр: скажите, пожалуйста, разве ваш отряд не был бы разбит с тем же успехом, если бы, вместо того чтобы лишиться головы, все солдаты потеряли бы, например, по правой руке? — Ваше торжественное обращение, сэр, несколько преждевременно, — вставил Уэлмир. — Разве бессмысленная жестокость на поле боя хоть на шаг продвигает вперед дело свободы? — продолжал доктор, оседлав своего конька. — Насколько мне известно, джентльмены из армии мятежников ничуть не способствуют делу свободы, — возразил полковник. — Не способствуют делу свободы! Боже мой, за что же тогда мы боремся? — За рабство, сэр. Да, именно за рабство. Вместо доброго и снисходительного монарха вы возводите на трон тираническую чернь. В чем же логика вашей хваленой свободы? — Логика! — Услышав такой уничтожающий выпад против дела, которое он всегда считал святым, доктор растерянно огляделся. — Да, сэр, у вас нет логики. Ваш конгресс мудрецов выпустил манифест, провозгласивший всеобщее равенство в политических правах. — Да, это верно, и составлен манифест очень толково. — Против этого я не спорю, но если то, что написано в манифесте, правда, так почему вы не отпускаете на свободу своих невольников? Это возражение, которое соотечественники полковника считали самым неопровержимым доводом против многих красноречивых фактов, казалось, прозвучало еще более убедительно благодаря тону, каким оно было высказано. Каждый американец испытывает унижение, когда ему приходится защищать свою страну от обвинений в несправедливости ее законов. Подобное же чувство овладевает честным человеком, когда он вынужден отводить от себя какое-нибудь позорное обвинение, хоть он и уверен в своей правоте. В сущности, Ситгривс обладал здравым смыслом, и теперь, когда его задели, он принялся отстаивать свои взгляды со всей возможной серьезностью. — Для нас свобода — означает иметь решающий голос в совещаниях конгресса, который нами правит. Мы считаем недопустимым подчиняться воле короля, чей народ живет в трех тысячах миль от нас, не имеет и не может иметь с нами общих политических интересов. Я уже не говорю о притеснениях, которым мы подвергаемся, но ребенок вырос и получил право на привилегии совершеннолетнего. В таких случаях есть только один заступник за права нации — это сила, и к ее помощи мы теперь прибегаем. — Может быть, такие теории годятся для ваших целей, — с усмешкой сказал Уэлмир, — но не кажется ли вам, что они противоречат взглядам и обычаям цивилизованных народов? — Нет, они соответствуют обычаям всех народов, — отпарировал хирург, отвечая улыбкой на улыбку и на кивок капитана Лоутона, который весьма одобрительно относился к здравому смыслу своего приятеля, хотя и не выносил его медицинских поучений. — Кто позволит, чтоб им управляли, когда он может управлять собою сам? Разумен только один взгляд на вещи: каждое общество имеет право на самоуправление, если, конечно, оно не нарушает законов бога. — А вы не нарушаете этих законов тем, что держите своих собратьев в рабстве? — внушительно спросил полковник. Хирург выпил стаканчик вина, произнес “гм” и снова ринулся в бой. — Сэр, — сказал он, — невольничество появилось в давние времена и, видимо, не зависит ни от формы правления, ни от религии; все цивилизованные государства Европы держат или держали своих собратьев в рабской зависимости. — Для Великобритании вам придется сделать исключение! — заносчиво воскликнул полковник. — О нет, сэр, — уверенно продолжал доктор, чувствуя, что война теперь перебросилась на вражескую территорию, — я не могу сделать исключение для Великобритании. Ее сыны, ее корабли и ее законы ввели рабство в наших колониях, и ответственность за это должна пасть на нее. Здесь нет ни пяди земли, принадлежащей Англии, где бы негры не были рабами. В Англии нет невольников, но там есть избыток рабочей силы, и часть рабочих влачит нищенское существование. То же самое происходит во Франции и в большинстве европейских стран. Пока мы мирились с нашим положением колоний, о рабстве в нашей стране не говорили; теперь же, когда мы решили добиться свободы, в которой нам отказывают несправедливые законы метрополии, нас упрекают в том, в чем сама же Англия повинна. Освободит ли ваш король рабов своих подданных, если ему удастся подчинить себе новые штаты, или же он осудит белых на такую же неволю, в какой он так долго и спокойно соглашался видеть негров? Да, у нас существует рабство, но мы в конце концов найдем средство от него избавиться, иначе совершится еще большее зло, чем то, от которого мы страдаем. Мы будем двигаться вперед, и вместе с нашими успехами придет и освобождение рабов; и наконец на нашей прекрасной земле не останется ни одного человека, чье положение заставило бы его усомниться в божьей милости. Заметив, что разговор становится щекотливым, англичанин встал и ушел в другую комнату к дамам. Он подсел к Саро и нашел себе более приятное развлечение, рассказывая ей о светских событиях Нью-Йорка и вспоминая тысячи забавных случаев из жизни их прежних общих знакомых. Мисс Пейтон за чайным столом угощала гостей печеньем и с удовольствием слушала болтовню полковника, а Сара то и дело склоняла пылающее личико к рукоделию, смущенная комплиментами своего кавалера. Описанный нами спор помог установить полное перемирие между доктором и капитаном Лоутоном, а когда доктор побывал у Синглтона, приятели простились с дамами и сели на коней. Они отправились в деревню Четыре Угла. Ситгривс решил навестить раненых, а Лоутон — присоединиться к своему отряду. Но у ворот их задержало происшествие, о котором мы расскажем в следующей главе. Глава XIV Я не увижу этих локонов седых И милых сердцу кротких глаз твоих, Но ты обрел покой — я слез не лью, Ты в чистой вере прожил жизнь свою, Ты в бедности доволен был судьбой, И добротой овеян образ твой Краббе Мы упоминали уже, что, по американским обычаям, мертвых оставляют с живыми ненадолго, а необходимость позаботиться о своей безопасности заставила разносчика сократить это и без того короткое время. В суматохе и волнениях минувшей ночи смерть старшего Бёрча ни на кого не произвела большого впечатления; но все же его ближайшие соседи не замедлили собраться, чтобы отдать последний долг покойному. Вот эта скромная похоронная процессия, двигавшаяся по дороге, остановила драгуна и доктора. На грубо сколоченных носилках четыре человека несли гроб, а еще четверо шли впереди, готовые сменить своих товарищей. За гробом, рядом с Кэти Хейнс, лицо которой выражало безутешную скорбь, шел разносчик, а за ними — мистер Уортон с сыном. Шествие замыкали несколько старух и стариков и стайка мальчишек. Капитан Лоутон сидел на лошади, погрузившись в суровое молчание. Когда процессия поравнялась с ним, Гарви Бёрч вдруг поднял глаза и увидел совсем близко от себя своего заклятого врага. Первой мыслью разносчика было бежать, однако он овладел собой и устремил взгляд на гроб отца; сердце у него замерло, но он прошел мимо драгуна твердым шагом. Лоутон неторопливо обнажил голову и не надевал своей треуголки, пока перед ним не прошли мистер Уортон и Генри; потом он медленно, все так же молча последовал вместе с доктором за похоронной процессией. Из кухни, помещавшейся в подвале коттеджа, вынырнул Цезарь и присоединился к шествию. Торжественное выражение словно застыло на его лице, хотя он весьма скромно держался на почтительном расстоянии от всадников. Старик повязал руку повыше локтя ослепительно белой салфеткой — заманчивая возможность появиться на кладбище в трауре, принятом среди невольников, представилась ему впервые со времени приезда из Нью-Йорка. Цезарь всегда любил строго соблюдать правила приличия, к тому же ему хотелось показать своему черному другу из Джорджии, как принято вести себя на похоронах в Нью-Йорке. Он с полным успехом осуществил свое намерение. Правда, вернувшись домой, ему пришлось выслушать наставление мисс Пейтон, которая мягко объяснила ему, что и когда бывает уместно. Она нашла, что он поступил похвально, явившись на похороны, но салфетку мог бы и не повязывать, ибо выполнение такого обряда излишне на похоронах человека, не имевшего лакея. Кладбище было расположено во владениях мистера Уортона, который несколько лет назад отвел для него участок земли, огороженный каменным забором. Однако никого из семейства Уортон там не хоронили. До пожара, вспыхнувшего в тот день, когда британские войска завладели Нью-Йорком, позолоченная дощечка на стене в церкви Тринити, превратившейся вскоре в пепел, возвещала о добродетелях покойных родителей мистера Уортона: их кости тлели под мраморной плитой аристократической гробницы в одном из приделов этого храма. Шествие свернуло с проезжей дороги в поле, где находились могилы простых смертных, и капитан двинулся было вслед за ним, но доктор вовремя напомнил ему, что им надо в Другую сторону. — Скажите, капитан Лоутон, какой из принятых способов избавления от бренных останков людей вы предпочитаете? — спросил доктор, когда они отъехали от небольшой процессии, сопровождавшей гроб. — В некоторых странах труп оставляют на съедение диким зверям; в других — его вешают, чтоб субстанция разлагалась в воздухе; есть такие края, где умерших сжигают на костре; в иных странах их опускают в недра земли; у каждого народа свой способ погребения. Какой же из них предпочитаете вы? — Все они неплохи, — ответил драгун, следя взглядом за кучкой людей, от которых они с доктором недавно отделились, — впрочем, чем быстрее хоронят покойников, тем раньше освобождается место для живых. А вам какой больше всего правится? — Последний — тот, что принят у нас, ибо три прочих исключают всякую возможность анатомировать трупы; при нашем способе гроб может быть вполне благопристойно предан земле, хотя бы до этого останки послужили благородным целям науки. Ах, капитан Лоутон, такая приятная возможность выпадает на мою долю гораздо реже, чем я надеялся, когда вступал в армию. — А сколько раз в году вы получаете подобное удовольствие? — спросил капитан, отводя взгляд от кладбища. — Десять или двенадцать. Честное слово, не больше. Лучший улов бывает тогда, когда наш отряд действует самостоятельно; если же мы идем вместе с армией, так много юнцов-медиков требуют своей доли, и мне редко достается приличный экземпляр. Эти юноши жадны, как коршуны, и расточительны, как моты. — Только десять или двенадцать! — удивленно отозвался драгун. — Да ведь я один поставляю вам такое количество пациентов. — Ах, Джек, — мягко сказал доктор, с величайшей деликатностью ступая на эту скользкую почву, — я редко могу воспользоваться пациентами, которых поставляете мне вы, — они ведь вконец обезображены. Поверьте мне как другу, Джек, ваша система в корне не правильна: вы бесцельно лишаете врагов жизни и при этом так уродуете тела, что их нельзя даже использовать для единственного дела, на какое они пригодны. Драгун молчал, считая это наиболее верным сродством поддерживать мирные отношения. Когда они огибали холм, скрывавший из виду долину, доктор повернул голову, в последний раз взглянул на кладбище и, подавив вздох, сказал: — Было бы у нас время и подходящие условия, мы могли бы ночью унести с кладбища тело этого человека, умершего естественной смертью. Покойный, наверное, был отцом той леди, которую мы видели сегодня утром. — Доктора в юбке! Той, у которой цвет лица подобен северному сиянию, — заметил драгун с улыбкой, смутившей его спутника. — Нет, эта леди не дочь умершего джентльмена, она была при нем лишь служителем медицины, а Гарви, имя которого она рифмовала с каждым словом своего сказа, и есть знаменитый разносчик-шпион. — Что! Тот человек, который сшиб вас с лошади? — Никто никогда меня с лошади не сшибал, доктор Ситгривс, — серьезно ответил драгун. — Я упал потому, что случилось несчастье с Роноки. Всадник и конь оба поцеловали землю. — Горячий поцелуй, если судить по ссадинам на вашей коже. Тысячу раз сожалею, что мы не знаем, где прячется этот болтливый негодяй! — Он шел за телом своего отца. — И вы упустили его! — воскликнул доктор, осаживая свою лошадь. — Немедленно назад, и схватим его! А завтра его повесят, Джек, и я вскрою труп этого проклятого шпиона! — Спокойнее, спокойнее, дорогой мой Арчибальд. Не-, ужели вы способны арестовать человека, когда он выполняет свой последний долг перед умершим отцом? Предоставьте это мне. Даю слово, что он получит по заслугам. Досадуя, что мщение откладывается, доктор что-то недовольно проворчал, но, чтобы не уронить свою репутацию человека, соблюдающего приличия, вынужден был согласиться, и они продолжали путь к Четырем Углам, увлеченные разговором о том, что нужно людям для их благополучия. Бёрч был скорбно-сосредоточен, как подобает в таких случаях близким покойнику мужчинам, а Кэти взяла на себя роль опечаленной представительницы слабого пола. Иные люди могут изливать свои чувства в слезах, только находясь в соответствующем обществе, — такой склонностью обладала и добродетельная старая дева. Обведя взглядом небольшую группу присутствующих, она заметила, что женщины смотрят на нее с напряженным ожиданием, и это тотчас на нее подействовало: Кэти искренне заплакала, завоевав немалую симпатию зрительниц и даже славу женщины с нежным сердцем. Лицо сына дрогнуло, когда на гроб его отца упал первый ком земли, своим гулким, мрачным звуком напоминая, что все люди смертны. Разносчик согнулся, словно от невыносимой боли; пальцы его безжизненно висящих рук задрожали, а выражение лица говорило, что сердце его разрывается от горя. Однако он быстро справился с собой, выпрямился, глубоко вздохнул и, подняв голову, огляделся; казалось, он даже улыбается от сознания, что так хорошо владеет собой. Могилу скоро засыпали; два небольших камня, положенных по краям, указывали ее границы; отдавая последнюю дань старым обычаям, могильный холмик украсили дерном, который своей поблекшей зеленью напоминает о судьбе умерших. И вот церемония окончилась. Соседи, помогавшие при выполнении печального обряда, стояли, обнажив голову, и выжидающе глядели на Бёрча — теперь он по-настоящему почувствовал, что остался один на всем белом свете. Он снял шляпу и, собравшись с силами, проговорил: — Друзья и соседи, благодарю вас за то, что вы помогли предать земле тело моего умершего отца. После того как были произнесены эти общепринятые слова, наступила торжественная тишина и все молча разошлись. Несколько человек проводили разносчика и Кэти, но у дверей дома почтительно покинули их. Впрочем, один человек, которого в округе важно называли “делец”, вошел вместе с ними. Сердце Кэти забилось в предчувствии беды, однако хозяин, очевидно ожидавший этого визита, вежливо подал гостю стул. Разносчик подошел к двери, окинул внимательным взором долину, но тут же вернулся и сказал: — Солнце уже спустилось за вершину восточного холма, времени у меня в обрез. Вот документы на дом и на землю. Все сделано по закону.